«О том, что у одного человека два имени, ты сможешь написать лишь после нашей победы. А пока во Вьетнаме есть два писателя: Бонг — на Севере и Минь — на Юге. Запомни это!» — сказал мне человек в штатском. И в глазах его вновь заиграла столь знакомая мне озорная веселость. Я понял, почему прежде, при расставаниях, так подолгу молчал мои друг.
Мы проговорили всю ночь. Огромная луна заливала землю таким ярким светом, что казалось, я могу различить каждую морщинку, появившуюся на лице друга после нашей последней встречи. Но все тот же веселый прищур глаз, те же непокорные жесткие волосы, та же речь, красочно переливающаяся, словно вода в кальяне. Он рассказывал мне о своей жизни среди партизан и подпольщиков, о рейдах в Сайгон, о потерях боевых друзей и обретении новых товарищей — верных бойцов революции. Но долгожданные встречи так коротки! Утром мы простились, и Бонг протянул мне небольшую книжечку, на которой была надпись: «Другу и брату».
«Следующая встреча, надеюсь, будет в Москве, — сказал он мне. — Я приеду в Страну Советов как Нгуен Ван Бонг, но у себя на родине ты можешь называть меня Чан Хиеу Минем. Пройдем по Красной площади, побываем у моих советских друзей и, конечно, встретимся с товарищами в редакциях газет, журналов, в издательствах…»
Он уехал, красная пыль клубилась из-под колес джипа. В тот же день я прочел его книгу «Вот он, наш Сайгон!». В своих очерках о патриотах, бойцах сайгонского подполья, писатель словно подтверждал мысль Леонида Соболева о неизбежности победы и освобождения Сайгона. Впрочем, до полного освобождения Юга ему предстояло еще жить, сражаться и писать в течение нескольких лет.
Под псевдонимом Чан Хиеу Минь были написаны сборник рассказов и очерков «Бушующий Меконг» (1965), отмеченный премией Фронта национального освобождения Южного Вьетнама, сборник очерков «Вот он, наш Сайгон!» (1970) и роман «Лес Уминь» (1970).
Как и предполагал Нгуен Ван Бонг, мы встретились на московской земле. В гостинице «Россия» состоялся своеобразный литературный вечер, на котором вместе с нашими переводчиками-вьетнамистами были известные вьетнамские писатели: поэт Те Лан Вьен, прозаик То Хоай, хорошо знакомый русским читателям по многим опубликованным у нас его романам, рассказам, сказкам, и только что приехавший Нгуен Ван Бонг — Чан Хиеу Минь. Так случилось, что многие из нас, собравшихся в тот вечер, не виделись долгое время, и потому, понятно, вспоминали о далеких товарищах, собратьях по перу, о тех, с кем свела жизнь и сдружила работа во Вьетнаме, и, конечно, говорили о том, что все ближе становится день Победы во Вьетнаме, когда каждый патриот с гордостью скажет: «Вот он, наш Сайгон!»
Нгуен Ван Бонг слушал друзей, больше молчал, чем говорил, потом вытащил из черной походной сумки, с которой не расставался ни во Вьетнаме, ни за рубежом, маленькую фарфоровую чашечку, из фляги осторожно налил в нее тот напиток, что делают во вьетнамских деревнях, и поднял тост за тех, кто не вернулся с полей войны, потом, оглядев всех, тихо добавил: «И, обязательно, за Леонида Соболева и Михаила Луконина, они вместе с нами сражались за наш Вьетнам!»
На следующее утро Нгуен Ван Бонга ждала встреча с К. М. Симоновым, который только недавно завершил свой фильм о Вьетнаме «Чужого горя не бывает». (Через много лет, в августе 1979-го, когда Бонг узнает о смерти Симонова, он долго и горестно помолчит и скажет нам словами Константина Михайловича: «Чужого горя не бывает».) Помню, как собирался Бонг на встречу с Симоновым, волновался и радовался: солдат шел к солдату, писатель к писателю. Произведения Симонова всегда были и остаются для вьетнамских писателей, впрочем, как и для вьетнамских читателей, очень и очень близкими, ибо патриотическая тема Великой Отечественной войны советского народа как бы обрела свою вторую родину именно во Вьетнаме, в стране, преодолевшей тяготы трех десятилетий опустошительных войн.
Константин Михайлович поинтересовался, что пишет сейчас Бонг.
«Повесть «Белое платье», — ответил писатель. — В ее основу положена подлинная история сайгонской школьницы Нгуен Тхи Тяу. За активное участие в революционной борьбе девушка была арестована и брошена в тюрьму. Она узнала, что такое пытки в сайгонских застенках. Но ничто не могло сломить патриотку, она не выдала своих товарищей. В тюремной камере на черной стене она вывела строки своих первых в жизни стихов:
Я недолго носила
свое белое платье,
И счастье недолгое
сменило несчастье…
Но врагу не запачкать —
надежду оставьте! —
Нашей гордости символ —
белое платье…
Белый цвет, — продолжал Бонг, — с давних времен считается во Вьетнаме символом душевной чистоты и верности. Впрочем, у нас это еще и цвет траура. В борьбе за свободу и независимость страны погибло много нашего народу…»
«Всегда, когда бывает тяжело, — сказал тогда в ответ Бонгу Симонов, — надо не забывать, что на смену скорби и боли непременно придет добро и радость. Перевернется страница жизни, и перед человеком откроется день, залитый солнцем, предвещающим счастье. Конечно, многие не увидят этого света, но, вступая в борьбу, они верили в то, что яркие, полные надежд и счастья времена ожидают их народ, верных боевых друзей, с которыми они шли дорогами войны, в великом сражении за свободу и независимость родины».
После встречи с Симоновым мы с Бонгом долго бродили по Москве, стояли на Крымском мосту и верили, что придет день, когда вот так же мы будем стоять на Игрековом мосту[1] в Сайгоне.
И наша мечта сбылась! Сразу после освобождения Сайгона, 30 апреля 1975 года писатель Чан Хиеу Минь вошел в президентский дворец вместе с первыми бойцами Народно-освободительной армии. Танк Народной армии под номером 879 взломал чугунные ворота президентского дворца и остановился перед входом. В Белом зале в глубоких креслах, стоявших на огромном ковре ручной работы, на котором было выткано слово «тхо» — «долголетие», сидели 44 последних сайгонских министра, возглавляемые Зыонг Ван Минем. И Бонг, бывший южновьетнамский писатель Минь, стал свидетелем того исторического момента, который он описал в очерке, напечатанном в газете «Ван нге» («Литература и жизнь»):
«Генерал Зыонг Ван Минь, или «Большой Минь», как называли его в западной печати, поднялся навстречу офицеру Народной армии и сказал: «С самого утра мы с нетерпением ждем вас, чтобы выполнить процедуру передачи власти». Офицер ответил ему: «Вся полнота власти перешла к восставшему народу. Прежней администрации больше не существует. Поэтому невозможно передать то, чего уже нет». Во всех ста залах и сорока подземельях дворца находились войска Народной армии и отряды патриотов…»
«Я осторожно отношусь к историческим параллелям, — сказал мне потом Бонг, — но как тут не вспомнить Великий Октябрь в слова, сказанные в Зимнем дворце: «Которые здесь временные, слазь!..» Я могу позволить себе такую аналогию потому, что Августовская революция 1945 года во Вьетнаме — наследница Великой Октябрьской социалистической революции, а освобождение Юга Вьетнама, объединение страны — это логическое завершение Августовской революции, победа нашего народа в многолетней борьбе…»
Рано утром 14 мая 1975 года мы с Бонгом шли на парад Победы. По центральным улицам Сайгона громыхая двигались танковые колонны, ехали артиллерийские дивизионы, сжимая в руках автоматы, маршировали воины Народной армии и вчерашние партизаны. Я глядел в лица солдат и невольно вспоминал рассказ Нгуен Ван Бонга «Как я стал бойцом Народно-освободительной армии». Теперь бойцы эти достигли поставленной цели, завершив операцию «Хо Ши Мин», добились полного освобождения своей Родины. Передо мной проходили герои очерков Бонга, его книги «Вот он, наш Сайгон!» — писатель наделил их честностью, романтичностью, мужеством, чистотой поступков и помыслов, — такими они оказались и в жизни, эти вьетнамские патриоты, герои великой освободительной войны народов Вьетнама.
