Мария Волконская писала свои записки специально для сына. Он же, к 1904 г. ставший весьма преуспевающим чиновником, не без колебаний взялся за издание воспоминаний матери. Однако записки, впервые появившиеся в печати в 1904 г. на французском языке, имели такой успех, что через два года издание пришлось повторить. И в дальнейшем - вплоть до наших дней - они переиздавались неоднократно⁹⁴. Существует ли лучшая оценка написанного?

Возвращение декабристов из Сибири резко усилило общественный интерес к первым русским революционерам. Энтузиасты начали энергичные поиски и сбор материалов о них. Именно тогда один из активных собирателей декабристских материалов - будущий издатель "Русской старины" М. И. Семевский предложил Полине Анненковой написать воспоминания. В то время Анненковы жили в Нижнем Новгороде. Полина Егоровна была уже видной дамой местного общества, помимо светских обязанностей на ней по-прежнему лежали нелегкие семейные дела, но это не помешало ей с большим энтузиазмом откликнуться на предложение Семевского.

Поскольку Анненкова так и не освоила русский язык, она диктовала воспоминания дочери Ольге по-французски, та их записывала, переводя на русский. Так появились еще одни декабристские мемуары. М. И. Семевский опубликовал их в "Русской старине" в 1886 г., уже после смерти Полины Егоровны (как и супруг, она скончалась в Нижнем Новгороде). Публикацию тормозил зять Анненковых-генерал-майор Иванов, который, как мы помним, когда-то в молодые годы, будучи в меньших чинах, не побоялся приютить в своем доме ссыльного Ф. М. Достоевского... В дальнейшем "Воспоминания Полины Анненковой" неоднократно издавались отдельной книгой⁹⁵.

В отличие от Марии Волконской Полина Анненкова начала свой рассказ с детства, проведенного во Франции. В Сибирь она приехала еще под именем мадемуазель Поль Гебль, будучи невестой, точнее, гражданской женой Ивана Анненкова. Очень живо, с колоритными подробностями мемуаристка описала, с каким трудом ей удалось, "припадая к стопам" монарха, испросить, "как милости, разрешения разделить ссылку ее гражданского супруга": "Я всецело жертвую собой человеку, без которого я не могу долее жить. Это самое пламенное мое желание"⁹⁶. Слова эти были правдой. Молодая женщина отказалась от своей родины, независимой жизни и всю себя отдала любимому мужу, семье. Именно в этом она увидела смысл своего существования. Полина Егоровна внесла в безрадостные будни мужа много света, веселья и добра. Живая, подвижная, привычная к труду, она хлопотала с утра до вечера, расточая ласки и заботу всем окружающим и не теряя при этом врожденного изящества и веселья.

Воспоминания Анненковой, к сожалению оборванные на переезде в Петровский завод, при первом же появлении были замечены критикой и оценены как любопытный памятник мемуарной литературы: "Для истории декабристов они, правда, дают весьма мало нового, но интересны благодаря самой личности Анненковой и яркими картинками частной жизни того времени... Свежей, молодой жизнью веет от этих мемуаров, продиктованных шестидесятилетней старухой"⁹⁷.

В 1826 г. Полина Гебль вернула к жизни декабриста Анненкова, оказавшегося после ареста в тяжелом психическом состоянии. В написанных ею воспоминаниях он и его товарищи прожили вторую жизнь, воссозданную талантом мемуаристки, и предстали как люди новой культуры, новой нравственности, во многом предвосхитившей передовые понятия будущих поколений.

В 1843 г. в Париже вышла книга маркиза А. де Кюстина "Россия в 1839 году", вызвавшая возмущение и отпор в официальной российской печати. А. И. Герцен, уже тогда ощущавший себя наследником декабристов, реагировал на нее совсем по-другому: "Читал I том Кюстина,- записал он в дневнике за ноябрь 1843 г.- Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди; я не смотрю на его промахи, основа воззрения верна, и это страшное общество, и эта страна - Россия. Его взгляд оскорбительно много видит"⁹⁸.

В числе прочих беззаконий заезжий иностранец обнародовал "печальную историю" жены декабриста Трубецкого (в связи с одним из эпизодов сибирского изгнания), заключив ее словами: "Читайте и краснейте! Да, краснейте, потому что всякий, кто не протестует изо всех сил против режима, делающего возможными подобные факты, является до известной степени его соучастником и соумышленником"⁹⁹.

Декабристкам не надо было краснеть. Они протестовали. Формой их протеста было добровольное изгнание в Сибирь. Их подвиг оценили уже современники. Так, П. А. Вяземский писал: "Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории"¹⁰⁰. Мнение современников поддержали лучшие представители следующего поколения: Герцен, Шевченко, Некрасов, Достоевский, Толстой...

"Богатырской темой" назвал подвиг декабристок Тарас Шевченко¹⁰¹. Эту тему развил поэт-демократ Николай Некрасов¹⁰². Его поэма произвела большое впечатление на читающую публику. "На праздники взял себе кипу журналов и вчера прочел Некрасова о Волконской. Мастерски написано!" - восклицал ученый и общественный деятель, поборник женской эмансипации А. Е. Викторов¹⁰³. Но дело было не только в мастерстве поэта: Некрасов, назвав свою поэму о декабристках "Русские женщины", провозглашал появление нового национального женского типа, сложившегося под влиянием декабризма.

"Они бросили всё: знатность, богатство, связи и родных, всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга, самого свободного долга, какой только может быть. Ни в чем неповинные, они в долгие двадцать пять лет перенесли всё, что перенесли их осужденные мужья... Они благословили нас в новый путь..." - так оценил подвиг декабристок Федор Достоевский¹⁰⁴.

Душевная щедрость и твердая воля, действенная любовь и умение пострадать за ближнего, гражданское мужество - все то, что впитала в себя нравственность декабристок, волнует нас и поныне. Особую силу, идею преемственности заключал их пример, их опыт для женщин следующих поколений. "...Не найдем ли и мы в них то необыкновенное, что поражало и восхищало их современников, и не признаем ли их светочами, озаряющими даль нашего революционного движения?" - спрашивала Вера Фигнер. И отвечала на этот вопрос утвердительно: "Их лишения, утраты и нравственные страдания роднят их с нами, женщинами позднейших революционных поколений...", ибо "духовная красота остается красотой и в отдаленности времен..."¹⁰⁵ 

"Она знает и всех лучших французских поэтов и почерпнула из разных сочинений, нравоучительных и принадлежащих до воспитания, все то, чем только может пользоваться приятная в обществе женщина, добрая жена и нежная мать"-так в 1802 г. солидный "Вестник Европы" представлял читателям "портрет милой женщины".

В начале XIX столетия в русском обществе и литературе господствовало представление о женщине как о нежном, чудесном создании, которое живет для облагораживания общества, а потому нуждается в охране от чрезмерных умственных занятий (речь шла, разумеется, о женщине "из общества" и при этом полностью игнорировались трудящиеся женщины, составляющие большинство "прекрасного пола"). Считалось, что излишнее образование может уменьшить "дамские прелести", "упражнение же в науках и словесности" чревато охлаждением женщины в любви супружеской.

Даже такой просвещенный человек, как М. М. Сперанский, тщательно наблюдавший за образованием дочери, предостерегал ее от излишеств в учении. "Трудно, любезная моя Елисавета,- писал он 27 ноября 1820 г.,- определить, каким образом можно быть автором в корсете. Признаюсь, мне всегда смешно, когда я воображал себе m-me Stael сидящею за большим бюро и за кипою бумаг. Тут есть какое-то противоречие, которое изъяснить трудно, но нельзя его не чувствовать"¹.