Через некоторое время я говорю:

— Привет.

Профессор Линч так и подскакивает:

— Господи. Чтоб вас. Напугали.

— Квиты.

Взгляд мой падает на его бинокль, который он передает мне без единого слова. В тот же миг птицы из расплывчатых становятся элегантно четкими, внятными и настоящими. Они, как и всегда, крадут у меня дыхание — существа, для которых быть крылатыми — обычное дело.

— Я — Найл.

Я не отвожу глаз от птиц.

— Знаю.

Он стоит, но внутри — нервическая торопливость, которая немедленно сообщает мне: что-то не так. Я опускаю бинокль, направляю взгляд туда, куда указывает его палец, снова поднимаю бинокль, вижу. Гребная лодка. Опознала я это суденышко — оно обитает дальше по берегу, много лет назад пришло в полную негодность и служит теперь рекламой цветочного магазина Нэн. Корпус обвешан всякими украшениями — искусственными цветами, ленточками и прочим, а на носу, разумеется, золотистая надпись, которая гласит: «У Нэн». Обычно на берегу судно удерживает якорь, однако его, видимо, оторвало или оторвали, потому что лодка не лежит спокойно на пляже, а стремительно уплывает вдаль — тянет ее красно-желтый пляжный зонтик, раскрытый, чтобы поймать всю силу ветра. На дне лодки двое мальчишек.

— Их ветром уносит, — говорит Найл.

— А там течение подхватит. — Я даже вижу это течение, оно терпеливо, безжалостно поджидает добычу. Темная линия на стыке волн.

Найл начинает разуваться.

— Ты хорошо плаваешь? — спрашиваю я. А внутри уже все движется. Тело все поняло.

— Не слишком, но…

— Давай за подмогой. Найди лодку, вызови скорую.

— Эй!

Велосипед — какой с него толк — шлепается на землю. Я не разуваюсь, ведь придется бежать. Входить в воду прямо здесь глупо: от мыса в море тонким пальцем уходит длинная коса; с ее конца доплыть до лодки будет проще — не совсем против течения. Земля под ногами неровная, в голове проносятся мысли: как здорово, что утром я надела кроссовки, нужно попробовать не сбить дыхание на бегу — оно еще понадобится для заплыва. Насколько холодной окажется вода? Далеко ли уже унесло мальчишек? Какой ненадежной выглядит лодка.

До края косы, окаймленного белой пеной, я добираюсь за несколько минут. Сброшенная куртка падает за спину, ее подхватывает волна. Кроссовки скинуты, я вбегаю в море и на первых шагах ощущаю привычный вброс адреналина в сердце. В этом океане я плаваю круглый год, в любое время дня, в любую погоду. Плаваю утром и вечером, при каждой возможности. В результате научилась не то чтобы одолевать море — и даже, если честно, не научилась в нем выживать, — но всего лишь сознавать, насколько оно капризно, и это после стольких-то лет. Сегодня оно, возможно, меня заберет, как могло забрать ребенком — или заберет старухой. «Только полный идиот, — говаривала мама, — не боится моря».

Зайдя достаточно далеко, я набираю полные легкие воздуха и ухожу под воду. Холодно, но бывало и хуже. Весь вопрос в том, насколько быстро будет падать температура тела. Ну ладно, сейчас нет смысла об этом думать. Нужно сосредоточиться на движениях рук, на гребках, на ровной плечевой дуге, на мощных ударах ног в носках, а главное, главное, на притоке воздуха в легкие. Дышать нужно безупречно, точно под звук метронома, так же ровно и уверенно.

Я часто останавливаюсь, отыскиваю глазами лодку, подправляю траекторию. Каждый раз кажется, что она еще дальше. Течение — ужас. Ужас есть и внутри, он призывает повернуть обратно. Я не хочу умирать. Слишком много приключений ждет впереди. Снова и снова приходит мысль: «Так, ну вот она, точка невозврата, теперь ты, похоже, утонешь вместе с этими пацанами» — и ради чего? Но я все плыву и наконец оказываюсь на расстоянии, с которого они могут меня услышать.

— Закройте зонт!

Мальчишки пытаются, но ветер свистит, у них ничего не получается.

Наконец пальцы нащупывают жестяной борт, потом — его край. Руки дрожат от усилия, с которым я пытаюсь затянуть тело в лодку. Кажется — слишком, представляется, каким это будет облегчением — упасть обратно в объятия воды, но тут цепкие ручонки хватают меня за запястья, пытаются помочь. Это придает мне решимости, и с низким звериным рыком я переваливаюсь через борт.

Я хватаю зонтик, с усилием закрываю. Скорость значительно снизилась. Слава богу, в лодке есть весла. Я правлю к земле, но быстро понимаю, что туда не добраться.

— Слева есть бухта, — говорит один из мальчишек.

Я смотрю на них в первый раз. Лет восемь-девять. Один — с рыжими веснушками, у другого темная кайма обвела еще более темные глаза. Оба на удивление спокойны.

Рыжий указывает на юг, и я соображаю, что он прав, до бухты не так далеко, по волнам до нее будет проще добраться. Я веду лодку к югу, табаня одним веслом, обходя мыс по широкой дуге.

— Лодка долго не выдержит, — говорю я. — Плавать умеете?

— Немножко.

Мы легли на курс, я налегаю на весла, стремительно движусь к ближайшей суше. Но лодка набирает все больше воды — набирала с первой минуты. Нам уже по лодыжку, потом по колено.

— Так, прыгаем, и держитесь ко мне поближе.

Мы скатываемся в воду и пускаемся в путь, — ну и мальчишки, до чего же отважные и до чего же неуклюжие в воде, молотят руками-ногами, и «немножко» оказывается «вообще-то нет»: всяко недостаточно, чтобы это нам помогло. Я хватаю их за куртки, будто за шкирку, левой рукой, а правой гребу, отталкиваюсь ногами, как одержимая, как адский зверь, — волоку их за собой со скоростью улитки.

На земле мы оказываемся через двадцать минут, через час, два — какая разница, и хотя вслух я в этом не признаюсь, вряд ли бы я смогла продержаться сильно дольше. Всяко не с двумя грузилами на моих мышцах — я всегда считала эти мышцы сильными, но сейчас они ослабели. Вот только это еще не конец, потому что дожидается нас не мягкий песочек, как это бывает на пляжах в Австралии, а остроконечные скалы и набегающие на них угрюмые валы. Я делаю все, чтобы меня выбросило первой, а мальчишек на меня, чтобы их не побило, но пока меня волочет по острым зубам, в боку вспыхивает пламя.

Размышлять некогда: следующая волна долбанет еще сильнее, нужно от нее уходить. Я волоку мальчишек на мелководье, велю карабкаться вперед, да побыстрее, — они слушаются, поскальзываются, оступаются, добираются до сухих скал; выбираюсь и я — как раз перед тем, как набегает очередная волна; тут все мы плюхаемся на попы, а могли бы, как мне кажется, и вообще растечься по земле.

Сидим тихо, не разговариваем. Сквозь рев волн издалека доносится вой сирены скорой.

Холодно хрен знает как.

Появляется профессор Найл с моим велосипедом.

— Целы, ребята?

Мы все трое киваем.

— Сейчас будут ваши родители, — говорит он, и я с запозданием осознаю, что он сумел доехать сюда на моем велосипеде, со спущенной-то шиной.

По склону холма шагают несколько фигур. Найл набрасывают свою куртку на дрожащих мальчишек, но она маловата и тут же соскальзывает.

Я встаю. Тело болит, но как-то смутно, задним умом. Видимо, боль накатит позднее, обнажит все нервы, но сейчас я как в тумане — даже собственных зубов не чувствую.

— У тебя кровь, — говорит Найл Линч.

— Не-а, — отнекиваюсь я, хотя кровь действительно течет.

Я наклоняюсь к велосипеду, он тянется к нему секундой позже, мы поднимаем его вдвоем. Он подает мне мои кроссовки и куртку — вот уж не думала, что он их подберет.

— Спасибо, — говорю я, и он вглядывается в меня слишком пристально, так что я перевожу взгляд на мальчишек.

Они встречаются со мной глазами. Улыбаются. Этого достаточно — более чем достаточно. Не хочу я родителей, скорой, больницы и вопросов. Улыбки меня вознаградили. Я ухмыляюсь в ответ, поспешно машу рукой, а потом снова толкаю велосипед в сторону травянистого холма.

Один раз оглядываюсь. Найл не сводит с меня глаз, будто бы имея в виду, что мне следовало бы что-то сказать, вот я и говорю единственное, что приходит в голову, а именно: «До скорого», и направляюсь домой.