Началась чеканка серебряной и медной монеты, а уже в следующем 1925 году золотой советский червонец, известный как «сеятель»[177], котировался на биржах Австрии, Турции, Китая, Италии и прибалтийских государств.

В 1920-е годы Владимир Маяковский постоянно откликается на различные экономические новеллы СНК, Народного комиссариата по финансам, Высшего Совета народного хозяйства по финансовой политике государства, оборота ценных бумаг, процентов по вкладам, денежным лотереям, госзаймам и пр. Вот и денежную реформу он не обошёл своим вниманием:

Как и любая из известных истории финансов реформ, эта тоже привела к сокращению реальных доходов населения. Теперь в Москве ежемесячная заработная плата в 150–200 рублей считается очень хорошей, и это уже управленческий уровень. Для примера приведём после реформенные цены на некоторые товары народного потребления в столице в 1924 году:

Масло русское 90 коп. /фунт[178], сало — 60 коп. /ф., хлеб белый — 13–20 коп., ржаной — 5–6 коп., картофель — 5 коп., мясо — от 40 до 50 коп., мука ржаная — 5 коп., подсолнечное масло — 20–25 коп., десяток яиц — 50 коп., икра паюсная — 2 руб. 50 коп., песок сахарный — 27 коп., сахар-рафинад — 35 коп., бутылка спирта — 10 руб., газетный номер — 5 коп., папиросы — 16 коп./пачка. Покупательская способность этого нового советского рубля была в 8 раз выше современного российского.

В августе 1925 года максимальный должностной оклад для партийных работников составлял 175 рублей, зарплата квалифицированного рабочего — 50.

Естественно, что, принимая законодательное решение о сохранении исключительного права авторов на свои произведения, партийные и государственные структуры были озабочены проблемой «справедливой оплаты» труда представителей творческих специальностей, без участия которых существовавшая система пропаганды и агитации просто не работала. Новой власти была просто необходима собственная, пролетарская интеллигенция, без которой амбициозная программа по формированию нового человека была обречена на провал. Поэтому даже в тяжелейший период первых лет после Октябрьской революции местными органами советской и партийной власти обеспечивался более-менее сносный уровень жизни талантливых учёных, литераторов и художников, которые получали пайки, охранные свидетельства на квартиры, а также работали по государственным заказам, при условии их лояльности, естественно. Народный артист республики Ф. И. Шаляпин до своего окончательного отъезда из СССР жил в отдельном особняке на Новинском бульваре в Москве, художественному руководителю МХАТ К. С. Станиславскому вместо его дома, реквизированного под гараж СНК РСФСР в Каретном ряду, был предоставлен особняк в Леонтьевском переулке, не обошли вниманием и некоторых других известных деятелей культуры: уже после смерти А. М. Горького флигель особняка Рябушинских был передан под квартиру А. Н. Толстому и т. д.

Проявляя особую заботу о том, чтобы деятели культуры «с именем» возвращались на родину из эмиграции либо, как минимум, не покидали первого государства рабочих и крестьян на Запад, СНК и ВЦИК реализуют полноценную систему индивидуальных отношений с такими людьми. Так, в 1922 году Торгпредство РСФСР заключает с А. М. Горьким эксклюзивный пятилетний договор об издании его собрания сочинений, в соответствии с которым писатель не имел права «ни сам, ни через других лиц издавать свои сочинения на русском языке, как в России, так и за границей». Такое право переходило к Госиздату и могло быть в случае необходимости быть передано Торговому представительству. Ежемесячный гонорар Максима Горького за издание книг на Родине, как правило, не превышал 100 000 германских марок (около 320 долларов), но принимая во внимание, что Алексей Максимович всё ещё живёт на итальянском острове Капри, в большой вилле, которую ему, по слухам, предоставил в знак дружбы Б. Муссолини (что, правда, не помешало итальянской полиции проводить там обыски), и особо возвращаться не собирался, СНК принимает решение о выплате ему невиданного ранее авторского вознаграждения — 100 000 золотых рублей. При этом все его сочинения печатаются в Германии, на лучшей полиграфической базе и на отличной бумаге. Финансовыми делами Горького в Госиздате вместе с М. Ф. Андреевой занимался П. П. Крючков, который вскоре стал его бессменным секретарём и полномочным представителем, совмещая эту работу с деятельностью сексота в ОГПУ М. Ф. Андреева в 1926 году писала: «К сожалению, П. П. абсолютно не имеет возможностей (…) добиться от Госиздата каких-либо отчётов. (…) Сердишься ты напрасно. (…) Ты забыл, должно быть, условия и обстановку жизни в России?» Об этом же несколько писем Алексея Максимовича и баронессы Марии Ивановны Будберг — «Муры», которая была его переводчиком, — в течение нескольких лет. Вот что она писала ему в связи с попыткой продажи прав на экранизацию пьесы «На дне»: «Что же касается требования „скорее денег“ с Вашей стороны, а моей просьбы „подождать“, то тут я, может быть, проявила излишнюю мягкость. (…) Убедительно всё же прошу Вас не предпринимать никаких мер. (…) Деньги у Вас пока есть: 325$ — это 10 000 лир, и должно хватить на месяц».

То есть даже в этом случае необходимые финансовые средства добывались с большим трудом.

Опять же, по слухам, необходимым условием возвращения графа А. Толстого на Родину была оплата его немалых долгов, что, несмотря на тотальный дефицит валюты, не остановило советскую власть в её маниакальном желании громко заявить о том, что ещё один великий эмигрант вернулся домой.

Известный любитель позлословить поэт Саша Чёрный (Александр Михайлович Гликберг) посвятил Алексею Толстому эпиграмму «Хождения по гонорарам»:

Максим Горький вроде бы как искренне огорчён меркантильными настроениями в писательской среде: «Мои бывшие товарищи: Андреевы, Куприны, Чириковы — это люди, за которых до отчаяния стыдно мне. „Семь повешенных“! „Суламифь“! „Кошки“! И отвратительная, унижающая жадность к деньгам у всех. Всё это мучает меня, разрывает на части. Я начал писать ряд резких статей в форме открытых писем к литераторам — мне

хотелось указать им на требования момента, на их обязанности. Но — куда писать? Кому?» Он же упрекает коллег в популярном литературном «надувательстве», которое, впрочем, относилось к категории вечных пороков: «Индивидуализм — весьма распространённая болезнь в литературной среде. В книгах люди кое-как научились прятать его, но в быте, во взаимных отношениях к читателю, к интересам государства лохмотья индивидуализма демонстрируются вполне бесстыдно. Например, весьма распространена торговля литературой в её незаконченном виде. Никогда не было портных, которые продавали бы одни и те же штаны трём покупателям, но у нас есть писатели, которые одну и ту же книгу или один рассказ продают одновременно двум-трём издательствам…».

Собственные литературные заработки В. В. Маяковского несоизмеримо выше средних. Его трудолюбие и увлечённость делом поражают, как следствие — он один из самых высокооплачиваемых литераторов в стране, и это при том, что поэт получал не самую высокую авторскую ставку.