— Я не буду марионеткой, Августина, — сказал он, — даже твоей.

Я держала свое запястье безвольно в его руке.

— Хорошо.

Словно перерезав ниточки у марионетки, он расслабился, жесткий блеск в его глазах исчез. Он снова прижал мою руку к своему лицу, и я начала водить большим пальцем кругами по его подбородку.

Еще несколько мгновений мы грелись друг о друга. Я наклонилась вперед, но он остановил меня.

— Нет, пока ты не сделаешь то, что должна, — сказал он с такой болью, что я не почувствовала себя оскорбленной отказом.

Я откинулась на подушку. Больше мне нечего было сказать.

Риккард заснул первым, а я не спала, наблюдая за ним, и глаза мои пощипывало, потому что я не могла их сомкнуть.

Я уже несколько недель тосковала по дому, но, проезжая мимо Капитолия, монумента Вашингтона, мемориала Линкольна, внутри меня оставалось все то же тревожное чувство.

Такси свернуло на улицу, и взору предстал знакомый таунхаус из коричневого кирпича. Несмотря на поздний час, внизу горел свет, а к эркеру прижималась темная фигура. Когда машина въехала на гравийную дорожку, входная дверь распахнулась, и по лестнице трусцой спустился мой дядя.

Я расплатилась с водителем и соскользнула с заднего сиденья. Дядя Карлайл уже стоял у багажника и вытаскивал мой чемодан.

— Позволь мне помочь, дядя Карлайл, — настаивала я.

Он махнул мне рукой.

— Иди в дом. Я разберусь с этим.

Я посмотрела на таунхаус, воспоминания нахлынули на меня. По какой-то причине меня вернуло в десятилетний возраст, когда я держала сестру за руку, а тетя Розамунда говорила нам, что теперь это наш дом. Мы выросли на ферме в Истоне, штат Мэриленд, и громкий шум города сводил меня с ума первые несколько недель, пока мы жили здесь.

Дядя Карлайл подошел ко мне сзади, обхватил за плечи и сжал руку.

— Ты в порядке, дорогая?

— Просто принимаю все это, — призналась я.

— Твоя тетя никогда не признается в этом, но она была несчастна, когда вас не было рядом, — сказал дядя Карлайл, ведя меня вверх по лестнице, за которой громыхал мой чемодан. — Она была так взволнована последние несколько дней, что даже добавила восклицательный знак в сообщении, которое отправила мне.

— Теперь ты просто врешь.

— Это правда, моя дорогая, все до единого слова.

Я выросла здесь, но волна неловкости захлестнула меня, и я, как гостья, зависла у прихожей. Физически она выглядела идентично: те же кремовые стены, дубовые полы и кессонные потолки. На стенах висели фотографии с политических поездок и благотворительных мероприятий, а также множество наших с Эдвиной фотографий: наш первый день в школе, выпускной бал, окончание школы. Изменился не дом, а я.

— Повесь пальто, дорогая.

На предназначенном мне крючке было пусто, и я сделала то, что мне сказали. Когда мы были совсем маленькими, дядя Карлайл установил у входной двери две ячейки для нас с Эдди. В них мы отправляли друг другу сообщения — идентичных тем, что были у него на работе для сотрудников. Эдвина всегда шутила, что, усыновляя нас, они читали руководство по здоровой рабочей обстановке, а не по воспитанию детей.

По привычке я проверила свой почтовый ящик («Леди Августина», мое детское прозвище, напечатанное над ним блестящими наклейками), но она была пуста. Конечно же, она была пуста.

Наверху послышались шаги, и Эдвина сбежала по покрытой голубым ковром лестнице, все еще обернутая полотенцем. Когда она заметила меня, то прижала руку к сердцу, ее лицо расцвело от счастья.

Она выглядела старше, чем в последний раз, когда мы виделись. На ее щеках появились новые веснушки, а в плечах появилась уверенность. Стрижка, которую она сделала себе сама, создавала впечатление, что она находится в нескольких секундах от того, чтобы вскочить на доску для серфинга и поймать волну.

— Ты выглядишь как житель Новой Англии, — поддразнила она, перегибаясь через перила, чтобы поцеловать меня в щеку.

— А ты выглядишь как калифорниец, — ответила я. Мой тон прозвучал легко, но разница между нами только усилила очевидность того, как сильно мы изменились.

Дядя Карлайл начал поднимать мой чемодан по лестнице.

— Позволь мне это сделать, — настаивала я, и на этот раз он согласился.

— Я пойду приготовлю ужин, пока вы, девочки, распаковываете вещи, — сказал он. — Твоя тетя скоро будет дома.

Мы с Эдди потащили мой чемодан по лестнице. У нас была общая ванная комната, и Эдвина начала увлажнять свое лицо кремом, пока я распаковывала вещи. Первые несколько недель учебы я считала дни до Дня благодарения и возвращения домой, но теперь, оказавшись в своей детской спальне, я уже не чувствовала такого облегчения.

Я разложила чемодан на кровати, слушая, как сестра рассказывает о своем полете. Тит Андроник³¹ лежал на самом верху, и я еще раз проверила, что с запиской Риккарда ничего не случилось — хотя перед тем, как упаковать ее, я проверила и знала, что она в безопасности. И все же даже малейший намек на то, что что-то могло случиться, заставлял мое сердце учащенно биться в панике.

— Чему это ты улыбаешься?

Эдвина наблюдала за мной через зеркало.

Я покраснела.

— О, ничему.

— Ты покраснела, — она опустила ногу со стойки и обратила на меня все свое внимание. — Не может быть, чтобы моя сестра покраснела.

Я ничего не ответила.

— Это из-за нескучного парня, так ведь?

Это заставило меня улыбнуться.

— Из-за нескучного парня?

— Я все еще решаю, как его прозвать, — призналась она. — Плохой парень, запретный парень, парень, которого ненавидит тетя…

— Я думала, что колледж призван расширить твой словарный запас?

— Я участвую в программе для спортсменов.

Я покачала головой и уставилась на записку, прослеживая изгибы почерка Риккарда. Мое сердце словно разрывалось на части, создавая боль такой силы, что ее можно было бы уловить на кардиограмме.

Когда я подняла голову, мой взгляд упал на нашу с Джонатаном фотографию в рамке. Мы оба были одеты в белое и безлично улыбались в камеру. Его рука обнимала меня, но между нашими плечами было пространство, которого я до сих пор не замечала. Снимок был сделан на одном из семейных праздников в саду.

Я оглядела свою спальню, посмотрела на календари, расписания и организованные системы. На моем столе были приколоты приглашения на вечеринки людей, которых я знала всю свою жизнь, ежедневники были заполнены одними и теми же семью встречами по очереди. Одна и та же стрижка на всех фотографиях с 11 лет, одни и те же цели, одни и те же ожидания.

Внезапно я почувствовала себя подавленной, задыхающейся.

Я методично планировала свою жизнь только для того, чтобы проснуться и понять, что ненавижу ее.

— Ты в порядке, Августина? — раздался голос моей сестры.

Я отложила книгу и пошла за пальто.

— Я ненадолго выйду.

Эдвина не спросила, куда я иду, только сказала, чтобы я надела шарф.

***

Осборны жили всего через улицу отсюда, и я слишком быстро оказалась у их парадной двери. Свет лился с первого этажа, и я слышала отзвуки звона бокалов и разговоров. Мистер и миссис Осборн были религиозными покровителями любого культурного общества, в которое они могли попасть, и каждый вечер недели был посвящен какому-либо обществу. Во вторник вечером мы всегда пили с Обществом современного искусства.

За последние несколько лет я бывала здесь много раз, но никогда не замечала, как тихо здесь было до сих пор. Как скучно.

Я позвонила в дверь, и меня встретил Стив, давний сотрудник Осборнов.

— Мисс Грейди, рад вас видеть. Вы пришли к мистеру Джонатану?

— Да, — когда он отошел в сторону, чтобы проводить меня внутрь, я быстро добавила: — Я подожду здесь.

Стив странно приподнял бровь, но кивнул и исчез. Дверь открылась во второй раз, и на этот раз меня приветствовал Джонатан. Когда-то он казался мне красивым, со светлыми волосами и лицом в форме сердечка, но теперь он казался скучным по сравнению с тем парнем, который всегда был у меня на уме.