В районе Черкизова по вечерам можно наблюдать цепь хулиганов, расставленную по всем правилам искусства. Эта цепь занимается тем, что задерживает почему-либо не понравившихся хулиганам».

Около 30 % из общего числа привлечённых к ответственности за хулиганство составляли комсомольцы и коммунисты. Этот факт вызывал крайне нервную реакцию в ЦК. 4 июня 1926 года Информационный отдел ОГПУ представил Секретарю ЦК ВКП (б) В. М. Молотову докладную записку о росте хулиганства в Сибири, в которой сообщалось, что только за первые месяцы 1926 года количество преступлений, квалифицируемых как хулиганство, выросло в сибирской деревне по сравнению с последним кварталом 1925 года более чем на треть.

Понятно, что причин для массового распространения хулиганства в нэповской России было более чем достаточно. И это не только последствия гигантских социально-экономических катаклизмов периода революций и Гражданской войны, но и всеохватывающий морально-этический вакуум, широкое распространение правового нигилизма среди населения, как и массовое беспризорничество.

Поэтому участие в открытом судебном процессе потерпевшей по уголовному делу комсомолки Любы Беляковой, которая не только опознала, но и обвинила насильников в совершении тяжкого преступления, было случаем уникальным.

Социальные страхи советского обывателя оказались чрезвычайно устойчивыми и серьёзно укоренившимися в глубинных пластах общественной психологии. Об этом свидетельствовали и результаты перлюстрации частной корреспонденции, методично и с размахом осуществляемой органами ВЧК-ОГПУ[75].

В партийных организациях активно обсуждались случаи перерождения товарищей по партии, для многих большевиков предательство ленинских идеалов и возврат к буржуазному прошлому были налицо.

Довольно типичным можно считать письмо бывшего красноармейца, а ныне обычного советского обывателя Сергея Голубятникова своей сестре: «Утомительная военная жизнь осталась в прошлом, многое было пережито в этой грозной, жестокой жизни, что приходится только сказать: так будь же вы прокляты, кровавые годы!»

Некоторые активные участники Гражданской войны, красные офицеры и даже орденоносцы неожиданно для своих побратимов становятся первыми советскими миллионерами. Например, некоторые партизанские командиры на юге страны неожиданно оказались крупными животноводами, им теперь принадлежали тучные отары овец и большие пастбища, а отдельные, особо одарённые сослуживцы комдива Г. И. Котовского сумели занять ключевые позиции в бизнес-структурах Одессы, как официальных, так и не очень…

Многие большевики, а вместе с ними левые эсеры, анархисты-махновцы, которые ещё совсем недавно сами «смотрели в глаза атакующим дням революции», шли на штурм Перекопа, рубившие шашкой человека только за выцветший след от офицерских погон на его мундире, не понимали, почему страна вдруг окунулась в мелкобуржуазный загул, в котором, помимо различных хозяйчиков, теперь принимают участие представители новой элиты: чиновники-снабженцы, ответственные партийные работники, сотрудники финансовых инспекций, чекисты.

То, что Новая экономическая политика была изначально обречена, прежде всего потому, что её идеи противоречили основным законам экономики, руководители ВКП (б), думаю, понимали, поэтому и относились к такому внезапному возвращению в относительно недавнее прошлое как к временному компромиссу. (Предпринимателям об этом до окончательного решения ключевых задач восстановления хозяйства, судя по всему, решили пока не сообщать.)

Отсутствие свободного рынка промышленного сырья, необходимого для существования любого производства, породило невиданную до сих пор коррупцию.

Пролетарские суды рассматривали сотни дел, связанных со взяточничеством совслужащих, продажей «на сторону», а порой и открытым воровством сырья, превышением должностных полномочий и т. д. Так, служащие Ленинградского военного порта в сговоре с частной конторой «Заводопомощь» похитили 200 тысяч пудов мазута: 50 тысяч пудов из них жулики продали Ижорскому заводу, остальное было перепродано другим госструктурам. При этом у коммерсантов отсутствовали какие-либо финансовые средства, разрешения на торговлю и т. д., а сама фирма имела в штате одного сотрудника — машинистку — и снимала офис, располагавшийся в проходной комнате.

Директор бывшего АО Франко-русских заводов в Ленинграде Лопатин вошёл в соглашение с коммерческой фирмой инженера Евзерова «Инжбюро», который ухитрился безвозмездно передать 35 тыс. пудов кровельного железа от объединения «Красный выборжец».

Служащие завода «Треугольник» организовали посредническую компанию «Контора Мартынова», у которой осуществляли закупку кабеля для заводских нужд. Производилось это самым примитивным способом: в одни ворота на склады «Конторы» вывозился похищенный на заводе кабель, затем через другие ворота он ввозился на заводскую территорию уже от «Конторы Мартынова», после чего оплачивался «Треугольником».

Об этих и других типичных случаях внезапного обогащения за государственный счёт писал в 1927 году Ю. Ларин: «Начальник отдела снабжения Октябрьской железной дороги поручает своему тестю Медовому поставку для дороги горелок, ламповых стёкол и фитилей. У Медового нет ни горелок, ни денег — вся суть в наличности ответственного родственника на железной дороге. Тогда Медовый получает в Ленинградском едином потребительском обществе (ЛЕПО) образцы горелок, представляет их в отдел снабжения, там составляют акт осмотра и платят Медовому за всю поставку.

Начальник Северо-Западной железной дороги Храповицкий лично ведёт переговоры с мелким агентом ТПО о покупке 100 пудов шведских гвоздей (являющихся якобы собственностью этого агента), выдавая записку об уплате ему немедленно всех денег. Гвозди на деле берутся из государственного заброшенного сарая.

Агент Ленинградского губоткомхоза, сын купца Белокриницкий, уже бывший раз осуждённым на пять лет за связь с бандитами, является другим поставщиком — сообщником Храповицкого.

Лаборанты Ленинграда в 1922 и 1923 годах за взятки получали из Рауспирта денатурированный спирт, который затем частные торговцы употребляли на парфюмерию. Имея, таким образом, материал дешевле ТЭЖЭ (треста „Жиркость“), они били его на рынке, продавая свою парфюмерию на 15–20 % дешевле.

Служащие „Балтфлота“ Константинов, Курыленко, Зверев открыли два коммерческих магазина, которые торговали товаром, поступавшим исключительно с государственных складов („включительно до щёток и фитилей“)».

Хорошо информированный сотрудник Госплана Ю. Ларин (М. А. Лурье) писал ещё об одном громком деле с участием бывшего купца-миллионщика Семёна Пляцкого, сумевшего коррумпировать руководство крупнейшего ленинградского завода «Большевик», относившегося к ВПК. Дело вёл помощник прокурора Кондурушкин: «Имеется в Ленинграде спекулянт по имени Семён Пляцкий. Он проходит, как рассказывает тов. Кондурушкин, через целый ряд судебных процессов разных госорганов. Он миллионер, был миллионером и до революции — металлоторговец. Весь период военного коммунизма он был нашим государственным служащим. В 1921 году, когда началась новая экономическая политика, он стал частным предпринимателем, и вот с тех пор проходил уже по восемнадцати судебным хозяйственным процессам. По всем восемнадцати процессам он был осуждён. Процессы эти прошли в Ленинграде в последние годы в суде, а самые злоупотребления происходили в течение ряда предшествующих лет. Сюда относятся: процесс Франко-русского завода, дело Государственного машиностроительного треста, дело „Красного путиловца“, дело Треста массового производства, дело Московского треста средней металлической промышленности, дело Ленинградской губинспекции мест заключения, дело завода „Большевик“ и т. д. Тов. Кондурушкин пишет о нем: „По всем делам осуждён, но по всем делам жив и здоров. Два раза сидел в ЧК и оба раза возрождался, как феникс“. Платил нам подоходный налог. Годовой оборот его составлял около 3 млн рублей. Был связан более чем с тридцатью государственными учреждениями. В данный момент (апрель 1927 года) опять в тюрьме. Так вот этот делец, например, заводу „Большевик“ заказал прокатать 25 тыс. пудов стали из материалов завода. Цена Пляцкому была назначена ниже себестоимости. Заказ (валы) был выполнен из высокосортной стали, подходящей по составу к инструментальной. Заказ Пляцкому был выполнен на месяц раньше срока, между тем аналогичный заказ Сестрорецкому оружейному заводу был исполнен на месяц позднее, и задержаны были заказы Волховстрою. Заказы Пляцкому выполнялись из материалов завода, но тем не менее Пляцкий под них получил широкий кредит в нашем Госбанке. Этот банковский кредит он использовал для своих других оборотов. Далее, этот заказ был заклеймён буквой Г, что является специальной ответственной маркой завода „Большевик“, указывающей на особо высокое качество товара, т. е. этот товар особенно охотно должны были рвать с руками все наши нуждавшиеся в металлотоварах госорганы. Наконец, управляющий завода Серов выдал ещё Пляцкому мандат в том, что Пляцкий является „представителем завода“. Само собой разумеется, что администрация завода в значительной части была на откупе у Пляцкого, как показал затем суд» [1. 118].