И она не заперта.

Она распахивается и открывает мне вид на Миранду, сидящую на унитазе с размазанной помадой и слезами, текущими по её лицу. Она поднимает на меня взгляд, широко раскрыв глаза, а затем снова закрывает дверь.

Когда она выходит через несколько минут, мы не упоминаем об этом.

— Я собираюсь взять ещё один кусочек торта, — наконец говорит она, исчезая и унося с собой появившуюся неловкость.

Зайдя в уборную и вымыв руки самой холодной водой, на какую только способен кран, я возвращаюсь к Криду и выпаливаю это.

— Тристан поцеловал меня, — шепчу я, чувствуя, как краснеют мои щёки, когда он поднимает на меня свои полуприкрытые глаза. — И я думаю… Я поцеловала его в ответ.

— Он тебе нравится? — спрашивает Крид, развалившись на скамейке, и единственным заметным признаком его дискомфорта является то, как его рука сжимает белую ткань брюк.

— Я не знаю, — шепчу я, присаживаясь рядом с ним.

Я так растеряна.

Слава богу, завтра начинаются зимние каникулы.

Я не уверена, как смогу справиться со всем происходящим без передышки.

Папа ждёт меня на парковке для посетителей, стоит рядом со своим проржавевшим «Фордом», засунув руки в карманы джинсов. Он улыбается мне, но мне трудно улыбнуться в ответ. Выбираясь из кондиционированного кожаного салона автомобиля академии, моя плиссированная юбка мягко развевается на ветру, я чувствую, что нахожусь на границе двух реальностей.

— Эй, — шепчу я, когда его взгляд скользит по моим волосам. Мне и в голову не пришло упомянуть об этом. Я была слишком зла из-за Родительской недели, и, честно говоря, не казалось, что у него хватит эмоциональных сил справиться с любым моим дерьмом. Он и так достаточно борется в одиночку. Водитель выходит и закрывает за мной дверцу машины, прежде чем тронуться с места.

Потом мы с папой остаёмся вдвоём на пустой парковке.

— У тебя красивая стрижка, — говорит он, и, по крайней мере, я думаю, что он действительно так считает. Он одет в клетчатую рубашку на пуговицах и новые джинсы, и кажется, что он правда старается. Чарли кажется трезвым, и это приносит облегчение. Прошлая ночь была весёлой, хотя и немного сбивающей с толку, и я слишком устала, чтобы везти нас обоих всю дорогу домой. — Когда ты решила подстричься?

— Я… моя подруга Миранда сделала это для меня, — решаю сказать я вместо правды. — Помнишь девушку, которую ты встретил? Дочь Кэтлин Кэбот? — папа кивает, открывает передо мной дверь и берёт мою сумку. Он бросает её в кузов грузовика, рядом со своими ящиками с инструментами, и садится со стороны водителя. У меня мелькает желание добавить, но, возможно, ты был слишком пьян, чтобы запомнить, но я держу рот на замке.

Некоторое время мы едем молча, и я стараюсь не выдавать своих чувств из-за того, что он не задаёт мне никаких вопросов. Мы почти не разговариваем, когда я в академии, и теперь, когда направляясь домой, я подумала, что он захочет знать всё. У нас всегда были хорошие отношения.

— Твоя мама хочет увидеть тебя на Рождество, — выпаливает он, и вот тогда всё обретает смысл. Здорово. Он никогда не разлюбит эту женщину, даже после всего дерьма, через которое она нас заставила пройти. Иногда мне просто хочется, чтобы она ушла и оставила нас совсем одних. То появляясь в нашей жизни, то исчезая из неё, она всё только усложняет.

— Зачем? — спрашиваю я, моё сердце бешено колотится. Мой телефон жужжит в кармане, и я достаю его, чтобы обнаружить сообщение от Зака, отвечающее на мою фотографию в платье прошлой ночью.

«Ты — грёбаное видение».

Я провожу языком по нижней губе, моё сердце бешено колотится, пока он продолжает печатать.

«На пути домой. А ты?»

— Она твоя мать, Марни, — говорит папа, но, похоже, он взволнован этим не больше, чем я. — Она хочет построить с тобой отношения. — Я набираю ответ Заку.

«Ага. На целых две недели».

— Может быть, ей следовало подумать об этом до того, как она оставила меня на остановке у магистрали и уехала? — спрашиваю я, поднимая своё лицо, чтобы изучить папино. Он смотрит на дорогу с неоправданным напряжением. Его каштановые волосы взъерошены и в них пробивается седина. Этому мужчине всего сорок лет, а он уже поседел. Это меня беспокоит.

— Люди совершают ошибки, Марни, — говорит он, и я закатываю глаза, прислоняясь к двери грузовика.

— Ты всегда находишь для неё оправдания, даже сейчас. Она оставила меня на привале, потому что её парня беспокоил мой плач. Мне было три года, папа. Меня могли похитить или… — нет смысла облекать в слова все ужасные вещи, которые могли бы произойти. Он знает. Он подъехал к её шикарному новому дому в Гренадин-Хайтс и ударил её нового бойфренда — ныне мужа — по лицу. Папа провёл в тюрьме две недели, а я осталась с миссис Флеминг.

«Потусуешься со мной как-нибудь?» — Зак отправляет, а затем минуту спустя. «Пожалуйста. Мы ещё не добрались до дома, а я уже отчаянно хочу сбежать».

— Я знаю, это было тяжело, Марни, но разве ты не предпочла бы, чтобы твоя мать была в твоей жизни хоть немного, чем совсем её не было? — я не совсем уверена, как на это реагировать, поэтому вообще ничего не говорю. Вместо этого я просто откидываюсь на спинку старого порванного сиденья и снова пишу Заку.

«Я тоже. Когда ты сможешь встретиться?»

Наступает короткая пауза, а затем я вижу, как он печатает.

«Сегодня вечером».

Я натянуто улыбаюсь, выключаю экран телефона и откидываюсь на спинку, прикрывая глаза на извилистой просёлочной дороге.

По крайней мере, теперь мне есть чего ждать с нетерпением… хотя я уже задаюсь вопросом, не было ли ошибкой снова доверять Заку.

Железнодорожный вагончик — это, в буквальном смысле, пара пассажирских вагонов от старого паровоза, которые были переделаны в нечто вроде прицепа. Каждый из них короче и уже, чем некоторые другие трейлеры в парке, но, по крайней мере, в них есть какой-то характер. Когда я была маленькой, мне нравилось здесь жить.

Стоя на покосившемся крыльце, я не совсем уверена в своих чувствах.

— Что? Несколько месяцев в этой академии, и у тебя уже появилась привычка к роскоши? — спрашивает папа, улыбаясь мне, отпирая дверь и впуская нас внутрь. Сначала я нервничаю, но, зайдя внутрь, вижу, что там чисто и нигде нет бутылок с алкоголем.

— Определённо нет. — Я несу свои сумки в комнату, бросая потрёпанную старую спортивную сумку на цветастое покрывало на кровати. Оно тоже было хорошим подарком от папы на мой выпускной в средней школе. Он подумал, что я могла бы взять его с собой в академию, но в упаковочном листе студентов прямо просили не приносить постельное белье из дома.

Моя комната находится во втором вагоне поезда, прямо рядом с папиной, и между ними нет ничего, кроме узкого коридора. Два вагона поезда соединены собственным импровизированным залом, сваренным из металла для защиты от непогоды, изолированным и покрытым сухой стеной. На самом деле, это довольно круто.

Когда я сижу там, у меня возникает это сюрреалистическое чувство принадлежности, но не причастности, как будто, возможно, папа немного прав. Возможно, время, проведённое в академии, немного изменило меня. Человек, который жил здесь прошлым летом, не совсем тот, кто сидит сейчас на этой кровати. Закрыв лицо обеими руками, я ложусь на спину и просто сижу минуту, впитывая всё это.

— Что ты хочешь сегодня на ужин? — спрашивает папа, когда я опускаю руки и приподнимаюсь на локтях, чтобы посмотреть на него. В уголках его карих глаз появились добрые морщинки, а улыбка ясная и искренняя. — Мы могли бы приготовить барбекю? Или просто заказать пиццу или китайскую кухню?