— Найл мне их однажды показывал. Они были дивными.

И несвободными. Даже если бы я не видела земли у себя на ступнях, не рассмотрела, какой тут замок, все равно бы обо всем догадалась. В груди у меня саднило с того самого мига, как я их здесь увидела, отлученными от подлинного неба. Мне сильнее всего на свете хотелось подарить им волю. Но только другая половина моей души, дикая половина, могла совершить такое.

— Пенни, я… — Я откашливаюсь. — Простите, видимо, это я.

— Прошу прощения? — Она делает шаг в столб света, и я с изумлением вижу, что глаза ее блестят от влаги.

— Я вчера ночью ходила во сне. Похоже… в смысле, скорее всего, это я. — Я шагаю в ее сторону, удерживаясь, чтобы не протянуть руку навстречу. Она полностью неподвижна. — Простите меня, пожалуйста.

— Вздор, — слабым голосом произносит Пенни. — Нельзя винить человека за то, что ему неподвластно.

Долгая пауза, я заставляю себя думать о том, как исправить положение. Мне теперь понятно, как сильно она любила этих птиц, мучительно думать, какую боль я ей причинила.

— Как я могу загладить вину?

Она медленно качает головой. На миг из гордой и несокрушимой превращается в маленькую, старую, перепуганную.

— Вечный конфликт. Мне всегда было очень грустно на них смотреть.

У меня тоже начинает саднить в глазах.

Пенни возвращает себе самообладание и вновь заворачивается в него.

— Фрэнни, простите мне, пожалуйста, вчерашнюю грубость. Мне часто приходится иметь дело с пациентами, которые в силу своего состояния способны наносить вред и себе, и окружающим. Мне показалось, что я распознала у вас именно такое состояние, но была несправедлива в своих суждениях и не имела права ставить диагноз человеку, который не является моим пациентом. В этом заключался мой просчет.

— А-а… — Я не знаю, что на это ответить. — А какое именно состояние?

— Вы мне показались неуравновешенной.

Повисает колючее молчание, и я понимаю, чем именно является ее извинение: вежливо завуалированной издевкой.

— Ступайте поешьте, — холодно произносит она. — Много сил потратили. И подумайте, не стоит ли мне подобрать вам лекарство от лунатизма.

Она оставляет меня одну в оранжерее, при этом она права: я импульсивна, переменчива, беспокойна, но это всего лишь мягкие слова, скрывающие куда более суровую правду.

НА БОРТУ «САГАНИ», ПОСРЕДИ АТЛАНТИКИ.

СЕЗОН МИГРАЦИЙ

До экватора мы шли целый месяц. Довольно долго не видели ни птиц, ни рыбы, ни других судов. Мы тут совершенно одни, при этом пересечение экватора, по словам команды, превратило меня из сухопутной крысы в морского волка.

— Ты теперь настоящий моряк, Фрэнни, — говорят они.

Эннис держится неподалеку от американского берега, говорит, что, если забрать к востоку, мы никогда не нагоним птиц. Переход через Атлантику будет слишком долгим, проще отклоняться постепенно, чтобы перехватить птиц гораздо дальше к югу.

Сейчас справа от нас Бразилия, так близко, что видно берег. А слева — Африка. Ноги так и зудят, хочется сойти на сушу и там, и там, исследовать их, но у нас нет времени.

Бэзил на меня не смотрит, со мной не разговаривает, и я не против. Почти все время ворчит, что он этакий пленник на этом судне, поскольку ему не дали возможности проголосовать за то, чтобы повернуть обратно. Он продолжает упоенно орудовать на кухне, вот только возможностей у него поубавилось, потому что из продуктов остались одни консервы. Я только обрадуюсь, если больше никогда в жизни не возьму в рот фасоли. Почти все время я провожу с Леей, Дэшем и Малом, изучая такелаж. Даже проведя в море столько времени, я, похоже, почти ничего не освоила, а Мал добросовестно обучает меня неправильным терминам, так что, когда я их использую, все хихикают.

Здесь, на борту, не так уж сложно делать вид, что мы никакие не беглецы. А я могу делать вид, что меня не разыскивают за убийство — опять.

Нынче днем я в трюме, в подбрюшье судна — меня отправили в моторный отсек на помощь Лее. Эту работу я терпеть не могу, потому что там жарко и душно. Лея поставила меня проверять калибровку датчиков давления всяких там гидравлических жидкостей, воздуха и кислорода — это нужно проделывать регулярно. Она возится с чем-то промасленным, как всегда, перемазав лицо и руки, а потом вдруг прерывается и начинает материться.

— Сдох.

— Кто? — спрашиваю я.

— Запасной генератор.

— А починить не можешь?

— Не-а.

— И что это означает?

— Это означает, что мы в полной жопе, Фрэн-ни, — рявкает она, отводя потные волосы от лица. — Теперь, если основной сломается, мы останемся без электричества и ничего не сможем с этим поделать.

— А для чего мы используем электричество?

Она фыркает:

— Для всего, дурында. Обогрев, навигация, силовая установка, горячая вода, все кухонное оборудование, не говоря уж о питьевой воде, мать ее так.

— Ясно. Блин. А основной может сломаться?

— Да запросто, он постоянно ломается.

— Просто мы этого не замечали, потому что подключался запасной?

— Какой ты умный, Шерлок.

Она с топотом поднимается по трапу — меня давно приучили не называть трапы лестницами, — я поспешаю следом.

— Ты куда?

— Доложить капитану.

Энниса мы обнаруживаем на мостике; я слышу, как Лея излагает ему проблему куда более обстоятельно, чем мне. Единственная реакция Энниса — долгий выдох, да еще он, кажется, немного понурился. Он снова поворачивается к штурвалу и смотрит вперед, на пустынное море.

— Спасибо, Лея.

— Я считаю, нужно сходить на берег.

Долгое молчание, а потом он произносит:

— Пока рано.

— Капитан, идти дальше без запасного нельзя. Огромный риск, сумасшедший. Едва что-то случится…

— Я понимаю, Лея.

Она сглатывает, выпрямляется и, очевидно, набирается храбрости.

— Понимаешь ли ты, что подвергаешь нас опасности?

— Да, — отвечает он просто.

Она смотрит и на меня. Взгляд слегка смягчается.

— Ладно, только жить так до бесконечности нельзя, капитан. Нужно составить нормальный план спасения Фрэнни. Рано или поздно понадобятся топливо и припасы — тут же не гребаная «Любовь во время чумы». Остается надеяться, что наш дедулька «Сагани» не потонет прежде, чем мы нагоним эту воображаемую рыбу.

Лея с топотом удаляется, мы с Эннисом спокойно переглядываемся.

— Я найду другое судно, — предлагаю я.

Эннис будто не слышит.

— Курс все тот же? — Карту на экране он видит не хуже меня и все же вынуждает меня к ней подойти. Мы старательно помечаем маршрут крачек, чтобы выявить закономерности их передвижения, которое день ото дня становится все более непредсказуемым. Сейчас они направляются от побережья Анголы в нашу сторону.

— Все так же, юго-юго-запад, — говорю я. — Если будут держаться того же курса, мы их перехватим, но, Эннис, они ведь могут и не остаться. Все зависит от ветра и пищи.

Эннис кивает, один раз. Ему наплевать. Как сказал тогда Аник, куда ж теперь денешься.

— Они не свернут, и мы тоже, — говорит он.

Лея всегда первой выключает свой ночник, а я еще долго читаю. Но сегодня она, вопреки обыкновению, засыпает не сразу. Переворачивается к стене и приглушенным голосом спрашивает:

— А как ты без пальцев на ноге осталась?

— Отморозила.

— Как именно отморозила?

— Ну, просто… ходила по снегу босиком.

— Туповатое какое-то занятие, не находишь?

— Ага.

— А что, как ты думаешь, будет, когда мы найдем этих птиц?

— В каком смысле?

— Ну, будет нам хороший улов, ладно, дело славное, а с тобой-то чего? Ты собираешься домой возвращаться? Или останешься в бегах до конца жизни?

— А тебя-то оно с какой радости заботит?

— Так вот заботит. Если тебя поймают, то посадят снова, верно? За нарушение подписки о невыезде. А когда выяснится, что и в Сент-Джонсе это ты…