В череде людей, подходивших ко второму трапу самолета, Оболенцев узнал солистку варьете Наталью. Она была вместе с мужем-французом.

Увидев Борзова, она окликнула его:

– Петр Григорьевич!

Борзов повернул голову и обжег ее полным ненависти взглядом.

– Тоже в Париж? – игриво воскликнула она. – Бон шанс!

Поднимаясь по ступенькам, она помахала ему рукой и громко запела «Марсельезу».

Борзов, в сопровождении двух людей в штатском поднявшийся на борт самолета, обернулся. Он встретился взглядом с Оболенцевым. Оба знали, что главная встреча у них впереди…

В Москве Оболенцев попросил у Кондаурова три дня отпуска, которые тот дал ему не раздумывая. Дни пролетели как страшный сон и кончились прощальным салютом и горстью земли, брошенной им на гроб друга.

Оболенцев договорился, что с Борзовым и компанией пока работать не будет. Допросы проведут Розанов и Нор. При необходимости подключаться к ним станет и сам Кондауров. Оболенцев был на грани нервного срыва и боялся не столько лишних раздражителей, сколько того, что его раздраженность может навредить делу. Александр Петрович это хорошо понимал и всячески старался оградить следователя от прямых контактов с обвиняемыми.

Но Оболенцев все равно каждый день допоздна выслушивал доклады членов бригады о проделанной за день работе, перечитывал протоколы и наставлял, что следует завтра сделать, что выяснить и чего добиться.

Когда боль в душе немного улеглась и он почувствовал в себе уверенность, Оболенцев вызвал на допрос Борзова.

Того неоднократно доставляли в Благовещенский переулок, в следственную часть прокуратуры Союза ССР, и он был несколько удивлен тем, что в этот раз его повели на второй этаж в правое крыло здания.

Однако, зайдя в кабинет к Оболенцеву, он нисколько не растерялся. За это время Борзов сумел адаптироваться к обстановке.

Он без суеты сел на предложенный стул и, откинувшись на спинку, равнодушно посмотрел на Оболенцева.

Перелистав еще раз материалы дела, Оболенцев спросил:

– На очной ставке с Юрпаловым вы признали получение продуктовых наборов на сумму…

– Я признал? – удивленно перебил Борзов. – Чушь какая-то.

Оболенцев протянул Борзову лист протокола очной ставки.

– Вот ваша подпись на протоколе!

Борзов посмотрел на протокол, на свою подпись и сказал:

– Ну и что в этом такого? Плохо себя чувствовал, вот и расписался, чтобы прекратить пытку!

– Тогда скажите, – спокойно продолжил Оболенцев, – с какой целью вы за месяц до ареста сняли со сберкнижки пятьдесят три тысячи?

– Снял со сберкнижки? – слегка растерялся Борзов. – A-а… Дочку замуж выдавал. Сами понимаете, на свадьбу.

– Значит, на свадьбу? – усмехнулся Оболенцев. – И что, все потратили?

– Почему же, часть положил в сейф на работе!

– Вот протокол обыска в вашем кабинете! – Оболенцев протянул Борзову бланк протокола. – Как видите, денег там не было!

– Тогда вам лучше знать, где они!.. – с издевкой произнес Борзов.

– Ну хорошо! – поморщился Оболенцев от такой наглости. – Но как вам, Петр Григорьевич, все же удалось скопить за три года такую сумму?

– Очень просто – вел правильный образ жизни! И во всем себе с женой отказывал! – с пафосом произнес он.

– Это мы уже слыхали. – Оболенцев даже не улыбнулся, услышав такое. Он спокойно раскрыл папку с делом, перелистал материалы и сказал: – Долголаптев, директор магазина «Алмаз», показал: прошлой зимой секретарь горкома Борзов купил гарнитур Московской экспериментальной фабрики, серьги и кольцо, бриллианты с изумрудом за… – Он сделал паузу. – Что вы на это скажете?

Борзов широко раскрыл глаза, но тут же приложил пальцы к вискам.

– Голова разболелась! – заявил он, скривив лицо. – И еще эта музыка…

– Какая музыка? – удивился Оболенцев.

– Навязчивая, – тихо, с безумным взором зашептал Борзов. – Сначала было «Прощание славянки», а со вчерашнего дня – «Марш энтузиастов». Па-рам, па-ра-па-пам-пам…

Оболенцев нажал кнопку звонка и вызвал конвой. Борзова увели.

А Оболенцев решил съездить к Маше, жене погибшего друга. Ночью ему пришла в голову идея, которую хотел обговорить с ней.

Погода была хуже некуда: дождь со снегом и холодный, пронизывающий до костей ветер. Маша была уже дома.

– Как ты чувствуешь себя? – спросил Оболенцев, испытывая раздирающую душу жалость к этому добрейшему и беззащитному человечку.

– Плохо, Кирилл! – безжизненным голосом ответила Маша. – Если бы не ребенок, наверное, я не смогла бы жить!

– Нельзя так, Маша! – мягко возразил Оболенцев. – Даже думать так нельзя. Это же Ванин ребенок.

– Я им только и живу!

Оболенцев с тоской взглянул на так и не законченный ремонт, но вины своей не почувствовал, только боль ударила в виски. Работа у них такая, что могут убить в любую минуту.

«Не попроси я Ярыгина взять Цвяха живым, Иван бы жил, а Цвях был бы мертв. Его все равно убили. Вчера нашли обезображенный труп в пропасти. Не так надо было мне сформулировать задачу: если получится, то взять живым. Ни один Цвях не стоит того, чтобы за него платили жизнями! – думал Оболенцев, глядя на убитую горем Машу. – Все мы задним умом крепки. Надо в школе милиции ввести обязательный предмет – шахматы, и не вручать диплом, пока не получишь хотя бы третий разряд. В милиции более чем где-либо надо уметь видеть на три-четыре хода вперед».

– Кирилл, – спросила Маша, – может, тебя покормить?

– Покорми! – согласился Оболенцев. – С утра ничего не ел. Ночь почти не спал, а утром едва успел кофе выпить.

Маша засуетилась у плиты. Слезы потекли из глаз. Она едва видела, что делает, но на душе стало немножко легче. Женщина вдруг почувствовала, что надо продолжать жить. Ледяной панцирь на сердце если и не растаял, то уже раскололся на мелкие кусочки. Пока они холодят и колют сердце, но уже не замораживают его, горячая кровь побеждает.

Оболенцев не мешал ей плакать. Он прекрасно понимал, что сейчас творится у нее на душе.

Поев, он собрался уходить.

– Спасибо, что пришел, Кирилл! – Слабая улыбка осветила на миг лицо Маши – словно луч солнца сверкнул сквозь черные тучи.

Оболенцев задержался. Он вдруг решил сказать ей то, что не давало ему спать всю ночь.

– Маша! – начал он решительно. – Считай, что мы с тобой осиротели! Ты потеряла Ваню, а я потерял и Ваню, и любимую женщину, она погибла немного раньше.

– Ее тоже убили? – тихо спросила Маша.

– Скорее всего, она покончила с собой! – ответил Оболенцев. – Но я думаю, что ее просто поставили в такое положение, когда единственным выходом для нее ей показалось самоубийство… Маша, подумай, может, нам станет легче, если мы вместе попробуем пережить наше горе? Я постараюсь Ваниному ребенку заменить отца…

– Кирилл, не надо меня жалеть! – тихо ответила Маша. – Спасибо тебе, что ты не бросаешь нас в тяжелую минуту. Я всегда рада тебя видеть, у меня, кроме тебя, никого нет. Но…

Из ее глаз опять полились слезы. Оболенцев взял Машину руку и нежно поцеловал ее. Затем, ни слова не говоря, вышел из квартиры…

Очную ставку Борзовой с Каменковой Оболенцев проводил у себя в кабинете.

Женщины находились у разных концов стола. В центре сидел Оболенцев.

– Гражданка Борзова, гражданка Каменкова дала показания, что она платила по вашему требованию ежемесячно…

– Вранье! – решительно перебила Оболенцева Борзова и театрально добавила: – Кирилл Владимирович, прошу оградить меня от этой базарной торговки!..

– Это я – базарная? – Каменкова даже приподнялась со стула, собираясь броситься на Борзову и вцепиться ей в волосы. – А ты…

– Надежда Николаевна, успокойтесь! – укоризненно покачал головой Оболенцев.

– Чего вы с ней валандаетесь? – возмутилась Каменкова.

– Значит, вы утверждаете, что денег у гражданки Каменковой никогда не брали?

– Я вообще не помню, когда последний раз ее видела.