Да, этот вариант удлиняет корпус вперед, одновременно сильно заостряя обводы. Отец никак не хотел с этим соглашаться, опасаясь, что носовая часть просто отвалится на встречной волне, потому что обеспечивающая прочность округлость обводов исчезает при предлагаемой переделке, а мы с Софи наперебой, буквально толкаясь локтями в нашей одной на двоих бестолковке, рисовали схемы направления усилий и распределения его между элементами силовой схемы.

Папенька иногда утрачивал осмысленность взора, особенно когда я случайно упоминал синусы. Но в целом, хоть и с трудом, сохранял спокойствие. Особенно когда мы коснулись вопросов расположения груза в трюме, указывая способы его крепления и распределения по вертикали – понятие «метацентр» нынешним корабелам и морякам известно пока только на интуитивном уровне в связи с осознанием на собственной шкуре резкости бортовой качки, если ничего, кроме балласта, на дне нет или груз плотный и весь лежит внизу.

Сам-то я про этот метацентр только краем уха слыхивал, однако некоторые выводы запомнил – важно, чтобы остойчивости было в меру. Кстати, тут есть еще одно обстоятельство – скручивание корпуса из-за действия боковых сил вроде волн или ветра. Когда корабль имеет две одинаково высокие надстройки и на носу, и на корме, прикладываемые силы действуют в одну сторону и не выворачивают шпангоуты в местах крепления их к килю. А вот в нынешнем виде флейт более уязвим для подобных неприятностей. Особенно в связи с расширенным пузиком, которое препятствует кренам за счет плавучести погружаемого в воду борта, но этот самый борт относительно низкий, чтобы удобней было проводить погрузку и разгрузку.

Но отец быстро вернул нас от вопросов поперечных к продольным, объяснив, почему нос и корму загружает слабо – все для того же легкого взбегания на волну. На что я справедливо изумился, напомнив о шести примерно двухтонных пушках, вознесенных на этой самой корме на высоту третьего этажа.

Когда всю эту мудретень мы с Софочкой взбутетенили за ужином – я, разрисовывая эпюры сил, а она, апеллируя к авторитетам-авторам прочитанных ею книжек, – дядя Эдуард заметно скис, а маменька растерялась. Спать нас отправили, едва было доедено первое блюдо. То есть без десерта.

Уже уходя, услышали голос Мэри, вступившейся за подругу, и громкий шлепок. Дочери прислуги и тоже прислуге прилетело от ее собственной матушки Бетти. За наказанную немедленно вступилась крестная, которая еще и хозяйка дома. Скандал гасил папенька. Да уж, наделали мы шороха.

На следующий день приехал Хокинс – корабельный плотник. Софочку вызвали в кабинет, где по сделанным вчера за ужином почеркушкам устроили нам фирменный допрос, заставив дважды объяснить ранее сделанные заявления и трижды перерисовать на скорую руку набросанные эскизы. Масса вопросов возникла по железным скрепам. Особенно по их креплениям к деревянным деталям.

Сгоняли Мэри за винтовым гвоздем, после чего нам настрого велели обеспечить его извлекаемость. Словом, уроки в этот день пропали у всех, кроме младшаков, зато старшаки наковали восемь ящиков обычных гвоздей. Потом капитан и стармех умчались проверять результаты наших измерений – лед тронулся. Уже через три дня в Гарвиче отыскали подходящим образом изогнутый брус для форштевня – вот категорически не захотели ставить прямой, зато подобрали загнутый слабовыраженной буквой «S», а потом показали собственные прорисовки Хокинса, из которых стало понятно – первые двадцать футов от носового окончания принимают очертания глубокого «V». Надутые щеки флейта скоро западут. Исчезнет балкончик под бушпритом, где раньше крепились стульчаки гальюна, зато сам корабельный сортир будет оформлен в виде двух кабинок, по одной с каждого борта. Они, естественно, разместились впереди якорных клюзов на уровне нижней палубы, которую я окончательно запутался, как правильно называть.

«Сонь! Ну вот на что сдалась тебе эта пушка? Сказал же отец, что больше любит убегать от каперов, чем вступать с ними в бой».

«Мне тоже не нравится, когда по его судну стреляют, но он не каждый раз способен избежать схватки. Ему и отстреливаться приходилось, и через мели продираться, и даже на рифы напарываться, потому что пираты подкарауливают в узких местах, прячась за изгибами берега. Или подкрадываются ночью, когда их становится видно на малых дистанциях», – Софи настойчиво давит мне на мозги, побуждая сделать чудо-оружие.

«Понимаешь, мы ведь здесь своими силами не сумеем отлить даже на треть такую же пушку, как хотя бы четырехфунтовка. Не расплавить нам столько бронзы за один раз.

«Расплавим за несколько».

«Тогда орудие при первом же выстреле разорвет из-за неоднородностей».

«Сделай маленькую. Я уверена, что получится хорошо», – вот так юное вместилище моего разума трамбовало мне мозг до тех пор, пока не вынудило взяться за почти обреченную на провал затею.

Насколько я правильно интерпретировал примененный папенькой термин «кабельтов», речь идет о расстоянии порядка пары сотен метров. Точнее ста восьмидесяти пяти, потому что с какой бы погрешностью ни измеряли окружность нашего шарика нынешние астрономы, больше, чем на один процент, они не прокинутся – наука-то в конце семнадцатого века уже не средневековая, а с заметным уклоном в систематичность. А кабельтовым называют десятую часть морской мили, которая составляет расстояние, которое нужно покрыть для того, чтобы продвинуться по меридиану на одну угловую минуту. Чтобы получить длину этой мили, принято делить сорок тысяч километров этой длины на триста шестьдесят градусов полной окружности и еще на шестьдесят угловых минут каждого градуса.

Так про выстрел: дистанция в пару кабельтовых – это та, на которой можно попасть, стреляя с рук. Особенно в целый корабль. Но донести до цели необходимо не девять граммов свинца в медной оболочке, а чугунный шарик весом в четыре фунта, то есть пару килограммов без малого. Следовательно, требуется обеспечить малую силу отдачи, чтобы орудие удержалось в креплении, позволяющем крутить им, как стволом зенитного пулемета. Не то чтобы нечто запредельное, но и не пустячок.

Пока я размышлял да прикидывал, Сонька меня не беспокоила – помогала пацанам делать гвозди. Тут без моего присмотра как-то быстренько образовалась поточная линия, аналогичная той, что клепала цепи. Старшие в поте лица катают квадратного сечения десятифутовый брусок сечением две на две линии. Младшие рубят его на мерные отрезки все на тех же гильотинных ножницах, греют в горне и вставляют в квадратные отверстия в бронзовой плите. Один первым ударом загоняет штырь в дыру на три четверти длины, второй приставляет к тому, что осталось торчать, оправку, по которой лупит третий, формируя полукруглую шляпку и загоняя лишнее в то же квадратное отверстие.

Следующий штырь аналогично вбивается в соседнее – всего я их в плите насчитал двадцать пять. Затем плиту отставляет в сторонку мистер Смит – она чересчур тяжелая для детских рук – опускает в воду, дает немного тихонько пошипеть, а потом переворачивает и вытряхивает в ящик двадцать пять новеньких гвоздей. Младшие тем временем проходят ротацию кадров, а отрезатели заготовки от покупной полосы отгоняют от гильотины рубильщиков отрезков и открамсывают новый будущий прут.

Пока я придумывал противооткатное устройство, гвозди наполнили один ящик и посыпались на дно второго. Да тут же настоящий гвоздильный завод запущен!

– Сонь! А куда такая прорва гвоздей?

– На верфь, конечно. Сколько ни скуешь, все возьмут.

– За деньги?

– Да.

– А деньги куда деваются?

– Делятся, по справедливости. По три фартинга в день каждому ученику и столько же мистеру Смиту. А остальное мне.

– Не понял! Три фартинга это много или мало?

– Столько зарабатывает опытный матрос. Около двух шиллингов в месяц. А я деньги маме отдаю.

Никогда не возражал против хороших заработков. Так что все отвлекающие факторы в сторону, а то что-то химики наши у дверей топчутся и какой-то флакон друг другу суют. Подошел. Во флаконе масло, причем минеральное.