Председатель Госплана СССР Н. К. Байбаков (справа) осматривает экспонаты выставки американского нефтяного и газового оборудования «Нефтегаз-73». 14 сентября 1973. [РИА Новости]

А что же Байбаков? Как он себя чувствовал в роли реформатора? Ведь начатые преобразования подтачивали основы плановой системы. Той самой, которой он подчинялся на всех своих государственных постах и живым воплощением которой сделался сам, достигнув должности председателя Госплана СССР. Особенностям этой системы он позже посвятит целый том своих мемуаров. Там будут собраны его многочисленные статьи по вопросам экономического планирования, а также доклады на съездах и пленумах. «Планирование народного хозяйства — коренное преимущество социализма»… «Наличие в условиях социализма единого хозяина — государства — делает возможным и построение единых планов по экономике»… «Планирование дает возможность эффективно управлять народным хозяйством в общегосударственном масштабе, рационально размещать производительные силы»… От этих убеждений он не отрекся до конца жизни, иначе откуда бы взяться седьмому тому его мемуаров под названием «Государство и план»?

Нет, косыгинская реформа не упраздняла директивных показателей, лишь меняла одни на другие. Но все же это было покушение на власть плана. А значит, покушение и на власть Госплана, то есть его, Байбакова, власть.

Надо заметить, после смерти Сталина роль Госплана СССР в управлении экономикой стала снижаться. И главный удар по авторитету и значимости планирования как важнейшего рычага в регулировании социально-экономических процессов в стране нанесла как раз косыгинская реформа. Вместо валовой продукции как основного показателя эффективности социалистического предприятия на первый план вышли прибыль, рентабельность и реализация. Байбаков принял эти новые условия игры. Да, собственно, он сам их и устанавливал. Но не всем эти правила нравились.

«Реформу начали откровенно и резко скручивать в конце шестидесятых, — вспоминал Николай Рыжков, будущий глава советского правительства, работавший тогда на Уралмаше. — Внизу, на производстве, это чувствовалось особенно отчетливо и больно: только вздохнули, как кислород опять перекрывают… Те, кто сразу усмотрел в экономических преобразованиях угрозу политической стабильности, только повода дожидались, чтобы эту реформу придушить. И повод нашелся. Весна 68-го, Пражская весна не на шутку перепугала столпов и охранителей догматической идеологии».

В роли «столпов и охранителей», защищавших прежний экономический порядок, выступали не только партийные идеологи-ортодоксы во главе с членом Политбюро Михаилом Сусловым. Реформу тихо саботировали отраслевые отделы ЦК, республиканские и областные партийные комитеты. Сопротивлялись реформе и многие министерства.

Ярчайшим примером такого сопротивления стал «бунт сорока министров», описанный приближенным к Косыгину журналистом «Известий» Игорем Карпенко. «Суть дела заключалась в том, — рассказывал Карпенко, — что реформа резко увеличила цену срыва договорных обязательств. Предприятие, скажем, из-за недопоставки чепуховой, копеечной детали могло задержать выпуск дорогостоящей продукции, сорвать задание по ее реализации, а значит, потерять значительную сумму отчислений в поощрительные фонды. По новым условиям в таких случаях можно было через Госарбитраж взыскать с недобросовестного партнера не только штраф за недопоставленную продукцию, но и потребовать возмещения всех потерь и убытков, которые понесло предприятие. Госарбитраж получил право решать такие споры, даже если они возникли у коллектива с собственным министерством. Однако охотников обращаться в Госарбитраж с подобными жалобами находилось очень мало — получалось себе дороже. Ведь с поставщиком, не говоря уж о собственном министерстве, работать предстояло многие годы, и портить с ним отношения было просто опасно. Чтобы поднять дисциплину взаимных поставок, Косыгин пошел на такую меру: было принято постановление, по которому выполнение плана засчитывалось лишь после удовлетворения всех заказов потребителей. Против этого и восстали дружно наиболее сильные министерства и авторитетные министры, утверждавшие, что в таком случае все их предприятия останутся не только без премий, но и без зарплаты. В итоге победа осталась за министрами. И хотя распоряжение Косыгина официально отменено не было, оно практически никогда так и не вступило в действие».

Сопротивление реформе поддерживал Брежнев в своей борьбе с Косыгиным за власть и влияние. В конце 1967-го генсек провел решение, чтобы в этом году «в порядке исключения» остатки прибыли, которыми предприятия могли распоряжаться по своему усмотрению, были перечислены в государственный бюджет. Вот с того момента, по выражению Н. И. Рыжкова, «реформу начали откровенно и резко скручивать».

Брежнев был недоволен и лично Байбаковым. Он считал его ставленником Косыгина и постоянно критиковал. Генсек требовал, чтобы каждый год на декабрьском пленуме ЦК председатель Госплана Байбаков и министр финансов Гарбузов (еще один член косыгинской команды) докладывали о плановых и финансовых показателях на следующий год. После чего обрушивался с критикой и на того, и на другого. С одной стороны — ему хотелось быть первым человеком еще и в правительстве, а с другой — доставляло удовольствие пошпынять «косыгинцев». Свою порцию пинков регулярно получал и Байбаков. Когда на заседаниях Политбюро он представлял планы на очередной год, Брежнев раз от разу реагировал все более раздраженно. Петр Родионов, второй секретарь ЦК компартии Грузии, вспоминал, как на пленуме ЦК в декабре 1969 года Брежнев подверг Госплан очередному разносу. Генсек заявил, что представленный руководителем этого ведомства план на 1970 год, последний и решающий год пятилетки, плохо сбалансирован и не соответствует текущей экономической ситуации: «В современных условиях даже опытным и талантливым организаторам становится не под силу руководить по старинке, полагаясь только на чутье и здравый смысл». Это была атака уже лично на Байбакова. Хотя при этом, по мнению Родионова, генсек метил в Косыгина. Тот нервничал, но не выступил в защиту правительства. Поручил ответить Байбакову, что тот и сделал, приняв удар на себя.

Излив на Байбакова и Косыгина свое недовольство, Брежнев принялся за подчиненные им министерства, где планы выполнялись только на 15, 20, 55 или 60 %. «Если в той или иной отрасли народного хозяйства зарплата растет быстрее производительности труда, медленно повышается рентабельность и эффективность, если не осваивается новая техника, а министр не замечает этого, молчит, — значит, он успокоился на достигнутом, значит, у него притупилось чувство ответственности», — разнося в пух и прах «нерадивых» министров, Брежнев целил все в того же Косыгина с Байбаковым. «Брежнев в этой речи, — пишет его биограф, профессор Бременского университета Сюзанна Шаттенберг, — во многом нарушил табу: он не согласовывал свое выступление, он не придерживался позитивного изложения, он беспощадно сводил счеты, что делалось с вполне недвусмысленной целью скомпрометировать Косыгина и Байбакова и возложить на них ответственность за отставание экономики».

В 1972 году Брежнев снова ударил по Госплану: «Прошло два года, а к составлению этой программы [по снабжению населения высококачественными товарами. — В. В.] ни Госплан, ни министерства, ни соответствующие отделы и даже ЦК по существу не приступили. Так, товарищи, дело дальше идти не может». Генсек вновь не дозировал «достижения» и «недостатки», а говорил напрямую: «Госплан еще далеко не стал тем экономическим центром, который способен эффективно противостоять напору ведомственных и местнических интересов». Досталось Госплану и за «либерализм»: «Это и либерализм Госплана <…>, а подчас и стоящих за ним органов. Это напор ведомственных и местнических интересов, это и заинтересованность заказчиков, которые норовят зацепиться за все новые объекты, тем более что деньги-то даются на строительство не из собственных доходов, а из общей государственной казны».