— Прошу оставить меня… — раздался вдруг несмелый голос.

Это была Чанг. Девушка заговорила робко и неуверенно. Казалось, она боится, что ее просьба будет отвергнута и она получит вдобавок замечание за легкомыслие, потому что ее обязанности проводника очень важны. Мне вспомнились рассказы о том, что в прошлом году некоторые отряды сбились с пути во время марша, а другие атаковали по ошибке совсем не те объекты, какие надо было.

— …Я вполне справлюсь одна, — закончила Чанг. — Не нужно отвлекать других бойцов. Что же касается обязанностей проводника, то теперь в наши ряды влились горожане, не одна я знаю город.

Девушка глянула при этих словах на меня, потом снова перевела взгляд на командиров, которые начали вполголоса переговариваться. Меня охватило сильное волнение. В эту минуту Чанг была совершенно не похожа на энергичную и решительную связную, которая умела заставить подчиняться себе. Я догадывался, кого она имела в виду, говоря о новом проводнике. Конечно, город мне знаком, но стать проводником — такая ответственность! Я смотрел на Чанг, Нама, комиссара и других командиров, не смея ничего сказать. Батальонный комиссар повернулся и о чем-то спросил у нашего ротного. Тот утвердительно кивнул головой, тогда командир встал и объявил, что просьба Чанг удовлетворена, командование уверено, что и она, и раненые бойцы вполне справятся с поставленной задачей. Затем он закрыл собрание и подозвал меня:

— Отправляйтесь в расположение батальона!

— Слушаюсь.

— Перед этим можете зайти к себе в роту. Вечером выступаем, будете указывать дорогу. Вы ведь хорошо знаете город?

— Так точно.

Комиссар и командиры вышли из дома первыми. За ними последовали легкораненые, чтобы разойтись по подразделениям. Тяжелораненым предстояло провести ночь в этом доме. Я мог бы и не заходить в роту: оружие было при мне, одежда — тоже, но подумал, что надо бы попрощаться с Намом и другими товарищами. Пока я стоял около Кана, Чанг разговаривала с другими ранеными.

— Ну, ступай, веди батальон, да смотри не зевай, гляди в оба, — с улыбкой напутствовал меня Кан.

Я улыбнулся в ответ, не зная, что сказать на прощанье, и в этот момент Чанг повернулась и увидела меня.

— А, ты еще здесь? — Потом она обратилась к раненым: — Побудьте пока одни, я схожу в батальон и сразу же вернусь. Идем, — добавила она, схватив меня за руку.

Вместе мы двинулись к выходу из этого громадного, непривычно роскошного дома.

— Ты тоже хотел просить, чтобы тебя оставили с ранеными? — спросила она. (И вправду у меня была такая мысль, но я не решился высказать ее вслух.) — Хватит и меня одной, сейчас каждый человек на счету.

Мы вышли на улицу. Она была пустынна, бойцы успели разойтись. Косые лучи заходящего солнца заливали теплым светом мостовую, стены и крыши домов. Мне вдруг показалось, что я вижу все это в первый раз, а прежде никогда не обращал внимания, замечая только прохожих, автомобили и магазины. Улица показалась чужой и непривычной. Кругом царило безмолвие. Звуки стрельбы, гул реактивных самолетов были едва слышны, будто война шла где-то далеко, в другом времени и пространстве. Странное ощущение охватило меня. Мы сошли с террасы на тротуар. Чанг с улыбкой повернулась ко мне, лицо ее было тоже освещено солнцем, а мысли, казалось, блуждают где-то вдали.

— В роту пойдешь или показать тебе сперва дорогу в батальон?

Я молчал и по-прежнему шел за ней, не зная, что ответить.

— Что тебе сказала мать, когда ты вернулся и узнал, что я от вас ушла? — вдруг спросила Чанг. — Наверное, что я вернулась на родину в Тэйнинь? А ведь было совсем не так! Просто я растерялась и не знала, что делать. У себя в провинции ничего не боялась, а здесь… Это уже позднее я привыкла работать со студентами, преподавателями, врачами, бывать в семьях, похожих на вашу семью. А у вас даже боялась рот открыть, где уж тут явку организовывать. Руководство это понимало, поэтому меня перебросили в Чотьек в семью торговца, чтобы привыкала к новым условиям постепенно. Но матери твоей пришлось сказать, что я возвращаюсь в Тэйнинь.

Я шагал рядом с ней по пустынной улице, слушал рассказ и машинально отмечал приметы пути. Меня охватило странное чувство, будто мы идем вместе куда-то далеко-далеко. В голосе девушки появились смешливые нотки:

— Помнишь тот день, когда я плакала? Это я от злости! В другое время никто не заставит меня хотя бы слезинку уронить. И злилась я вовсе не на эту противную торговку или на тетушку Хай, которая стала ей поддакивать. Обидно стало, что возможна такая несправедливость. Ведь ради людей стараешься, мечтаешь, чтобы все стали свободными, а люди как с тобой поступают? И не какие-нибудь мироеды, а тетушка Хай. Она ведь сама беднячка, знает, почем фунт лиха. На такую и сердиться долго нельзя. Когда будем возвращаться, хорошо бы ее навестить. — Девушка замедлила шаг. — В Чотьеке и Футхо я устраивала явки. Как взялась за работу, сразу почувствовала себя увереннее. А первые дни в вашем доме даже заснуть не могла, все тревожилась, что не выполню задание. Задремлешь, бывало, и приснится, что наши вступают в город. Проснешься — никого нет!

Чанг остановилась и указала рукой на один из домов, возле которого виднелось много бойцов:

— Штаб батальона там, в доме номер восемьдесят четыре. А мне теперь сюда, — она указала на проход между домами, — увидимся еще, наверное?

Она двинулась было прочь, но тотчас остановилась и снова обернулась ко мне.

— Чуть не забыла! Встретишься с семьей — передай всем привет от меня!

Девушка уходила, а я стоял и ошеломленно глядел ей вслед, стараясь разобраться в своих мыслях и чувствах. Как много нового я узнал и понял за сегодняшний вечер, сколько раз терялся и молчал, не находя слов. Мне предстояло еще о многом подумать и многое понять, но одно было ясно: я навеки связан со своими товарищами по оружию, с делом, которому мы вместе служим.

1968

Перевод И. Быстрова.

В ночь с четвертого на пятое мая 1968 года[34], когда уже занимался рассвет, мы добрались до сайгонского моста, что зовется «Игрековым». Мы преследовали батальон марионеточной армии. Это сейчас батальон улепетывал от нас, а поначалу дело оборачивалось скверно: нам пришлось залечь на топком рисовом поле, так как противник, оседлав единственную дорогу, ведущую к городу, поливал нас с дорожной насыпи автоматным и пулеметным огнем. Мы тоже отвечали огнем, но сбросить их с дороги не удавалось. И тут со всех сторон загрохотали взрывы, застрекотали пулеметы и автоматы — началось наше второе наступление на Сайгон. Ребята заволновались. Как раз в это время политрук, ползком подобравшись к дороге, выскочил на насыпь и, стоя во весь рост, крикнул: «Вперед! На Сайгон!» Тут-то и случилось чудо: в мгновение ока мы оказались на дороге, а они, все до единого, кинулись наутек. Дорога была в наших руках, мы вошли в предместье, и вот перед нами мост…

Ничего не скажешь, сайгонские жители встретили нас ликованием и объятиями. Но после рассвета начались то бомбежки, то артналеты. Нам, правда, удалось уговорить местное население эвакуироваться, чтобы избежать лишних жертв. И вот они, собрав пожитки, с корзинами на плечах, толкая впереди тележки, ушли из своих домов. Они ушли, а за их спинами дома уже лежали в развалинах, объятые пламенем и в тучах дыма.

Прямо на нас шел взвод американцев. Они спустились с моста и топали не торопясь, уверенные, что мы давно отсюда сбежали, если нас раньше не сожгло напалмом, не завалило кирпичами, не убило осколками. Но не успели американцы отойти от моста и трехсот метров, как грянули наши пулеметы и автоматы — ни один янки не уберегся от пули!..

Вдоль улиц клубами тянулся дым, всюду полыхал огонь, громоздились груды битого кирпича, а на спуске от моста лежали трупы американцев, вперемешку с их оружием и снаряжением.. А мы вновь исчезли, укрывшись за развалинами. Со стороны моста донеслось урчание танков и бронетранспортеров. Они вынырнули прямо перед нами, десятка два бронированных чудовищ, и, лязгая гусеницами, принялись утюжить развалины, врезались в стены, ломали опорные балки и столбы, крошили уцелевшие от бомбежек дома. Американцы не сомневались, что, вздумай мы укрыться там, они нас расплющат всех до одного и не единожды. Но тут раздались залпы, в бой вступили наши противотанковые орудия. Все заволокло желтым дымом, бронированные машины остановились, моторы заглохли, докрасна накалилась объятая пламенем броня, изогнулись их стальные тела, опустились вниз искореженные стволы орудий.