Такой невероятно стильный «уход» из жизни Л. Брик не мог оставить никого равнодушным. Константин Михайлович Симонов, который продолжал отчаянно бороться за Лили Юрьевну, особенно когда партийные чиновники решили окончательно вычеркнуть имя «вдовы Маяковского» из биографии революционного поэта, и чьими невероятными усилиями удалось восстановить растащенную по музейным кладовым выставку «XX лет работы Маяковского», будучи уже тяжело больным, интересовался у В. А. Катаняна, каким образом и где было исполнено завещание Лили Юрьевны.

Затем Герой Социалистического Труда и депутат Верховного Совета СССР неожиданно для окружающих,

но прежде всего для ЦК КПСС, завещал развеять свой прах над Буйническим полем под Могилёвом, где сам писатель участвовал в смертельном бою и в котором чудом остался в живых. Позднее К. М. Симонов написал в дневнике: «Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, — поле под Могилёвом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…»

Последняя воля большого советского писателя и поэта была выполнена его семьёй, и на том месте, где был развеян его прах, был установлен памятный камень.

Интриги вокруг имени Л. Брик и её роли в советской литературе должны были бы закончиться после её кончины, но, как это иногда бывает в особо выдающихся случаях, не в этом случае.

Как известно, у Лили Юрьевны и Василия Катаняна общих детей не было. После их смерти наследником семейного архива стал сын Василия Абгаровича от первого брака Василий Васильевич Катанян — замечательный советский режиссёр-кинодокументалист, ученик Г. М. Козинцева. Ему и его супруге, искусствоведу Инне Генс, удалось продолжить работу по систематизации обширных материалов, но самое главное — они их сохранили. Позднее И. Ю. Генс передала многие документы и вещи, принадлежавшие В. В. Маяковскому, в Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ) и в Литературный музей «на хранение» (формулировка из акта передачи).

После её кончины в 2014 году её единственные наследники — племянники М. Генс, проживающий в Израиле, и Ю. Генс, проживающая в Германии, — заявили свои права на наследство, включавшее, помимо объектов недвижимости, произведения искусства и архивные материалы, касающиеся В. В. Маяковского, в том числе находящиеся в государственных музеях.

За защитой своих имущественных прав в 2019 году наследники обратились в Дорогомиловский районный суд г. Москвы, где по гражданскому делу № 02–22/2019 федеральным судьёй Т. было постановлено отказное решение. В качестве его обоснования судом применены положения статьи 200 Гражданского кодекса РФ, согласно которой «если законом не установлено иное, течение срока исковой давности начинается со дня, когда лицо узнало или должно было узнать о нарушении своего права и о том, кто является надлежащим ответчиком по иску о защите этого права». Решение было обжаловано, но оставлено в силе судебной коллегией по гражданским делам Московского городского суда (дело № 33–1201/20).

Признаться, в этом гражданском процессе было удивительно всё — и не только потому, что в очередной раз судом установлено стойкое нежелание нотариусов сохранять имущество наследодателя — это болезнь хроническая. Суд, рассматривая дело о разделе имущества, к которому был отнесён и архив, который три поколения семьи Брик-Катанян сберегали «в целости и сохранности», как-то не поинтересовался таким предметом наследования. В частности, ценнейшие архивные документы вообще не были поименованы в мотивировочной части решения. РГАЛИ и Министерство культуры были привлечены в качестве третьих лиц, даже назначены искусствоведческие экспертизы для определения стоимости живописных работ, подлежащих разделу между наследниками, но сама позиция этих государственных структур не выдерживает никакой критики. Процитирую решение: «Представитель третьего лица ФГУ „Российский государственный архив литературы и искусства“ в заседание явилась, разрешение исковых требований оставила на усмотрение суда. Третье лицо, представитель третьего лица Министерства культуры РФ в судебное заседание не явилось, о времени и месте рассмотрения дела извещены надлежащим образом, предоставили заявление о рассмотрении дела в их отсутствие». Это, простите, как? Такое, конечно, если и возможно, но только в одном случае — когда представители государства заранее знали о результате судебного разбирательства, — но тогда этот процесс никакого отношения к правосудию не имеет.

Суд по какой-то неведомой причине проигнорировал ретроспективу, связанную с происхождением данных материалов, как и собрания Л. Ю. Брик, не установил необходимые в этом случае сроки создания наследуемых произведений, охраняемых авторским законодательством. Как известно, в соответствии с действующей нормой ст. 1281 Гражданского Кодекса РФ «Исключительное право на произведение действует в течение всей жизни автора и 70 лет, считая с 1 января года, следующего за годом смерти автора, а в случае, если произведение было опубликовано анонимно или под псевдонимом, срок действия исключительного права истекает через 70 лет, считая с 1 января года, следующего за годом его правомерного обнародования» и т. д.

Максимум, что позволил себе представитель Минкульта, правда, уже в апелляционной инстанции, это напомнил истцам, что архивные материалы (здесь имелись в виду и произведения искусства), в числе другого имущества, на раздел которого они претендуют, в соответствии с законом, не могут быть вывезены из Российской Федерации. То есть, переведя с чиновничьего языка на человеческий: «Что бы вам тут суд ни присудил — вывезти вы это всё равно не сможете!» Хоть так…

Представить себе аналогичную ситуацию во Франции, например, с архивом Жана Кокто или его письмами к Наталье Палей или Жану Маре, довольно сложно. Там тоже были сложные перипетии с наследниками и суды, но в итоге документы оказались во Французском национальном архиве, который, как и государственные музеи, в современной истории никогда никому ничего не возвращал.

В 1922–1924 годах под руководством народного комиссара финансов СССР Г. Я. Сокольникова[176] в стране была проведена денежная реформа.

В результате грамотно выбранной властями финансовой стратегии, что бывает, как мы знаем, нечасто, в СССР удалось победить гиперинфляцию. Страна наконец-то получила собственную твёрдую валюту — «червонец», приравненный к золотому «империалу» царской чеканки и обеспеченный на 25 % своей стоимости золотом, другими драгоценными металлами, иностранной валютой и на 75 % — товарами народного потребления и краткосрочными государственными обязательствами.

Уже весной 1924 года в обращение поступили новые казначейские билеты. Совзнаки образца 1923 года выкупались у населения из расчёта 1: 50 000. Новый советский рубль, таким образом, был равен 50 000 000 000 рублей, напечатанных до 1922 года. По сути реформа Г. Я. Сокольникова повторяла основные идеи председателя Совета министров России С. Ю. Витте. Большевики использовали проверенные царским правительством на практике приёмы — девальвацию, переход на «золотой стандарт», золотой рубль для внешних расчётов, которые позволили довольно быстро нормализовать денежное обращение.