Когда приняли этот закон, началась вторая волна эмиграции белых, многие продавали доходные предприятия за копейки и бежали из этой страны — куда угодно лишь бы бежать. Но мой отец поклялся, что второй раз они его не сгонят с его же земли. Что живым он с нее не сойдет. Когда Мбенге со своими головорезами пришел к отцу и предложил ему сделку — чтобы мой отец бесплатно отдал ему контрольный пакет акций, а он обеспечил бы государственные контракты и защиту от местных негритянских банд — отец выгнал его из дома с оружием в руках.

Через несколько дней они пришли снова. Мой отец и брат с оружием в руках заперлись в доме и отстреливались, полицейские были там, но ничего не сделали. Огромная банда вооруженных негров в конце концов ворвалась в дом. Отец и старший брат живым не сдались и умерли как мужчины с оружием в руках. Нигеры отрубили им головы, уже мертвым, и повесили на заборе. Мать они изнасиловали все вместе и вспороли ей живот…

Я с ужасом слушал, не смея пошевелиться

— В живых оставался только мой младший брат, мой Микки, ему было всего двенадцать. Он был скрипачом, подавал большие надежды, сам писал музыку. Даже участвовал в международных музыкальных конкурсах. А эти скоты облили его бензином и подожгли…

Господи…

— Я вернулась из США, чтобы похоронить родных, и этот черномазый пришел ко мне вместе со своими громилами. Мне предложили сделку, от которой нельзя отказаться — так это кажется, называется у итальянцев?

— Примерно так…

— Но я отказалась. Я переиграла этого тупого ублюдка. Хочешь знать, как?

…

— Я начала жить с ним. Да, он убил моего отца, мать, двоих братьев, а я жила с ним почти год. Эти новые черные олигархи обожают жить с белыми женщинами, так они излечивают свой комплекс неполноценности. Для них красивая белая женщина в постели — это что для европейца дворянский титул. Некоторые даже гаремы заводят — только из белых, хвастаются друг перед другом… Поэтому мне не составило труда убедить этого черномазого урода, что я девушка свободных нравов, что в США все белые девушки спят с нигерами и им это очень нравится. А примерно через год я убила этого урода. Отравила его. И умирал он очень и очень тяжело…

Внезапно мне стало холодно. Очень…

Знаете… Я изучал историю средневековой Италии. Заинтересовался ей еще в школе. Монтекки, Капулетти, венецианские дожи, римские интриги, все такое…

Но в этот момент я понял — что средневековые страсти, тот накал ненависти, который был тогда, даже сравниться не может с тем, что происходит здесь и сейчас на юге Африки. Такой ужас сложно даже себе представить, в этот момент я понял, почему отец так не хотел, чтобы я ехал сюда, на его и мою родину…

Я американец. Офицер морской пехоты в отставке, агент ФБР. Мне приходилось сталкиваться в своей жизни и работе с преступниками, с врагами — но это были всего лишь роли. Мы — они. В морской пехоте мы готовились воевать с русскими, воевали в Ираке, в Сомали, наводили порядок на Гаити. Но мы никогда никого особо не ненавидели — ни иракцев, ни русских, ни сомалийцев. Командир отдавал нам приказ — мы шли и выполняли его. В нас стреляли — и мы стреляли. Но и только — ненависти не было. Мы просто выполняли свою работу. Когда я работал уже в ФБР — к нам для совместных тренировок прибыли русские полицейские из спецотряда — у них это называется милиция. После тренировок мы взяли несколько бутылочек виски, пару ящиков пива, несколько огромных кусков мяса, мангал и выехали на берег океана. И неплохо провели время — это, несмотря на то, что несколько лет назад собирались с ними воевать.

То же самое и в ФБР. Мы должны были задержать преступника и препроводить его в тюрьму или там к судье, а судья уже решал, что с ним делать дальше. Ничего личного — только бизнес. Если взять живым было нельзя — например вооруженный террорист захватил заложников — только тогда мы стреляли первыми и на поражение. В противном случае старались взять живым — мы не суд, в конце концов…

А здесь, в Африке было не так. Здесь никто не пил пиво на берегу океана с бывшим врагом, бывших врагов просто не было. Бывший враг — мертвый враг. Это была война ножей, всаживаемых по самую рукоятку, война, где убивали и умирали со словами ненависти на устах, война, где вырезали целыми племенами и считали это нормальным. Война, где молодая девушка, вернувшаяся из Штатов, больше года жила с человеком, убившим всю ее семью, а потом отравила его. И теперь эта кровавая мясорубка затягивала под свои зазубренные ножи и меня…

Говорить было нечего. Да и незачем. Я просто обнял Марину — она была холодной как лед. Господи, что же здесь творится…

— Я не все рассказала… После того, что я сделала, меня нашел Ник. Он сказал — что таким образом проблему не решить. Убьешь одного негодяя — а остальные убьют тебя, ведь полиция на их стороне. И тогда мы вместе создали структуру, основой которой стала ферма Редбуш. Стали компаньонами. Это — зародыш новой Южной Африки…

В голове у меня все смешалось…

— Так вы не…

— Когда-то давно… А сейчас — нет, мы с Ником были просто друзьями и компаньонами. Нику не нужна была любовь — он обходился девушками на одну ночь. А я так не могла…

Я держал Марину так крепко, как будто мы стояли на самом краю обрыва. И она могла упасть…

— Ты… если ты скажешь что… в общем — если ты скажешь, что не хочешь больше ничего со мной, я не обижусь. Честно…

— Дура ты… — прошептал я — какая же ты глупая…

Говорить было не о чем. Прошедшая ночь, кажется, пошла Марине на пользу, ее мрачная угрюмость сменилась сосредоточенностью, она даже иногда улыбалась. Полегчало немного и мне — по меньшей мере, депрессия уже не грозила ни мне, ни ей…

Утром быстро собравшись, мы выехали в путь, в сторону мозамбикской границы. Хотя бы и сделали крюк, но сейчас, вымеряя направление по компасу, мы держали путь строго на один из притоков Кабора-Басса. Тем же путем шел мой дядя в семьдесят седьмом вместе с родезийским спецназом САС — сейчас по этой дороге шел я.

Самолеты — разведчики больше не появлялись. Мы шли по проселочным дорогам, чтобы не терять зря времени, я стоял у пулемета, попутно разглядывая окрестности. И видел вокруг только следы запустения и разрухи…

Когда-то давно здесь работали люди, кипела жизнь. Работали шахты, разводился скот, даже выращивался виноград. Сейчас же на пути то и дело попадались разрушенные, а то и сожженные дома, часто завешанные со всех сторон сохнущим бельем — признак того, что в этих домах жили негритянские общины. Заборы из колючей проволоки, раньше регулярно подновляемые, теперь стояли поваленные, во многих местах от них остались только столбы. Вместо тучных, коричневого цвета коров и быков негритянские дети пасли коз, во многих местах на пастбищах были видны большие проплешины — значит, трава уже никогда там не вырастет. Деревья, которые высаживали белые фермеры, черные порубили на дрова, не осталось даже пней, даже корни выкапывали из-под земли. По дороге нам попалась небольшая шахта и виноградник — шахта была давно заброшена, а виноградник — погиб. Машин на дороге практически не было — у чернокожих не было ни самих машин, ни денег на бензин — а если и попадались, то каждая из них была готовым кандидатом под пресс. В целом, все, что я видел, производило впечатление заброшенного, никому не нужного…

— Внимание! Справа!

Я глянул, автоматически перевел и ствол пулемета. Е мое…

Сбоку к нам приближался какой-то трехосный, старый грузовик, до него было метров девятьсот. Но самое главное — на кабине был отчетливо виден станковый пулемет, а в кузове — изготовившиеся к стрельбе бойцы. Черт, как же они нас нашли…

— Стой!

Лэндровер затормозил в облаке пыли…

— Сможешь их со снайперки достать?

— Попробую… Марина достала из пирамиды за сидением свою любимую винтовку, положила ее на дугу…