Далее пошла такая перепалка между Шмаревым и Каламкаровым, что Байбаков с Муратовым не могли слова вставить. Шмарев убеждал, что качать воду в нефтяную часть залежи — это сумасшествие, и настаивал на законтурном заводнении. Каламкаров же уверял, что приведенная схема при ее осуществлении обеспечит готовую добычу в 10 миллионов тонн, а разработка площади продлится сотни лет. В противном случае огромная центральная часть месторождения либо будет законсервирована на долгие годы, либо ее придется разрабатывать сплошной сеткой без поддержания давления и бурить вместо 10 тысяч скважин более 100 тысяч скважин с низким притоком нефти.

«Я долго терпел, — описывает Байбаков эту производственную свару, — но, наконец, не выдержал и обратился к Каламкарову: “Люди работали, составили схему, обсудили, подписали и представили тебе. У тебя — другое мнение. Очень хорошо. Подумай и официально оформи по этому вопросу записку на мое имя, а я ее пошлю в Техсовет на обсуждение”. Откровенно говоря, я уже к тому моменту сформировал свое мнение: был на стороне Каламкарова. Но не хотел своим мнением давить на свободу дискуссии. Каламкаров подготовил и представил мне записку, где обосновал необходимость разрезания месторождения и внутриконтурного заводнения. Записку эту я немедленно отправил на рассмотрение Технического совета министерства, который одобрил и поддержал предложение Каламкарова. К чести А. Т. Шмарева надо сказать, что он стал энтузиастом проведения в жизнь этого способа разработки».

Все в этом воспоминании выдает матерого аппаратчика. Показал принесенный на утверждение проект своему заму и попросил его составить официальное заключение — потому что хотел, чтобы тот (а заодно и целое министерское подразделение — Технический совет) разделил с ним ответственность. Не стал сразу отмахиваться от этого проекта, явно нерационального, потому что его автор, начальник «Татнефти», не один пришел, а с первым секретарем обкома партии, а сам проект имел вид официального документа, скрепленного важными подписями, в том числе, вероятно, и автографом первого лица республики. Вот что, как нам представляется, стоит за исполненной большого лукавства фразой «не хотел своим мнением давить на свободу дискуссии».

Родной Байбакову Азербайджан радовал вождя успехами. Но первый послевоенный пятилетний план предусматривал также восстановление и развитие добычи нефти в западных областях, и прежде всего на Украине. Геологоразведочные исследования, давшие обнадеживающий результат, выдвинули Украинскую ССР в число ведущих топливных районов страны. Особенно важным было открытие в 1949 году крупнейшего по запасам Шебелинского газового месторождения. Начались поиски нефти и газа на территории еще одной западной республики — Белоруссии. Были открыты Речицкое, Осташковическое и другие месторождения. Об этих успехах министр нефтяной промышленности, разумеется, не забывал докладывать главе государства.

Как-то однажды в беседе с Байбаковым Сталин заметил, что в Германии еще накануне войны немцы построили крупные заводы по производству бензина и дизельного топлива из угля методом гидрогенизации под высоким давлением. Мы должны, сказал он, использовать оборудование, которое будет поступать из Германии с этих заводов, и создать у нас промышленность по производству такого же синтетического моторного топлива. И тем более нужно это сделать, потому что СССР располагает огромными запасами угля. На строительство такого рода заводов Сталин дал всего два года. Посоветовавшись с руководителями главков в своем наркомате, Байбаков обратился к Сталину с просьбой несколько отсрочить ввод этих объектов. Сталин не согласился с его доводами, сказал, что они должны быть сданы как можно скорее, и пообещал оказать максимальную помощь в их строительстве. И действительно, он дал распоряжение направить на эти объекты строительные силы ГУЛАГа, а также привлечь к работе Министерство монтажных и специальных строительных работ, ряд машиностроительных министерств.

Вскоре в центре Сибири, вблизи Иркутска, на берегу Ангары в окружении густых лесов была выбрана площадка для химического комплекса. Здесь и началось строительство Ангарского комбината. Строили его около 80 тысяч человек, в основном узники ГУЛАГа. «Это была безотказная и мобильная сила. Люди жили в наскоро сооруженных бараках и утепленных палатках, в землянках, работали в любую погоду — в снег и дождь, мороз и жару, по 12 часов в сутки. Я впервые в жизни столкнулся воочию с фактом, чтобы такая рабочая сила использовалась на наших стройках», — здесь главе нефтепрома можно верить: так оно и было.

Воспоминания Байбакова об этой стройке, явившей, как ему тогда виделось, десятки примеров самоотверженности и трудового геройства, несколько теряют в пафосе от его же позднего признания: «Всего этого мы не достигли бы без жесткой партийной и государственной дисциплины. Все мы боялись не выполнить постановлений и распоряжений правительства, так как за каждый пункт этих документов отвечали головой. За выполнением решений пристально следили партийные и правительственные контрольные органы. К тому же в этих целях в 1940 году был создан Народный комиссариат государственного контроля под руководством Л. 3. Мехлиса».

Лев Захарович Мехлис. 1930-е. [Из открытых источников]

Знал Байбаков — не мог не знать — и то, почему обязанность обеспечивать стройки социализма рабочей силой возлагалась на НКВД. Госбезопасность располагала самыми сильными кадрами инженерно-технических работников — из числа заключенных. Еще 15 мая 1930 года нарком Генрих Ягода и член Политбюро, заместитель главы правительства Валериан Куйбышев подписали «Циркуляр Высшего Совета Народного Хозяйства и Объединенного государственного политического управления» об «использовании на производствах специалистов, осужденных за вредительство». Поэтому, поручив Байбакову строить комбинаты по производству синтетического моторного топлива, вождь распорядился направить на эти стройки заключенных.

«Вот она, осуществленная мечта руководителей советской экономики! — саркастически воскликнет Байбаков спустя полвека. — Люди трудятся там, где велено, а не там, где бы им хотелось. Делают то, что приказано, а не то, что они считают нужным. Осваивают те специальности, которые нужны начальству, а не те, к которым есть способность и лежит душа. С предложениями не пристают. Вопросов не задают. Плохой организацией и дурными условиями труда не возмущаются. Исполнив одно задание, переходят к другому. Законом запрещали переходить с работы на работу. Так шли под суд, только бы покинуть опостылевшее место! На пленуме ЦК, где обсуждался вопрос о трудовой дисциплине, Сталин негодовал:

— Рабочий идет на мелкое воровство, чтобы уйти с работы. Этого нигде в мире нет. Это возможно только у нас, потому что у нас нет безработицы. Плохо, что нет притока рабочей силы на предприятия из деревни. Раньше деревенские работники мечтали пойти на работу в город и считали счастьем, что их принимают на завод. Надо добиться, чтобы дармоеды, сидящие в колхозах, ушли бы оттуда. Их надо оттуда выгнать. Они пойдут работать в промышленность. Сталин ненавидел деревню, считая, что она порождает мелкобуржуазные отношения. Говорил, что крестьяне “мало работают”, и сделал все, чтобы разорить деревню. Люди побежали из колхозов. Промышленность получила необходимые рабочие руки. Но новички приходили не только необученные и необразованные. Они не хотели хорошо работать. Скорее, ненавидели свое дело».

Байбаков, считавший Сталина безгрешным во всем, за исключением репрессий, здесь поднимается до его осуждения. Не потому ли, что в бытность наркомом вдоволь повидал на нефтепромыслах всех этих «необученных, необразованных, ненавидевших свое дело» колхозных беженцев?

Выглядит искренним и такое позднейшее высказывание последнего сталинского наркома в адрес вождя: «Безапелляционные выступления Сталина о превосходстве советской науки и техники, его пренебрежение опытом развитых капиталистических стран, отрицание таких новых прогрессивных научных направлений, как кибернетика и генетика, ориентация лишь на отечественные достижения ограничивали научно-технический прогресс и вели к отставанию в ряде областей науки и техники. Устаревшая техника преобладала и в промышленности, и на железнодорожном транспорте, и в строительстве. Были серьезные недостатки и в решении социальных проблем. Проводилась односторонняя политика роста реальных доходов населения, в основном лишь за счет снижения розничных цен (да и это делалось после того, как цены были повышены при проведении денежной реформы 1949 года). Другие же пути роста доходов были заморожены. Тарифные ставки и оклады рабочих и служащих нуждались в пересмотре. Для большинства населения сохранялись низкий минимум заработной платы и скудное пенсионное обеспечение».