— Сюда допускаются только Идолы, Близкий круг и персонал, — говорит она мне, выпячивая бедро, когда темноволосый парень, сидящий на краю подоконника, поворачивается и свирепо смотрит на неё. — Ты, блядь, издеваешься надо мной, Грегори Ван Хорн? Если мисс Фелтон поймает тебя за курением в первый же день, тебя ждут большие неприятности.

— Не будь такой грёбаной дочерью пастора, — отвечает парень, уныло прислоняясь к камню, а затем бросает взгляд на меня. Его взгляд оценивающий, но гораздо менее осуждающий, чем у двух моих предыдущих знакомых. — А кто это? Благотворительный фонд?

— Все уже знают? — спрашивает Миранда, и моё сердце проваливается в желудок. Это действительно так, правда ведь? Что все знают, что я единственный человек в этой школе, у семьи которого нет собственного капитала, эквивалентного ВВП маленькой страны? — Насколько серьёзен ущерб?

— Девушка из нищей касты, невысокая, пухленькая, с тусклыми волосами, даже не привлекательная для секса. Если бы её можно было трахнуть, возможно, она могла бы стать Плебейкой. На данный момент Харпер уже начала называть её Работяжкой.

Мои щеки краснеют, но я не настолько глупа, чтобы упустить связь. По общему признанию, это искусная игра слов: Работяжка, похоже на работающую девушку из «синих воротничков» (blue-collar working girl — девушки выполняющие тяжёлый ручной труд)… и Работяжка, это как-бы проститутка… но без полноценного секса…

— Что ты имеешь в виду, говоря, что, возможно, она могла бы быть Плебом? — спрашивает Миранда, замирая при звуке захлопнувшейся за нами двери. Мы обе оборачиваемся и обнаруживаем, что одна из самых красивых девушек, которых я когда-либо видела, смотрит прямо на меня. Почему все в этой школе такие красивые?! Как парни, так и девочки. Должно быть, это из-за личных поваров, шофёров, горничных, личных стилистов и пластических хирургов. Жизнь, должно быть, так легка, когда тебе почти не нужно её проживать. Мои руки сжимаются в кулаки; я ожидаю нападения.

Девушка у подножия лестницы уже смотрит на меня так, словно я враг общества номер один.

— Кеша Дарлинг — Плебей, — говорит девушка, её голос высокий и культурный, сопрано только и ждёт, чтобы спеть. — А её отец владеет сетью аптек стоимостью более ста шестидесяти миллионов долларов.

Девушка — я предполагаю, что это печально известная Харпер? — скрещивает одну руку на груди, положив локоть другой на ладонь. Она пренебрежительно жестикулирует в мою сторону.

— Так с какой стати какая-то нищая сучка из гетто должна быть поставлена в один ряд с ней? — Харпер движется ко мне, её блестящая грива каштановых волос развевается, юбка ещё короче, чем у Миранды, макияж нанесён профессионально. Она останавливается передо мной, становясь на несколько дюймов выше. К тому же на несколько дюймов стройнее. Мы обе это замечаем. Мои руки сжимают школьную сумку. — Ты знаешь, что такое социальный дарвинизм, Работяжка?

— Меня зовут Марни, — говорю я, мой голос опасно близок к рычанию. Я могу вынести много дерьма, но на сегодня я уже сыта по горло. — И да, я действительно знаю, что это такое: куча дерьмовой пропаганды, поддерживаемой сверхбогатыми, чтобы объяснить, почему они едят торт, а все остальные страдают.

— Оу, — мурлычет Харпер, надув свои идеально накрашенные розовые губки, — посмотри на себя, такая умная, используешь ссылку на Марию-Антуанетту. — Она наклоняется ко мне, от её сладкого ванильно-персикового запаха меня тошнит. — Если ты думаешь, что у тебя есть всё, что нужно, возьми свои вилы, крестьянка, и снеси мне голову. — Со смехом, похожим на шипучую воду, Харпер встаёт и перекидывает волосы через плечо.

И вот оно, непревзойдённое перекидывание волос. Она выполнила его безукоризненно, оно ей подходит.

Я знала, что мы никогда не поладим.

Харпер проходит мимо меня, бросая взгляд на парня на подоконнике, Грега.

— Никаких Работяжек в Галерее, — говорит она, и он кивает, приподнимая брови, глядя на Миранду, которая брызжет слюной и краснеет. Когда она поворачивается ко мне, я поднимаю руку, останавливая её от попыток объяснить.

— Всё в порядке, — отвечаю я ей, отступая назад. — Я понимаю. — Я разворачиваюсь и направляюсь обратно по коридору, оставляя за собой путь, которым пришла, и направляясь к толпе, толкающейся, чтобы попасть в часовню.

— Эй! — зовёт Миранда через мгновенье, бежит за мной и останавливается, чтобы отдышаться, когда догоняет. На её лице застыла решимость. — Я посижу с тобой сегодня.

Улыбка озаряет моё лицо, и тепло наполняет мою грудь.

Вот тогда я точно понимаю, что мы станем друзьями.

Судя по тому, как идут дела, она вполне может быть единственной подругой, которая у меня будет.

Подготовительная Академия Бёрберри — не религиозная школа, но раньше она такой была, и, хотя кресты убрали, немного католического колорита сохранилось в рядах скамей, возвышении, витражах и укромных уголках, где раньше жили святые, а теперь целующиеся подростки.

Когда в зал, превращённом в церковь, набивается так много людей, воздух наполнен волнением и предвкушением предстоящего учебного года. Я хотела бы разделить это с ними, но весь мой энтузиазм улетучился — и быстро. Я не ожидала, что мой дух будет сломлен ещё в течение нескольких недель.

— Я действительно сожалею о том, как прошло утро, — шепчет Миранда, её челюсти крепко сжаты, пальцы теребят подол её юбки. Она бросает на меня взгляд и заставляет себя улыбнуться. — Честно говоря, это моя вина, что я привлекла их внимание к тебе. Но я сниму его с тебя, клянусь.

— Твоя вина? — спрашиваю я, приподнимая обе брови. — Это и близко не твоя вина. Этот парень, Тристан, начал всё это, когда решил быть придурком по отношению ко мне этим утром. — Не думай о припухших губах той девушки, о её сбившейся набок одежде, о торжествующей ухмылке Тристана… — И не волнуйся, я ожидала этого. — сделав паузу, я окидываю Миранду критическим взглядом. Я не осуждаю, но мне любопытно понять, почему она так стремится подружиться со мной, когда её сверстники ведут себя так, будто им понравилось бы видеть, как меня вытаскивают и четвертуют.

— Могу я спросить тебя, почему ты так заинтересована в том, чтобы дружить со мной? — поднимая руки, я продолжаю, прежде чем успею задеть чувства Миранды. — Не то чтобы я не была благодарна или что-то в этом роде. Серьёзно, встреча с тобой была самым ярким событием моей недели.

Как раз перед тем, как я собрала вещи и была отправлена сюда, у меня дома была довольно дерьмовая неделя в честь дня рождения. Папа снова напился, так сильно, что я чуть было не отказалась от всего. Я почти осталась, чтобы позаботиться о нём, но, наверное, я слишком эгоистична, чтобы упускать такую возможность. Я думаю, это была мамина вина, что она сопротивлялась желанию дать волю своему старому гневу. Впервые почти за год она появилась на нашем пороге, и это прямо перед моим отъездом. Каждый раз, когда у него случается встреча с этой женщиной, папа слетал с катушек. Она попросила меня поблагодарить её за то, что она заботилась обо мне в детстве (отложив мой поход в детский сад до шести лет), вручила стопку подарков на мой пятнадцатый день рождения и развеялась, как листья на осеннем ветру.

— Я… — начинает Миранда, делая короткую паузу и выдыхая. Она поднимает на меня свои голубые глаза. — Мама рассказала тебе свою историю? — спрашивает она, и я киваю. Я знаю всё о Кэтлин Кэбот и её восхождении на вершину технологической индустрии и в список самых влиятельных женщин Америки по версии журнала Форбс.

— Как насчёт той части, где у неё были Крид и я, а потом она переехала в Гренадин-Хайтс и отправила нас в государственную школу?

Мои брови взлетают вверх, и мне кажется, что мой рот открывается от шока. Кэтлин Кэбот имеет миллиарды, и она переехала в Гренадин-Хайтс? Конечно, по сравнению с железнодорожным вагоном, в котором живёт мой отец (не спрашивайте, долгая история), он более шикарен, но большинство людей назвали бы его типичным для среднего класса. И государственная школа, серьёзно?