Я услышал, как он застонал, и мне стало его ужасно жалко.

— Ох, когда же мы до кхмеров доедем, может, удастся раздобыть там лекарство для мальчишки, — тяжело вздохнула мама.

Отец, приложив козырьком руку к глазам, посмотрел вдаль на едва заметные редкие верхушки деревьев.

— Еще один переход — и будем там. Поднажмем, Ан!

А я уже не мог даже пошевелить руками. Они стали тяжелыми, твердыми, как две деревяшки. И все же, услышав слова отца, я улыбнулся.

— Ничего, я еще могу, отец! Еще не очень устал!

Из-под навеса, пригнувшись, вышла мама.

— Иди отдохни, я погребу, — сказала она и легонько подтолкнула меня.

Я лег рядом с Ко и еще не успел хорошенько устроиться, как веки налились тяжестью и я уснул…

К закату мы добрались до селения кхмеров[47]. От песчаных наносов по берегам маленькой речушки, в которую свернула наша лодка, поднимался горячий, обжигающий лицо воздух. Зной выжег траву, покрыл желтизной листья бамбука. Редко-редко налетал издалека ветер. Он вздымал вихри песка, такие огромные, что за ними становилось не видно быков, изнуренных зноем и жующих траву под редкими деревьями. Мне казалось, что песок сейчас поднимет этих быков и унесет в небо.

Дочерна загорелые, словно вымазанные сажей, голые пастушата с громкими воплями плескались у берега. Один кудрявый мальчишка стоял на берегу и помахивал кнутом. Он был так туго поверх своего раздутого живота перепоясан новеньким кожаным ремешком, что у меня невольно все внутри заболело. Заметив, что я смотрю на него, он заулыбался во весь рот, показывая ровные и крупные, как кукурузные зерна, зубы.

На извивающейся змейкой дороге поскрипывала деревянными колесами запряженная буйволом повозка. Повозка была тяжело нагружена рисом. Впереди, держа в руках вожжи, шел мужчина в красном саронге и с непокрытой головой. За повозкой две молодые женщины, в одинаковых платьях с широким вырезом у шеи, несли на головах глиняные кувшины с водой. Их стройные фигурки с высокими тонкими шеями, похожими на горлышко вазы, все время тянулись вверх, чтоб сохранить равновесие кувшинов, и показались мне такими же красивыми, как каменные статуэтки кхмерских танцовщиц на картинках в путеводителе по Камбодже. Все вокруг было окрашено в однообразную унылую желтизну, только верхушки высоких деревьев, которые здесь были редки, еще сохраняли зеленый цвет.

Наша лодка прошла мимо домов, окруженных плетнями, и пустых двориков. Красивая птичка колибри, с ярко-зелеными крыльями и красной грудкой, сидела на крыше молельни возле реки. Услышав плеск весел, птичка вспорхнула и улетела. Лодка остановилась у песчаной косы.

Отец сменил одежду, повязал новую головную повязку, и мы с ним пошли в пагоду попросить лекарства для Ко. Едва мы отошли от лодки, как Луок прыгнул на берег и бросился следом за нами. Как я ни гнал его, он не уходил, и нам пришлось взять его с собой.

Возле дома на сваях, стоявшего за зеленой бамбуковой изгородью в начале селения, отец спросил, как пройти к пагоде. Хозяин дома в шелковом клетчатом саронге, сидевший на веранде, показал в ту сторону, где росли манговые деревья, и оба заговорили между собой по-камбоджийски. Я ничего не понимал, да еще из-под дома громко лаяли собаки, и, наверно, потому мне показалось, что хозяин и отец о чем-то спорят.

Где бы мы ни показывались, всюду начинали лаять собаки.

Здесь было очень много собак, и все злые и худущие; они не отбегали далеко от дома, но, когда мы проходили мимо, они так и норовили укусить Луока.

— Зачем им столько собак? — разозлился я.

— Кхмерам религия запрещает убивать или продавать собак. Кормят всех щенков, сколько ни народится, а когда собака вырастает, она сама кормится, — ответил отец.

Луок бежал рядом со мной. Хвост его не был трусливо поджат, нет, он независимо им помахивал и как будто не обращал никакого внимания на весь этот шум. Но я знал: подай я ему знак, и он с удовольствием задаст им всем хорошую трепку.

Пагода с шестью изогнутыми по краям красными черепичными крышами стояла на каменном фундаменте на вершине песчаного холма, окруженная огромными, в три-четыре обхвата, манговыми деревьями. К ней вела широкая лестница из пористого камня. Каждая ступень была такой широкой, что на ней нужно было сделать несколько шагов, прежде чем ступить на следующую. По обе стороны стояли высеченные из камня изображения змея с девятью головами, развернутыми огромным веером. Холм был невысокий, но из-за широких ступеней мне показалось, что пагода стоит на очень высоком месте, и, чтобы увидеть ее, я все время задирал голову.

Лукку[48] пагоды, укутанный в желтый шелк, — еще совсем не старый, ему было лет пятьдесят, не больше, — шаркая туфлями и приветливо улыбаясь, вышел нам навстречу. Отец сложил руки перед грудью и почтительно поклонился. Я смотрел внимательно и тоже делал все, как он. Они заговорили между собой по-кхмерски, и отец вошел следом за лукку внутрь пагоды. Я тоже хотел было идти за ними, но отец обернулся и сказал:

— С собакой сюда нельзя. Если хочешь войти, вели ему лечь во дворе.

Но мне не удалось заставить Луока лежать спокойно. Едва я отворачивался, как он бросался следом за мной, и мне в конце концов пришлось остаться. Заглянув внутрь, я увидел, как отец, вытерев в уголке у входа ноги, сел на красивой пестрой циновке, разложенной против низкого круглого столика.

Лукку гостеприимно налил в чашечки воду, приглашая отца выпить, и они о чем-то заговорили. В пагоде было множество Будд, совсем как во вьетнамских пагодах. Отличие было лишь в том, что здесь под маленькими столиками громоздились глиняные горшочки с прахом кремированных людей; на крышке каждого такого горшочка был привязан квадратный белый лоскут, сбоку приклеена бумажка с именем и датой смерти.

Из небольшого домика справа во дворе пагоды, громко разговаривая, вышли несколько мальчиков с книгами под мышкой. Они поклонились появившемуся следом за ними молодому бонзе и побежали наперегонки вниз по каменной лестнице.

Из пагоды вышел отец, неся в руках что-то завернутое в желтую бумагу. Он обернулся и поклонился лукку. Тот, выйдя следом, как будто хотел что-то сказать, но передумал и окликнул нас, только когда мы были уже у лестницы. Отец оглянулся. Лукку, подняв вверх палец, сказал медленно, отчеканивая каждое слово:

— Ры сэй теонг кап, боонг ла чроу кса!

Отец повторил несколько раз «пат», пат»[49] и низко поклонился.

— О чем вы там так долго говорили? — спросил я.

— О многом… Он спросил, куда дошел враг, где наши… — весело ответил отец.

— А лекарство для Ко?

Отец показал желтый сверток:

— Вот оно! Сделано из ста сортов птичьего помета и костей ядовитых змей. Принимать внутрь и смазать снаружи, и все быстро пройдет. Денег не взял — подарил.

— А что он тебе только что сказал?

Отец помолчал немного, внимательно глядя на меня, потом ответил:

— Все-то тебе знать надо! Он сказал «хочешь срубить бамбук, убери лианы…» То есть это значит, что, если мы хотим отразить врага, нужно прежде всего избавиться от тех, кто им помогает!

— А эти мальчики в пагоде, они учатся молитвам?

— Нет, грамоте. В кхмерских селах нет школ, и дети учатся в пагоде. Лукку в селении самый влиятельный человек.

— Нам повезло, что мы встретили такого хорошего лукку, правда?

Отец кивнул и почему-то с улыбкой посмотрел на меня. Мы пошли к лодке, не обращая внимания на бегущих за Луоком собак, которые снова подняли громкий лай.

Ко выпил лекарство и смазал им больную ногу. Скоро ему стало намного лучше, и он даже смог сесть. Подарок лукку и впрямь оказался волшебным снадобьем. Отец тут же завернул в тряпицу клыки крокодила и отнес в пагоду — лукку сможет обточить их и сделать красивые шахматные фигуры.