Мать и дочь являли собой «славный» дуэт! В их случае народная пословица про яблоню и яблочко попала прямо в яблочко!

Однажды задали пересказ какого-то текста. Утром, когда мама заплетала дочке косу, Настя рассказывала о герое, мальчике, который ночью бежал по саду с фонарём.

– А потом он подошёл к тётеньке говорилке.

– К кому? – Ольга Матвеевна перестала плести от удивления.

– К тётеньке говорилке. Она, наверное, много говорила.

Мама доплела косу, взяла Настину книгу. Дочка показала ей место, где говорится о какой-то загадочной женщине.

– Беседка, – кивнула Настя.

Мама засмеялась.

– Беседка – это такая большая скамейка под крышей. Вот так тётенька говорилка!

Вот так скамейка превратилась в болтливую тётю!

Школьники с несколькими учителями поехали в райцентр посмотреть выступление гастролёров-циркачей, поехала и Настя. Почему-то толком ничего не запомнилось, кроме красного носа на лице клоуна. Захотелось такой же. Ольга Матвеевна дала дочке деньги на еду, но Настя предпочла пирожкам и пирожным ярко-красный клоунский носик на резиночке – бесполезная вещица, но от неё становилось радостнее.

Домой девочка ехала голодная, но такая счастливая! Когда мама увидела, на что Настя потратила деньги, она отругала девочку и никак не могла взять в толк, зачем дочка купила эту непрактичную ерунду: мама знала цену деньгам и знала, что такое голод. Она умело вела хозяйство, никогда не жила в долг, умела откладывать. Ольга Матвеевна говорила: «Легко жить на большие деньги. А ты попробуй достойно жить на маленькие».

Настя тогда ещё не могла объяснить, что еда – это, конечно, хорошо, но радость для неё важнее. Она не знала, что деньги даются нелегко, не ведала голода, потому и рассуждала по-своему.

И вот девочка молча ест горячий суп, и кусок не лезет ей в горло. Красный носик не принёс радости.

Девочки из Настиного класса любили рукодельничать: вышивали, вязали, плели из бисера.

По выходным Настя разбирала свой шкаф, доставала игрушки, книги, всякие мелочи в коробочках, станок для плетения из бисера, который ей сделал папа. Отложила в сторонку пяльцы с вышивкой, протёрла полки и дверцы. Настя встала на коленки, чтобы протереть нижнюю полку, и вдруг ойкнула и побледнела.

Иголка из вышивки переломилась, и та часть, в которую вдевается нитка, вошла в колено. Девочка перепугалась, заплакала, позвала маму. Ту затрясло: шутка ли, иголка внутри колена?

Вызвали фельдшера Галину Владимировну. Пациентка – на кухонном столе. У фельдшера в руках скальпель. Женщина сделала небольшой надрез. Резала на-живую. Иголки не видно.

Позвонили в правление, попросили водителя отвезти Настю на колхозной машине в больницу.

Всем было страшно. Красная нитка, торчащая из порезанного колена, старая, тонкая, может порваться, тогда ищи-свищи иголку.

В больнице дежурный хирург потрогал ногу, что-то прикинул и стал орудовать. Над головой – яркая лампа, её холодный яркий свет так и бил в глаза. Наверное, с той поры девочка невзлюбила яркий свет – как в операционной; ей больше нравился приглушённый, спокойный, тёплый.

Тем временем врач продолжал прощупывать колено. Хоп – и игла в руке! Это пострашнее будет, чем витаминка «Ревит», засунутая крохотной Касей в нос. Тогда девчушечка гостила у бабушки Веры в Нивках. Ух, тоже каким-то чудом достали витаминку из носа!

– Это тебе на память! – пошутил врач.

Пациентка отказалась.

Когда колено зажило, Настя присоединилась к подружкам: на школьном дворе девочки играли в резиночку. Для начала белую резинку нужно было связать. Две девочки вставали напротив друг друга, поставленными на ширине плеч ногами держали натянутую резинку. Третья девочка прыгала через резиночку разными способами, даже закручивала её. Постепенно резиночка поднималась выше – задания усложнялись. Иногда прыгали вдвоём, синхронно – это требовало особого мастерства и сноровки.

Потом одноклассницы пошли домой к Насте – нужно нарисовать плакат к празднику. Они всегда у неё собирались. Родители были рады гостям и детскому смеху. Плакаты получались самыми красивыми.

Народ в Мелёхине был неплохой, пожалуй, даже хороший, но вот была у них такая особенность: в лес ходили только своей семьёй, а не как в Топольках – весёлой, шумной гурьбой. Жадничали. А так, случись что, всегда можно было на соседей и хозяйство оставить, и по какому другому делу обратиться. Но, как и во всей необъятной России, в Мелёхине во все времена была одна обычная беда: обилие, прям россыпь пьяниц. Пустоту и скуку прятали за бутылкой. Про таких мелёхинцы говорили кратко:

– Гоноболики.

В народе гоноболью называют голубику, а из неё, как известно, делают вино; отсюда и слово «гоноболики».

Как только открывался местный магазин – жители попросту называли его «Каламбуром», пьяницы уже тут как тут – толпились у дверей. Хозяйка магазина, приехавшая откуда-то из Прибалтики, была на редкость жадной дамочкой: она продавала просроченные товары тем, кто брал в долг, под запись. Даже гнильё у неё не пропадало – всё шло по изначальной, не сниженной, цене. Это же издевательство над людьми и ущемление их гордости.

Любители спиртного требовали у продавца:

– Дамочки, пропустите без очереди! Во как надо – трубы горят!

– Ладно уж, иди! Пока не хряпнешь рюмочку – не человек, – потешалась тётка Валя.

– Вот-вот: они без допинга не обходятся, – подхватывала Галюня.

– Любаня, запиши в долг пюзирёк водочки!

– «Пюзирёк», говоришь? А «флякончик» не хочешь? Ох уж мне эти должники! – пробурчала продавщица. – Скоро в тетрадки места не останется.

– А ты не записывай, так давай! – рассмеялась почтальонша Манька. – Ванька, а ты чего сам пришёл? Где супруга?

– Некогда ей. Дома дел много.

– А чего это она не работает-то нигде? Захворала сто ли?

– А чего ей работать-то? У нас хозяйство большое. Или я её не прокормлю что ли? Я своей бабе так и сказал: «Сиди дома, прокормлю».

– Ага, ловкий ты, только и успеваешь лес продавать.

– Так это ж вы правильные да честные, потому и бедные, жить не умеете, а я умею.

– Ну да, ну да, – покачала головой Манька.

Хорошая деревня Мелёхино, полно в ней добрых людей и добрых событий, но и горестей – хоть отбавляй. Да и где этих горестей нет? Их что росы поутру – не счесть.

В советские годы велено было разрушить церковь и на её месте построить дом культуры, а на церковном кладбище сделать спортивную площадку. Прогневили люди небеса… Все те, кто разбирал храм, вскоре перемёрли не своей смертью: то несчастный случай, то вдруг рак скрутил – молодые мужики-то были.

С тех пор посыпались на деревню несчастья одно за другим. Мужик, живший на той улице, которая вела к реке, до чего допил, что сошёл с ума. Схватил ружьё и пристрелил председателя – вот горе горькое – хороший человек был этот председатель. А потом обезумевший пьяница поспешил домой. Его жена за столом сидела, спиной к нему. Так он сзади подошёл и перерезал ей горло. С молодости глумился над ней: место на ней живого не было. На столе убийца оставил записку: обозначил, куда пошёл топиться, чтобы его тело потом вытащили. Не захотел остаться не похороненным.

– Ой, убивец! Ой, ирод несчастный, – голосили потом в деревне.

В том доме после убийства долгие годы никто не желал жить – проклятый он. Много лет спустя их внук, уже будучи молодым и красивым мужчиной, какое-то время пожил там с женой и сынишкой, но брак вскоре распался, и парень перешёл жить к матери, а проклятый дом вновь опустел. Через несколько лет парень заживо, во сне сгорел вместе с домом, пока его мама была в гостях. После этой трагедии бедная женщина поселилась в родительском доме.

Много бед познала горемычная деревня. Убийства были одно за другим: то пьяный мужик пырнёт в драке недруга – несколько случаев было, то муж жену совком по голове насмерть ударит. Да… убийство за убийством – на улицу страшно выходить – сосед мог пристрелить или прирезать. Считай, каждый год несчастья случались, а то и по нескольку кряду сыпались. И всё молодёжь мёрла…