Нож, пистолет, автомат с глушителем, три гранаты. Удавка из шнура — ей нас учили орудовать еще в учебке. На автомат надежды мало — хоть звуки выстрелов глушитель глушит, то лязг бешено двигающегося затвора не скроешь ничем. Хорошо хоть глушитель скрывает дульное пламя — ночью не засечешь позицию стрелка. Хорошо еще, что тут почти не было хищников — я бы предпочел пройти три мили по болоту, чем три мили по кишащей львами саванне…

Двигаться было легко, после вязкой болотистой топи я буквально летел над каменистой землей, пригнувшись и перемещаясь от укрытия к укрытию. Нужно было только глядеть под ноги, чтобы не нашуметь…

Аль-Мумит нервничал. Операция оказалась намного сложнее, чем он думал. Первоначально он предполагал, что братья идут к какому-то укрытию, располагающемуся на территории Зимбабве, и сама операция будет простой и быстрой — в конце концов, у него было десятикратное превосходство над кяфирами в живой силе. Но теперь, оставшийся в живых брат с белой шлюхой уходили все дальше и дальше, они перешли границу с Замбией, прошли по болотам и теперь, судя по карте, направлялись в демократическую республику Конго. Аль-Мумит раньше там не был — в этой войне не воевали правоверные, но о том, что там происходит, прекрасно знал. Там шла война всех со всеми, и даже сорока опытных моджахедов могло не хватить для того, чтобы выжить. Тем более, что сорока моджахедов у него больше не было. Если кяфир со своей шлюхой вполне могут пройти незамеченными — в конце концов, их всего двое, а кяфир — опытный воин — то с колонной тридцать человек шансы пройти незамеченными падают на порядок…

В отряде уже зрело недовольство. Большую часть жизни его моджахеды сражались либо в городах, либо в пустыне, но в любом случае — на твердой земле. Переход же через болота для многих оказался шоком, тем более что многие африканцы, равно как и арабы, плавать не умеют. Совсем. Нет, никто не высказывал своего недовольства, не рискнул жизнью. Но аль-Мумит прекрасно все видел — раздражение и недовольство было написано на их лицах. Самое страшное — гнавший их вперед фанатизм постепенно сменялся апатией и унынием.

На ночь моджахеды расположились на небольшом плато, выставили дозоры. По настоянию аль-Мумита потушили костер — мало ли кто еще бродит в горах — и легли спать. Ночью моджахеды никогда не воевали — потому что Аллах ночью велит спать. Если бы не аль-Мумит — возможно они даже не выставили бы дозоры…

Сам же аль-Мумит, вместе с Али и с пленником отошли от основного лагеря и легли дальше, метрах в двухстах. Это было привычкой, въевшейся в подсознание — никогда не ложиться рядом с основной группой. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Пару раз это спасло аль-Мумиту жизнь…

За все время перехода аль-Мумит все больше и больше уважал белого пленника — даже, несмотря на то, что он был неверным, кяфиром. Он не ныл, не жаловался, не спрашивал о своей дальнейшей судьбе, ничего не просил и ни о чем не умолял. Он шел вместе со всеми — и даже два раза пытался бежать. Оба раза аль-Мумит запретил наказывать его за это.

Время было позднее — но пленник не ложился. Прикованный целью к Али, он сидел и смотрел на небо…

— Что ты там увидел? — решился спросить его Аль-Мумит, хотя дал себе зарок не разговаривать я кяфиром.

— Может быть, бога — коротко и странно, непонятно ответил пленник

— Бога? Вы забыли своего бога… — усмехнулся аль-Мумит — вы убили своего бога, убили своими руками, и у вас его больше нет…

— А у вас? А у вас есть бог?

— У нас он есть. Миллиард человек возносят Аллаху свои молитвы, с каждым днем нас все больше и больше. Все больше и больше людей не хотят жить во лжи, которую вы им навязываете.

— Во лжи? А ваша религия — это правда?

— Наша религия несет свет туда, где его никогда не было. Мы можем жить, руководствуясь только одним — Кораном и хадисами. Вы — нет, мы молитесь только когда это вам выгодно. Скажи, много ли из ваших людей живут по Библии? — аль-Мумит чувствовал, что начал заводиться, психовать…

— Какой свет… — пленник повернулся, и аль-Мумит увидел на его лице… жалость! — именем Аллаха вы грабите и убиваете, отрезаете людям головы, ввергаете народы в братоубийственные войны. Вы намереваетесь принести такой свет и на эту землю? Да, мы забыли своего бога… и он отвернулся от нас, вверг нас в неверие и уныние.

— А вы? — аль-Мумит сорвался на крик — что делаете вы? В чем различие между нами и вами? В том, что вы используете крылатую ракету со спутниковым наведением, а мы — захваченный пассажирский самолет? В том, что вы используете управляемую бомбу, а мы шахида, решившего пожертвовать собой на пути Аллаха? Только в этом разница? Нет, разница есть еще кое в чем. Вы не верите. Вы сами не знаете — зачем вы живете! Вы лжете сами себе, вы выходите из церкви и идете в бордель! Вы тоже грабите и убиваете, просто делаете это тихо и незаметно. Вы приходите на чужую землю и делаете людей, живущих на ней вашими рабами, рабами Кока-Колы, Голливуда и МакДональдса!

— Пока что на чужую землю пришли вы, а я — на своей. Африка — мой дом.

Аль-Мумит подавил гнев

— Бессмысленный разговор. Мы не поймем друг друга.

Подобраться к ним, как я и предполагал, было просто. Привыкшие воевать в городах, они плохо видели в темноте, боялись ее. Единственной проблемой был дозор — два человека. Следовало подождать, пока один отойдет куда-нибудь в сторону — уничтожить одновременно двоих так, чтобы гарантированно не нашуметь, было невозможно…

Удалось сделать только, когда на часах было уже три часа. Три часа нового дня. Только тогда один из моджахедов, стоящих на часах, толкнул в бок своего, уже погружающегося в дрему напарника и пошел в сторону, повесив автомат за спину и расстегивая штаны…

Этого то я и ждал…

Я сидел в засаде, примерно в пятнадцати метрах выше и левее. Как только один из моджахедов отошел, скрылся за кустарником, я бросился вниз, рискуя свернуть себе шею…

Второй из оставшихся на посту моджахед что-то почувствовал, не увидел, не услышал, а именно почувствовал. Его единственным спасением было стрелять не задумываясь, просто высадить веером магазин — но вместо этого он повернулся, пытаясь понять, что происходит. И потерял ту пару секунд, которые у него еще были и которые решали в данном случае все.

Когда до боевика оставалась пара метров, когда он уже понял что происходит, и поднимал автомат — я прыгнул. И всей массой обрушился на него сверху, вдавливая его в землю. Автомат попал мне под колено, я больно ударился коленной чашечкой об затвор, чуть не взвыв от боли. Единственно, на что я обращал внимание, это голова, если террорист сможет крикнуть — конец. Левой рукой я рассчитывал зажать ему рот, но чуть промахнулся и обхватил горло. Упускать такую возможность было глупо — в следующую секунду я, что есть силы, рванул голову врага, попавшую в захват, вверх и в сторону. Тихий хруст — и все. Даже нож не понадобился…

Колено пульсировало, боль разливалась по ноге — но проверять, что с ним времени не было. Даже если я умудрился заработать перелом — тс ним будем разбираться потом. Пока адреналин в крови частично смягчает боль — надо действовать…

Не зная — заметил ли кто меня, и прежде всего — тот моджахед, что отошел по нужде — я нащупал трофейный Калаш, повесил его на шею. Затем потащил в сторону труп моджахеда…

Второго я снял ножом — вернувшись на место, оправившийся боевик не обнаружил своего напарника и вместо того, чтобы выстрелом подать сигнал тревоги, почему-то оглянулся — и получил нож в горло. Хрюкнул, опустился на землю…

Я достал нож, ударил еще пару раз — для верности. Все — с дозором покончено. И медлить дальше нельзя — настало время основной группы. Нож я обтер, спрятал в ножны, положил рядом автомат. Достал две гранаты, в каждую руку по одной, примерно прикинул расстояние…

Метать гранаты меня научил отец. Это только так кажется, что гранату бросить проще простого — выдернул чеку и бросай. На самом деле это целое искусство…