Мы развернули рисовые лепешки и с аппетитом принялись за еду.

Тем временем взошло солнце. Заодно с небом, посылающим на землю солнечные лучи, принялся за свою работу и ветер. Он поднял слабые запахи земли, но под жаркими лучами солнца они вскоре исчезли, и на смену им по лесу разнесся удушливый аромат цветов каепутовых деревьев. Утреннее спокойствие леса постепенно исчезало. Громко запели птицы. На обрубках гниющих деревьев грелись на солнышке лиловые и золотистые хамелеоны. Луок подкрался к ним и залаял. Хамелеоны, хлестнув длинными хвостами, бросились врассыпную. Один из них спрятался у дерева и, на наших глазах изменив цвет, стал коричнево-серым, как кора, другой повис на ветке фикуса, слившись по цвету с его листом.

Поев, мы продолжали путь и пришли на большую поляну, покрытую высокой и сухой желтой травой, в которой шумел ветер. Сколько же тут было птиц! Особенно красивы были птички ткачики с блестящим красным клювом, точно покрытым лаком, и серо-пепельными, в мелких белых и красных пятнышках перьями… Птицы поднялись в воздух, покричали, покружились немного, а когда мы прошли, снова опустились на поляну прямо за нашими спинами.

— Какие красивые птицы, Ко! — восторженно крикнул я.

— Что же тут красивого, это ведь луговые!

— Как их здесь много!

— Да ну, ерунда, ничего особенного! Вот если повезет, увидишь птичий базар, тогда узнаешь, — пренебрежительным тоном сказал Ко.

Я хотел расспросить его о «птичьем базаре», но рассердился на его заносчивость и не стал. Чего доброго, и совсем теперь возомнит себя бывалым охотником.

Пройдя через несколько заболоченных участков, где вода была выше щиколотки, мы наконец пришли к тому месту, где предстояло брать мед.

Отец сел на землю, спрятал трубку в мешочек из леопардовой шкуры и, оторвав кусочек от старой газеты, свернул толстую самокрутку и закурил.

— Скоро начнем брать мед! — Ко показал на самокрутку.

Я ни о чем не стал его расспрашивать, решив, что лучше буду внимательно смотреть. Тогда Ко взял меня за руку и повел за собой, сделав знак, чтобы я шел тише. Потом молча показал на сухую ветку, подвешенную на одном из каепутовых деревьев.

Так вот он какой, лесной пчелиный улей!

На радостях я даже забыл про недавнюю обиду и снова спросил:

— А как догадались, что пчелы прилетят именно сюда?

— Как ты быстро все забываешь! Ведь сколько раз уже тебе объясняли! — ехидным тоном сказал Ко.

Он, конечно, опять торжествовал.

Я задрал голову и стал смотреть на пчелиное гнездо, похожее на большую корзину. В нем копошилось несметное количество пчел.

«Лес огромен, — припомнились мне вдруг слова моей приемной матери, — он без конца и без края, в нем столько деревьев. А у каждого дерева еще столько ветвей! Как узнать, на каком именно дереве, да еще на какой ветке, устроятся пчелы? Они ведь не наобум это делают. Но уж если каким-нибудь промыслом занимаешься, то все знать должен! У всякого ветра есть направление, а у каждого хорошего дерева — свое место. Если знаешь хорошее место в лесу и знаешь, на каком из каепутовых деревьев весной распустится больше цветов, тогда ты сможешь правильно выбрать, где приладить поперечину. Нужно уметь рассчитать направление ветра, определить дорогу, по которой полетят пчелы. Место должно быть «теплым», куда ветер не достает, и там должно быть мало следов людей — охотников за змеями, дровосеков…»

«А что такое поперечина?» — перебил я ее тогда.

«Поперечина — это просто ветка каепутового дерева, толщиной примерно в руку; на ней посредине должно быть много веточек, отходящих в обе стороны. Длиной такая ветка обычно бывает в метр, и на одном конце ее должна быть обязательно маленькая веточка, чтоб было за что всю ветку цеплять… Так вот, если выбрали уже подходящее место, то теперь нужно выбрать дерево. Дерево должно быть со всех сторон укрыто, и нужно, чтобы на него падало немного и в то же время достаточно солнечных лучей. Пчелы не любят густых и тенистых мест. Там мед всегда получается горький. Поперечину подвешивают на каепутовое дерево и обрубают лишние ветви вокруг, чтоб не мешали потом, когда придет время брать мед. Подвешивать ее нужно в середине ноября. Тогда поздние дожди начисто смоют запах железа и в месте сруба на дереве и на самой ветке. Да и ветка успеет засохнуть к тому времени, когда прилетят пчелы, и ничем не будет отличаться от других сухих веток на этом дереве. Ведь на такую поперечину, что железом пахнет, рой нипочем не сядет…»

«Выходит, все это не так уж трудно, да, мама?»

Она засмеялась, ласково потрепала меня по голове.

«Очень даже не просто! Бывает, многие люди, пчеловоды, лет пятьдесят уже этим промыслом занимаются, а как наступает сбор меда, так с пустыми руками из лесу возвращаются».

«Почему?»

«Неверно место выбрали, неверно направление ветра определили!.»

Я не отрывал взгляда от роя пчел на дереве. Отец уже осторожно подбирался к нему с подветренной стороны. Вот он сильно затянулся самокруткой. От длинной затяжки огонек его самокрутки ярко разгорелся. Отец медленно поднес горящий конец к пчелиному гнезду. Теперь я впервые своими глазами увидел, что такое поднявшийся пчелиный рой. Как будто огромный черный шар снялся с места и полетел с громким жужжанием…

Вдруг Ко громко вскрикнул и обеими руками стал тереть себе лоб.

— Пчела ужалила, отец!

Я отбежал в сторону, подальше, чтобы спастись от пчел, и, сорвав пучок сухой травы и тростника, протянул отцу:

— Возьми подожги ее, чтоб они скорей улетели!

Он улыбнулся, замахал рукой.

— Так пчелы могут погибнуть. Оставь, я знаю другой способ…

Он развязал леопардовый мешочек, смазал известью укус на лбу Ко, потом развернул бумажку с той самой желтой вязкой мазью, которую я когда-то видел. Отщипнув маленький кусочек, он прилепил его к концу длинной тростинки и поджег. От горящей мази сразу пошел такой противный, едкий запах, что у меня закружилась голова. Отец поднес тростинку поближе к улью, и пчелы тут же улетели.

На сухой поперечине осталось белое восковое гнездо размером не больше нона, наполненное золотым медом. Отец, приподнявшись на цыпочки, потянул поперечину вниз. Мед он выжал в мою заплечную корзинку, а воск бросил в корзину Ко.

Увидев, как я пальцем подбираю капли меда с края корзинки, Ко захихикал:

— Ешь сколько влезет! Полная свобода! Попей его, попей! Потом опьянеешь и не сможешь идти, только и всего!

Лицо его сморщилось от смеха. Следы известки на лбу делали его похожим на клоуна.

— Ко, хочешь, покажу обезьяну, съевшую перец?

— А, так ты еще смеяться надо мной… Ну погоди, тебя небо накажет, и земля не поможет: нарвешься на пчелу, тогда будешь знать!

До темноты отец обобрал больше пятидесяти поперечин. Мед заполнял уже обе заплечные корзины. Моя корзина была полнехонька, но я не чувствовал веса и только жалел, что она так мала.

— Вон еще одна поперечина, отец!

— Ладно, оставим на завтра. В этом году много меда. Завтра утром надо взять с собой два ведра, а то, видишь, класть уже некуда. А ведь мы еще и половины поперечин, что я поставил, не обошли, — сказал отец.

Мы решили поесть и отдохнуть, перед тем как возвращаться назад, и расположились под деревьями.

— Здесь есть медведи? — спросил я отца.

— В этом лесу их нет. А ты что, боишься?

— Нет, просто я подумал, что медведи очень любят мед и если бы они здесь были, нам бы меда не досталось.

— Ну, всего меда, что есть в лесу Уминь, им не съесть! Это не страшно, только бы пчел не поели…

— Разве медведи едят пчел?

— Нет, не медведи. Стрекозы, богомолы, пауки — те едят… да еще птицы разные. Орлы тоже. Один орел может целый рой уничтожить.

— Разве пчелы его не жалят?

— Как они могут! Орел — птица хитрая, клювом подхватит на лету пчелку и вырывает у нее жало. А стрекозы — те хватают поперек туловища, поближе к голове. Челюсти у стрекоз, как стальные лезвия: они сразу голову пчеле отсекают, так что пчелиные головы только летят! Стрекоза у пчелки одно нутро вытаскивает, крылья не ест.