Я проигнорировала его, проводя пальцами по потертым корешкам книг. Когда я вытащила их, мне показалось, что обложки могут рассыпаться в моих руках, страницы пожелтели и потрепались. Некоторые названия были мне знакомы, но многие — нет. В магазине было все: от средневековых рукописей до романтических дамских романов с эротическим подтекстом.

К одной из полок была прислонена деревянная лестница, и я заметила, что карие глаза Риккарда с интересом наблюдают за ней.

— Если ты упадешь, я буду смеяться.

Он фыркнул и постучал по ламинированной табличке с надписью: Только для персонала.

— Как мало ты в меня веришь, Il Penseroso. На табличке говорится «нельзя».

Мы оба знали, что табличка еще никогда его не останавливала, поэтому я не стала высказывать свое недоверие вслух. Вместо этого я последовала за полкой, переполненную книгами, беззвучно читая названия про себя. Риккард следовал за мной. Даже если бы он был совершенно бесшумен, совершенно невидим, я бы все равно смогла ощутить его присутствие рядом.

Волоски на моей шее встали дыбом, когда он наклонился ко мне, вытаскивая книгу у меня над головой. Его лосьон после бритья щекотал мне ноздри. Когда он отстранился, я сделала предостерегающий шаг назад. Друзья, напомнила я своему грохочущему сердцу. Просто друзья.

Риккард держал книгу передо мной. Выцветшая обложка «Испанской трагедии, или Иеронимо снова безумен» Томаса Кида, который на обложке был неправильно указан как «Кит».

— Клянусь мучениями душ в аду…

— …Я стану исповедником для вас! — я закончила цитату. — Я тоже умею цитировать, Риккард.

Его лицо расплылось в ухмылке.

— Достаточно справедливо, — согласился он. — Я надеялся произвести на тебя впечатление.

— Считай, что я действительно впечатлена.

— Ты смеешься надо мной, — заметил он, видя мой благовоспитанный тон так же легко, как я вижу его насквозь. — Думаю, мне придется постараться немного усерднее.

Этот разговор мог завести нас на опасную территорию, поэтому я лишь терпеливо улыбнулась ему, продолжая просматривать полки. Я достала книгу о Вашингтоне, и меня внезапно охватило чувство тоски по дому, когда я просматривала фотографии особняков и памятников.

Риккард наклонился ко мне через плечо.

— Где ты выросла?

Я перелистывала фотографии, пока не нашла знакомый ориентир.

— В нескольких улицах отсюда.

— Только ты и твои родители?

— Ты жалкий преследователь, если не знаешь этого, Риккард.

Его смешок прокатился по моей обнаженной шее и щеке.

— У тебя есть сестра, которая младше на одиннадцать месяцев, и ты живешь с тетей и дядей с десяти лет. Твоя тетя — Глава Администрации Вице-Президента, а дядя — Генеральный Директор компании «Stanhope’s Homes For All».

Удовольствие разлилось по моей груди.

— Я хотел услышать это от тебя, — сказал он.

Я наклонила голову в сторону. Его лицо было в нескольких сантиметрах от моего, так близко, что я могла разглядеть веснушки, пляшущие на его носу и скулах.

— Ты единственный ребенок, воспитывался на Манхэттене отцом-одиночкой, Найлзом Хоторном. Ты учился в школе-интернате, точнее, в Philips Executor, которую окончил с отличием, сказав выпускную речь, и поступил в Гарвард. В настоящее время ты изучаешь бизнес и естественные науки на двойной специализации.

Риккард посмотрел на меня. Наши губы были в опасной близости друг от друга.

— А моя мать?

Эсми, мать Риккарда, умерла при родах. Статьи об этом вызвали у меня тошноту от горя за маленького Риккарда.

— Риккард, — тихо сказала я.

Он откинулся назад, разрушая чары, но не выглядел рассерженным.

— В интернете есть много информации обо мне, — размышлял он. — Тебе было проще.

— Давай обсудим что-нибудь другое.

Риккард пожал плечами, притворяясь непринужденным, но я уловила, как напряглась его челюсть. Он жестом указал на книгу в моей руке.

— Ты тоскуешь по дому?

— Немного, — я прижала книгу к груди. — А ты скучаешь по Манхэттену?

— Не по тем причинам, по которым я должен, — сказал он.

Я наклонила голову в сторону.

— Что ты имеешь в виду?

Риккард усмехнулся.

— А, так теперь у тебя появились вопросы? Я поступлю по принципу Августины Грейди и предпочту не отвечать.

— Я удивлена, что обширная подготовка в области СМИ, которую ты прошел, не научила тебя этому.

Он рассмеялся.

— Твое прошлое интересно, но не настолько как твое будущее. Каковы твои планы?

— Мои планы?

— Я знаю, что они у тебя есть, Августина. Ты, наверное, каждую минуту сужаешь круг.

Он был не так уж далек от истины, но я не признавала этого.

С одиннадцати лет я знала, что я буду делать и кем стану. Все, начиная от вторых имен моих детей и заканчивая моими планами на пенсию, было решено. Раньше я никогда не стеснялась этого, но почему-то при мысли о том, что мне придется рассказать об этом Риккарду, мои щеки запылали от смущения.

По сравнению с его они покажутся крошечными, недостойными. А уважаемый Хоторн достиг бы удивительных и невероятных успехов, он горел бы ярче всех нас.

— Конечно, кроме замужества на Джонатане и рождения маленьких Осборнов.

Я посмотрела на вход в магазин. Дождь все еще шел яростным потоком.

— Я собираюсь заниматься политикой, — сказала я. — Я бы хотела работать в пресс-службе.

Риккард выглядел задумчивым, прежде чем сказал: — Скучно, — и направиться в заднюю часть магазина.

Я ожидала его реакции, но все равно была удивлена. Я последовала за ним, гнев ускорил мои шаги. — А чем ты планируешь заняться, Риккард, помимо стриптизерш и кокаина?

— Не смотри свысока на лучшие вещи в жизни, Августина, — рассмеялся он, по-прежнему не глядя на меня. — Я уверен, что ты можешь погуглить, что я собираюсь делать со своим будущим.

— Ты унаследуешь компанию Хоторн от своего отца, — поскольку мои манеры были на порядок лучше его, я сказала: — Перспективно.

— Для тебя, возможно.

Риккард остановился, и я встала рядом с ним. Вся задняя стена книжного магазина была увешана любовными записками и письмами. Сотни маленьких признаний были прикреплены к стене, одни — булавками, другие — жвачками. Послания были самые разные: от влюбленности до опасений за будущее.

Я с жадностью прочитала их все.

— Давай напишем одно.

Он заметил коллекцию ручек и блокнотов, оставленных персоналом, чтобы побудить покупателей оставлять записки.

Я последовала за ним.

— Что ты напишешь?

— Что-нибудь глубокомысленное.

Риккард передал мне ручку и листок, а затем присел на корточки, чтобы написать свою. Он прикрыл ее рукой, чтобы я не смогла прочесть.

Я посмотрела на чистый лист бумаги.

— Я не знаю, что написать.

Он жестом указал на стену, не глядя на меня.

— Что угодно, Августина. Все, что у тебя на уме. Выскажи это публике, — он погрозил пальцем. — Но никаких пошлых рисунков. Мы не хотим оскорбить массы.

Я не хотела, чтобы публика что-то знала о моих мыслях, но я хотела поучаствовать. Торопливо написав несколько слов, я быстро прикрепила их на стену, спрятав за другими записями. Риккард поднял голову, когда я отошла, и нахмурил брови.

— Куда ты ее прикрепила?

— Я тебе не скажу. Они должны быть анонимными.

Риккард защитно прижал свою к груди.

— Тогда ты не сможешь прочитать мою, — он огляделся по сторонам, взял выцветший экземпляр Тита Андроника и засунул записку между страницами. Когда я подошла, чтобы взять ее, он поднял книгу над головой и покачал ею. — По справедливости, Il Penseroso.

Он посмотрел на вход в магазин, на его лице мелькнуло разочарование, прежде чем оно вернулось к своей обычной очаровательной маске.

— Похоже, дождь прекратился.

— Тогда нам пора идти. Надеюсь, наши пальто высохли.

Риккард расплатился за книгу у прилавка, пока я стряхивала капли с наших пальто. Его было гораздо более мокрым, чем мое, тем более что он использовал его в качестве импровизированного зонтика.