Консуэллка попросила у мамы перстенек, камушком которого придала второму стеклу прямоугольную форму, процарапав и отломив лишнее. Вот к нему, после обшаркивания теми же камнями острых кромок, и приклеили фольгу на обычную воду.

– Его еще нужно будет в деревянную рамку вставить, – объяснила Кэти, подавая изделие деду. – И на культурных валках, а не бутылкой, даже у меня бы хватило сил фольгу раскатать.

– Ты это видела, Агата? – воскликнула бабушка, показывая зеркало дочери. – Лучше, чем привезенные из Европы. Ни капли не искажают изображения.

– Ох, мам! Я и не такое за последние годы видела. Надо вам наши корабли показать – вот где размах, – горделиво улыбнулась маменька. – А вы, мелкие, марш спать! Завтра докуете.

– А можно послать человека в Порт-Роял? На «Энтони» к мастеру Арчи. Пусть спросит валки. А то я всего три раза на шкафу подтягиваюсь, хотя в мои годы должна семь, – заканючила Кэти.

– Утром вместе съездим. Верхом. И не отпирайся, знаю, что мальчишки уже научили тебя скакать на лошадке. А теперь идите спать, я сказала, нам тут еще посекретничать требуется.

Утром в город отправилась все дамы, кроме Консуэллы. У капитана-мэм Корн и лейтенанта-мэм Коллинз были обязанности – некоторые работы, проводимые на куттере, требовали их присутствия. Дело было в обрастании днища водорослями и ракушками. Пропитка древесины машинным маслом спасала от этой напасти на какое-то время, но сейчас это благостное время истекло – вода постепенно вымыла пропитку, отчего выделяющееся масло перестало служить отравой для стремящихся закрепиться на днище растений и моллюсков.

Остававшиеся на судне плотник, боцман и механик уже приготовили из толстых бревен подходящие для нашего корпуса подпорки и осмотрели катки слипа, имевшегося в порту. Нанять работников для перемещения тяжестей было нетрудно, потому что другие суда из Европы пока не появлялись – люд портовый бездельничал и жаждал заработка, камни балласта они повытаскивали на берег за два дня.

В максимум прилива ночью без лишних глаз обеими якорными лебедками провели операцию по извлечению куттера на сушу и немедленно сняли винт – незачем посторонним знать о нем. Экипаж папиного флейта подстраховывал малолеток, перемещающих двухсоттонную махину, даже просился покрутить ручки лебедок, которые положено называть брашпилями, удивляясь легкости, с которой неторопливо тянулось вверх по наклонной плоскости тело судна.

Потом было много работы. Не только на обшивке, железные детали наших лебедок начали ржаветь, несмотря на то что мы их регулярно смазывали. Не в одних лишь узлах трения, а вообще для защиты. Причем машинным маслом с растворенным в нем парафином, чтобы образовывал пленку. Помогало, конечно, но вездесущая влага добиралась до самых неожиданных мест. И до ожиданных тоже.

Дорогущей масляной краской далеко не все покроешь, да и соленая морская вода успела местами ее полностью смыть. А местами не полностью. Хорошо хоть набор нигде не расшатало. Так мы в серьезную трепку и не попадали еще. Пока мы, изнывая от жары и с завистью вспоминая о режиме, в котором трудятся дедушкины рабы, приводили судно в порядок, «Агата» поправляла такелаж, чинила рангоут и вообще чистила перышки. А мы заново натянули внутренние ванты мачт, немного ослабшие в дороге.

На воду куттер спустили аж через две недели. От дедушки вернулась Консуэллка с новыми банками консервов и целым обозом, доставившим нам в качестве жидкого топлива бочки тростниковой самогонки. Мы снова были готовы уходить в рейс. Наутро наведаемся с реципиенткой в ближайшие кабаки, поищем фрахт. Она просто рвется в море, но выходить без определенной цели считает «не по-взрослому». Дитя еще, хоть и капитан.

Обходя окрестные злачные заведения, мы с удивлением обнаружили, что группы матросов с «Агаты» тоже проводят время в этих же местах. Оказывается, они соскучились по местному пиву, которое ужасная гадость, да еще и тростниковым привкусом отдает. Наверное, поэтому они его и не пьют, а только поглядывают по сторонам, следя за тем, чтобы дочку капитана и ее подружку никто не обидел.

– Ищете, куда бы отвезти груз? – уточнил папенька, появившийся буквально через три часа, после того как мы с Мэри начали наши бесплодные поиски. – Торговцы сами ищут перевозчиков или пассажиры судно, но везти с Ямайки, кроме рома и сахара, нечего. Разве что какао. Да еще кофе начинают возделывать. Остальные продукты испортятся по пути, а кроме них тут ничего не производят. Если только привезти, перед этим у кого-нибудь отобрав.

Кофе пока не слишком популярен, разве что туркам его продавать, если уверен, что ноги унесешь. А какао ценят в Испании и Франции. Испанцам его можно толкнуть через португальских контрабандистов, а соваться под нашим флагом во французские порты можно только хорошо зная политическую обстановку, которая меняется непредсказуемо, или имея хороших знакомых в прибрежных деревушках.

Значительно интересней доставить сюда металлические изделия и что-то из галантереи. Или рабов из Африки. Но за этим надо снова пересекать океан, причем через тропические воды, где легко попасть в штиль.

А сейчас в Порт-Рояле найти груз можно только случайно, – как бы подвел черту отец.

– Мне сказали, что здесь я могу отыскать капитана Корна, – прямо от двери заявил вошедший незнакомец с бочонком подмышкой.

– Даже двоих капитанов Корнов, – улыбнулся папенька. – Присаживайся, Зурита. Хочешь нас чем-то угостить?

– Соком одного дерева, – ухмыльнулся вошедший и устроился на лавке за нашим столом.

– Березовым? – вылез я Софочкиным языком. Зурита противно демонстративно заржал, давая понять, что принял шутку.

– Ты ведь про каучук выспрашивал. Так вот это то, из чего он получается, когда высохнет. Но есть у меня и высохший, – на столе появился комок столь нужного нам вещества. – Как раз из такого бочонка столько и вышло.

– Хозяин! Весы есть? – обратилась Мэри к мужчине за прилавком и извлекла из сумочки мерную ленточку, лист бумаги и карандаш. Девочки сразу принялись обмерять бочонок.

– Нет у меня весов, – пробурчал хозяин заведения.

– Нет так нет, – ответил я и ударами кулака смял комок на столе в нечто похожее на кубик, который девчата тут же обмерили.

– Где-то фунт из двух галлонов получается, – в уме прикинула Софья. Плотность сырого каучука она помнила, как и многое другое, что в моей голове долго не держится.

– Мне тоже так кажется, – озадаченно произнес Зурита.

Отец взял кубик, придал ему шарообразную форму, посмотрел и объявил:

– Двенадцать шиллингов.

– У меня две бочки по тридцать шесть галлонов каждая, – добавил торговец.

– Беру, – приговорил папенька. – Доставишь на мою гасиенду и передашь управляющему мистеру Родригесу.

Зурита снова «понимающе» заржал:

– Мистеру так мистеру, – подтвердил он. – Хотя все Родригесы отродясь сеньорами были. Но деньги вперед.

«А ведь он побаивается папеньку», – сообразил я.

«Здесь побаивается», – откликнулась Софи.

Отец отсчитал двенадцать шиллингов и придвинул их продавцу жидкого каучука:

– Ты бы не выкаблучивался, – добавил он, глядя на то, как мы с Мэри размазываем пальчиками по столу каплю «молочка», извлеченную из бочонка.

– Доверие – непременное условие длительного плодотворного сотрудничества, – добавил я, улучив момент, когда Сонька принялась обнюхивать кляксу на столешнице. – А товар твой на качество проверит сеньорита Кэти Корн.

– А за этот бочонок можно расплатиться, – вернулась к реальности моя хозяйка.

Отец забрал со стола восемь шиллингов и добавил фунт. И он, и продавец следили за тем, как медленно темнеет тонкий слой жидкости, как, лохматясь, стирается девичьими пальчиками, превращаясь в чешуйки. Липкие и чуть заметно пружинящие.

Поездка на Амазонку потеряла смысл.

Едва Зурита ушел, оставив нам бочонок, Мэри набрала в грудь воздуха, который потом незаметно выдохнула.