Успешность киноленты, театральной постановки или литературного произведения никак не влияла на доходы его создателей. Финансовые расчёты с авторами осуществлялись государством по строгим расценкам и заранее установленным методикам. Уже в первый послереволюционный год Народный комиссариат по просвещению разработал специальную «Инструкцию для заключения договоров с авторами», утверждённую 25 октября 1918 года, согласно которой устанавливались единые ставки авторского гонорара от 700 до 800 рублей за авторский лист (40 000 знаков) для оригинальных произведений, издаваемых впервые. В особых случаях вознаграждение могло было быть в установленном порядке повышено до 1000 рублей или, наоборот, снижено до 500 рублей за авторский лист. Иллюстрации или чертежи, которые были частью текста, полагалось оплачивать отдельно. Более низкие ставки были установлены для переводов — от 250 до 350 рублей, редактуры — 75–150 рублей и т. д.

В том случае если издание повторялось, то гонорары должны были составлять от 20 до 50 % от сумм, выплаченных первоначально. При заказе нового произведения для автора устанавливался порядок, при котором вознаграждение выплачивалось в качестве аванса в размере 25 % от установленного в договоре вознаграждения, а после предоставления готовой к печати рукописи производился окончательный расчёт — выплата 80–90 % гонорара с учётом полученного аванса. В соответствии с действующей инструкцией после подписания автором последнего листа корректуры расчёты должны были быть завершены полностью. В дальнейшем советская бюрократия не особо отошла от этих норм.

Пожалуй, основным заработком В. Маяковского являлись выплаты, получаемые им за участие в многочисленных творческих вечерах и встречах с читателями по всему Советскому Союзу и за его пределами. Как мы помним, первое публичное выступление В. В. Маяковского состоялось 30 ноября 1912 года в артистическом подвале «Бродячая собака» в Петрограде, последнее — в Плехановском институте 9 апреля 1930 года в Москве.

Творческие встречи, общественные дискуссии, доклады и лекции пользовались огромной популярностью среди молодёжи. Анатолий Мариенгоф вспоминал: «В Москве поэты, режиссёры и критики дрались за свою веру в искусство с фанатизмом первых крестоносцев».

По мнению абсолютного большинства современников, Владимир Маяковский был блестящим эстрадным поэтом с огромной армией поклонников. Однако среди его постоянных зрителей были и его литературные противники, приходившие на мероприятия исключительно для того, чтобы устроить очередной скандал. По счастью, у поэта была просто выдающаяся способность быстро парировать самые едкие реплики и комментарии публики. В большинстве случаев он своими молниеносными, убийственными ответами мог расположить зал в свою сторону, при этом довольно часто ни он сам, ни его оппоненты в выражениях не стеснялись. «Выступления иногда продолжались по нескольку часов, и по их окончании Маяковский чувствовал себя совершенно опустошённым, „выдоенным“», как он сказал как-то редактору ГИЗ Н. Брюханенко.

Как правило, каждая из таких встреч продолжалась минимум три часа и требовала от поэта огромной самоотдачи, напряжения всех физических и моральных сил. Несмотря на большую нагрузку, отдельное время традиционно отводилось для ответов на вопросы и записки публики, об этом даже специально указывалось в афише.

По воспоминаниям Натальи Брюхоненко, администратор Маяковского «тихий еврей» П. И. Лавут (он получал 1/3 от выручки) устраивал вечера выступлений в полном соответствии с классическими представлениями о шоу-бизнесе: сначала по городу или курортному посёлку (речь шла о пребывании поэта в Крыму, Кисловодске или Минеральных Водах) на афишных тумбах появлялся тизер — афиши, на которых огромными буквами было напечатано одно слово:

В. В. Маяковский выступает в аудитории Политехнического музея с поэмой «Хорошо». Фото С. И. Тулес. 1927 г.

«Когда все узнавали о его приезде и заинтересованные ждали — где? и когда? — появлялась вторая афиша с точным указанием дня, места выступления и с тезисами разговора-доклада.

Билеты всегда были распроданы все. Да ещё сколько людей приходило слушать по пропускам, по запискам! Если Маяковский читал не всё, что стояло в афише, он что-нибудь прибавлял.

Тогда в Крыму каждое выступление начиналось так: Маяковский выходил на эстраду, рассматривал публику, снимал пиджак, вешал его на стул. Затем вынимал из кармана свой плоский стаканчик и ставил его рядом с графином воды или бутылкой нарзана.

Из публики сразу начинались вопросы и летели записки: „Как вы относитесь к Пушкину?“, „Почему так дороги билеты на ваш вечер?“

— Это неприлично — подтягивать штаны перед публикой! — кричит кто-то.

— А разве приличнее, чтоб они у меня упали? — спрашивает Маяковский.

— А женщины больше любят Пушкина, — снова выкрикивает какая-то задира.

Маяковский спокойно:

— Не может быть! Пушкин мёртвый, а я живой.

Темы разговора были: против есенинщины, против мещанства, против пошлятины, черёмух и лун. За настоящие стихи, за новый быт.

Говоря о проблеме формы и содержания, Маяковский приводил строчки чьих-то стихов, недавно напечатанных в газете „Красный Крым“:

В стране советской полудённой

Среди степей и ковылей

Семен Михайлович Будённый

Скакал на сером кобыле.

— Стихи о Будённом надо писать, — говорил Маяковский, — но его кобылу в мужской род переделывать совершенно не нужно.

— Писать о советской эмблеме — серпе и молоте — тоже обязательно надо, но не надо делать это так, как поэт Безыменский. Писать „серп и молоток“ — это значит неуважительно писать о нашем гербе. А если ему придётся рифмовать слово „пушка“? Он, наверно, не постесняется написать:

— Есть поэты, — говорил Маяковский, — которые сочиняют так:

(Хохот в публике.) От такой формы пролетарская пушка начинает стрелять и в наших, и в ваших.

Кажется, тогда же, в Крыму, Маяковский приводил ещё и такой пример:

„Вот Жаров написал текст марша. В нём некоторые слова даны в кавычках. Очевидно, товарищ Жаров представляет себе это так: идут люди, двумя ногами такт марша отбивают, а третьей маленькой ногой — кавычки“.

После антракта, во втором отделении, Маяковский читал стихи.

Сначала Маяковский комментировал стихи — например, объяснял, откуда идёт такое выражение, как „ваше слово слюнявит Собинов и выводит под берёзкой дохлой…“, или кто такой Шенгели.

Маяковский выступал не как чтец, а как пропагандист своих стихов. Во время чтения в публике были полная тишина и напряжённое внимание. Последние строки „Письма Горькому“ в большинстве случаев покрывались аплодисментами. По окончании — всегда буря аплодисментов.

Однажды в Ялте, в городском саду, Маяковский выступал на открытой сцене. Рядом шумело море. Вдруг поднялся сильный ветер, срывая листья с деревьев, закружил их по эстраде и разметал бумажки на столе.

— Представление идёт в пышных декорациях, — торжественно сказал Маяковский. — А вы говорите — билеты дорогие!» [1.36]

Сегодня в фондах Государственного музея В. В. Маяковского (ГММ) находится около 20 000 записок от слушателей, сохранённых поэтом в своём архиве.

Вот только некоторые из них (их оригинальная орфография сохранена):

Одна из тысяч записок В. В. Маяковскому из фондов ГММ