Антиобщественные проявления в учебных заведениях достигли такого уровня самоорганизации и агрессии, что, например, из-за невозможности купировать эту проблему по решению исполкома г. Пензы была временно закрыта школа № 25.

Основная масса хулиганских поступков, естественно, совершалась на городских улицах. Например, в Казани бесчинствующие «они же дети» во время подготовки агитационного полёта закидали камнями самолёт «Авиахима» вместе с лётчиком, в Новосибирске примерно так же была сорвана комсомольская демонстрация. Весной 1925 года в той же Пензенской губернии хулиганствующей молодёжи удалось пустить под откос целых три состава: в марте в районе станции Сура в результате диверсии потерпел крушение скорый поезд — два человека погибли и девять были ранены, в апреле того же года произошло крушение товарного поезда № 104, а в мае по той же причине сошли с рельсов паровоз и четыре товарных вагона.

Особого размаха «хулиганское движение» достигло в Ленинграде, где традиционно подростки были объединены в пять основных группировок: «владимирцы», «песковцы», «вознесенцы», «рощинцы» и «гайдовцы». Причём каждая банда имела свои отличительные знаки. Например, у «владимирцев» картуз был сдвинут на левое ухо, а шарф-кашне был красный, у «гайдовцев» головной убор сдвигался на правое ухо, а кашне было синее и т. д. В кармане у каждого непременно лежал финский нож или гирька на ремне, заменявшая кистень. Шайки отличались строгой системой подчинения, формировали общую кассу, имели свой суд и следовали «понятиям». Огнестрельное оружие, которого было достаточно, сохранялось у них ещё со времен первой русской революции 1905 года, когда организованные группы хулиганов активно участвовали в уличных беспорядках как на стороне революционеров, так и черносотенцев.

После Октября бандитская иерархия оставалась практически без изменений, за исключением некоторых названий ОПГ и их специализации. Ленинградская «Красная газета» в 1925 году писала: «В Ленинграде есть ряд хулиганских корпораций, Охтенская, Гаванпольская, Балтийская, Тамбовская. У каждой — своё лицо. Охтенские занимаются разрушением домов — бьют стёкла, срывают вывески, выворачивают фонари, мажут ворота и стены. Гаванпольские — нападают на прохожих. Балтийские специализируются на собачонках и кошках, которых подвешивают к окнам, чтобы пищали, и на преследовании подростков. Тамбовские практикуют в пивных и клубах». Здесь же сообщалось, что «на набережной Невы, против фабрики б. „Торнтон“, местные хулиганы устроили грандиозное побоище. Участвовало в нём около двухсот человек»; «на Обводном канале произошло побоище между двумя шайками хулиганов — „тамбовской“ и „воронежской“. Дрались около тридцати человек. В ход пущены камни, палки, ножи, раздавались выстрелы из револьверов» и т. д.

Когда в октябре 1923 года рабочая молодёжь собралась в клуб на постановку популярной английской комедии Б. Томаса «Тетка Чарлея», «во время второго действия между порховскими и охтенскими посетителями клуба произошла драка. Сначала дрались на улице, а потом, гоняясь друг за другом, с криком ворвались в зрительный зал и там открыли стрельбу из револьверов. С улицы в это время полетели камни. Публика в ужасе бросилась из зала, давя друг друга, некоторые полезли под эстраду, другие бросились к дверям и окнам. В итоге выбиты все стёкла, несколько человек получили серьёзные ранения».

Особенно много агрессивной шпаны было на Петроградской стороне и в окрестностях Лиговского проспекта. На Лиговке сутенёры в обязательных шапках-финках, с самопальными ножами в карманах назойливо предлагали прохожим «марух»; в чайной «Смычка города с деревней» (была и такая) собирались наркоманы; в пивной на Пушкинской улице, возле памятника поэту, нарезали круги лихие «пушкинские пацаны». Дошло до того, что «братва», обитавшая в Таврическом саду, ранила ножом и ограбила ответственного работника городской администрации — члена комиссии по борьбе с хулиганством.

В 1924 году председатель Ленинградского губернского суда Ф. М. Нахимсон признавал, что «главные кадры хулиганов состоят из зелёной молодёжи, частью даже членов РКСМ. Надо увлечь и привлечь эту зелёную молодёжь той или иной работой: кружками, экскурсиями, даже танцами (всё же лучше, чем хулиганство), одним словом — придумать для них разумные развлечения». Суды, при постановке обвинительного приговора, всякий раз учитывали их пролетарское происхождение. На одном из судебных заседаний выступавший в качестве обвинителя прокурор позволил себе дефиницию, когда говорил: «Наказание должно быть очень суровым, но условным».

При этом в Уголовном кодексе РСФСР 1922 года ещё сохранялся принцип, согласно которому уголовное наказание социально близких советской власти людей априори предусматривалось более мягким. Большевики длительное время полагали, что социальной опасности у хулиганства нет, поэтому сначала такие проступки относились к административным правонарушениям, затем к преступлениям небольшой тяжести, максимальная ответственность за которые предусматривалась в виде лишения свободы до двух лет. Время от времени милиция совместно с войсками ОГПУ совершает облавы, но они не приносят видимого результата. Жалобы на бесчинства носят единичный характер, жители рабочих районов резонно опасались мести и круговой поруки уголовников. По сведениям из милицейского протокола, известного на Васильевском острове дебошира Витю Плаксина укрывали от милиции сами потерпевшие от его выходок.

Учитывая активный интерес ОГПУ к медицинским экспериментам, благо, что для этого имелась практически неисчерпаемая экспериментальная база в качестве тысяч заключённых, всерьёз обсуждается предложение одного из врачей тюремной больницы Соколова, который выступил на заседании хирургического общества с докладом, утверждая, что хулиганство прежде всего является болезнью. Он рекомендовал коллегам в качестве эффективного метода её лечения хирургическое вмешательство — трепанацию черепа больного. «Многие заключённые хулиганы после трепанации изменили своё поведение. Один из них до операции не выходил за свои проделки из карцера. После трепанации, сделанной по поводу его болезни, характер его изменился и он принял активное участие в культурно-просветительской работе, организовал музыкальный кружок». Судя по докладу, он уже проводил такие экспериментальные операции на заключённых и вполне был доволен их результатом. Принимая во внимание, что эффективной мерой в борьбе с уличной преступностью считалась административная высылка, в обществе всерьёз обсуждался вариант переселения осуждённых за хулиганство граждан на остров Кильдин в Кольском заливе.

«Красная газета» опубликовала письмо, пришедшее с этого острова в редакцию: «Житель о. Кильдина Кустов пишет, что Кильдин — центр рыбного промысла населения Мурманского побережья. Там есть и постоянное население — около 100 человек. Остров — заповедник белых и голубых песцов, с уникальными природными условиями. Люди там живут только надеждой на будущее, „потому что настоящего у нас нет“, не надо на Кильдин хулиганов!». Ленинградское бюро краеведения предлагало альтернативу в виде островов Конд и Мег в Белом море, там находились старые монашеские скиты, ну а мнением монахов по этому поводу можно было пренебречь.

Столица, где число сотрудников милиции было существенно большим, в «криминальном вопросе» не отставала от регионов. В газете «Возрождение» от 18 января 1929 года сообщалось: «На окраинах Москвы хулиганы обнаглели. С семи часов вечера, когда рабочая часть населения выходит отдохнуть на улицу и в скверы, её встречает матерщина. Хулиганы выдумали играть в футбол дохлыми кошками, и ради шутки бросают этот „мяч“ в публику, предпочтительно в женщин. Горе тому, кто пытается унять хулиганов: он может легко познакомиться с финским ножом.