— Ну, что ж, пора и домой. Завтра — новый день. Надо отдохнуть.

Вскинув лопаты на плечи, поливальщики пошли в село.

Слева по тракту пылила машина. Вдогонку ей из-за пригорка, с уже зажженными фарами, выскочила вторая. Где-то в селе трещал, захлебываясь, мотоцикл. Справа от магистрального канала, вдоль которого шли поливальщики, зычно, по-хозяйски уверенно гудели тракторы. Машинный гул волнами ходил над полями, наполняя их, как музыкой, подчиняя себе все остальные звуки.

Михаил решил дождаться Ольгу в проулке, которым она так или иначе должна была пройти с поля к дому Варвары Садовниковой. Сама Варвара, наверное, задержится, потому что будет заходить в правление за нарядом на завтрашний день.

Он сел на поваленную ветром дуплистую ветлу и, вытянув больную ногу, закурил.

Солнце давно ушло за горизонт, начало темнеть, а воздух все еще был сух, горяч. Нежный картофельный цвет на огородах, привядший, сморщившийся за день, все еще боялся расправиться, раскрыться. Листья на пробившихся сквозь старенький плетень кустах смородины тоже висели, как неживые. Природа, казалось, все еще не могла очнуться от дремотного дневного состояния.

На огородах раздался заливистый мальчишеский свист. Тотчас же с другой стороны проулка послышался ответный, где-то залаяла собака. Каждый звук был четким чуть не до осязания.

Прошли две женщины с лопатами через плечо.

— …А мой-то такой неслух, такой неслух растет — прямо беда, — говорила одна низким, усталым голосом. — Безотцовщина! Сама-то с утра до ночи в поле, а бабка старая, что хочет он с ней, то и делает…

Михаил бросил недокуренную папиросу и долго глядел, как в траве медленно потухал красноватый ее огонек.

На дороге раздались легкие шаги, и, еще не глядя, по одной этой поступи, Михаил узнал Ольгу. Он поднялся с ветлы и шагнул на дорогу.

Ольга вскрикнула, на шаг отступила, но, видимо, тоже сразу угадала, кто перед ней.

— Ой, напугал! Как из-под земли взялся…

— Сядем посидим, Оля, — сказал Михаил, кивая на ветлу.

Ольга промолчала. Михаил первым сел на старое место. Ольга остановилась подле, не решаясь садиться. Михаил посмотрел на ее белую юбку и, сбросив с плеч пиджак, постлал его.

— Садись.

Ольга села.

Михаил нарочно положил пиджак на некотором расстоянии от себя, но Ольга не обратила на это внимания и села почти совсем рядом.

— Поливали? — спросил Михаил, хотя это и так было ему хорошо известно.

— Поливали, — ответила Ольга и положила натруженные руки на колени.

Так же, без особой надобности, Михаил спросил, как показали себя поливные валики, не ругали ли колхозники трактористов, и так же односложно Ольга ответила, что валики в общем показали себя хорошо.

— День сегодня жаркий был. Очень.

— Кажется… Право, я как-то не заметила.

«Такой неслух, такой неслух…» — почему-то пришло на память Михаилу.

Ольга начала рассказывать о случае, который произошел на поливе с Шурой Воронковой. Понемногу разговор стал налаживаться и уже не был таким скованным, как вначале.

«Безотцовщина!» — опять вспомнилось Михаилу, и вдруг он понял, что слушает Ольгу, а думает все время о другом — думает о ее сыне.

Юрка незримо стоял между ними, и с этим ничего нельзя было поделать. Понятным стало Михаилу и почему у него сегодня такие тяжелые, неподвижные руки, почему они крепко держат шершавую кору ветлы и нет сил оторвать их, чтобы коснуться Ольги, обнять ее. Если Юрка не мог помешать ему любить Ольгу, то самой Ольге надо выбирать между ним и сыном.

Михаил вспоминал враждебный взгляд Юрки, его предостерегающее «мама» и испытывал чувство, близкое к ненависти, хотя и понимал, что ненавидеть ребенка и не за что, и вообще нелепо. Чугунно-тяжелые руки медленно, напряженно гладили шершавую, ребристую кору ветлы.

Разговаривали вполголоса, и то казалось слишком громко: таким тихим был вечер. От плотины доносилось тонкое журчание просачивающейся сквозь шлюз воды.

Разговор шел о вещах самых обыденных, но Михаилу хотелось, чтобы продолжался он бесконечно долго. Они сидели рядом, совсем близко друг к другу, и от одного ощущения этой близости было хорошо. Время от времени Ольга проводила рукой по волосам, поправляя их, и тогда почти касалась локтем Михаила.

Со стороны плотины потянуло свежестью. Ольга вздрогнула и повела плечами. Михаил взял с ветлы праздно лежавший пиджак и накинул на ее плечи. Рука на мгновение задержалась на Ольгином локте, сжала его.

Ольга попыталась высвободиться, но попытка эта была слабой, неуверенной и сделала только более крепким его объятие. Тогда Ольга уперлась руками ему в грудь, но руки как-то разом ослабли, точно подломились, и ее лицо очутилось вплотную к лицу Михаила.

Все крепче сжимая кольцо своих рук, он неожиданно для самого себя поцеловал ее. Все позабылось в эту минуту, весь мир отодвинулся куда-то далеко.

— Не надо… Не надо, — прошептала Ольга.

Пиджак потихоньку сполз с ее плеч на землю. Нагибаясь за ним, Михаил коснулся подбородком ее колен. Рука подняла пиджак, но, тут же забыв про него, обняла Ольгины ноги. Опустившись рядом на траву, Михаил прижался лицом к холодной коленке.

— Миша!.. Миша!.. Не надо… — шептала Ольга. Но в голосе ее не было ни уверенности, ни твердости, и слова не имели никакого значения.

Временами он слышал гармошку на улицах села, гудение трактора за околицей, видел рядом плетень, темные силуэты деревьев за ним, а потом снова наступала полная глухота и слепота. Он видел только одну Ольгу, ее блестящие даже в темноте глаза, слышал одно ее дыхание…

Но вот, как бы освобождаясь от охватившего ее наваждения, Ольга резко поднялась и по-прежнему тихо, но уже совсем другим, суховато-сдержанным голосом сказала:

— Ну, мне надо идти. До свиданья. Не провожай меня… Нет, нет, не провожай. — Сделала шаг, два, обернулась. — И лучше нам пока не встречаться… И ко мне не приходи…

«Да почему?» — уже готово было сорваться у Михаила, но Ольга, как бы предупреждая его вопрос, добавила:

— Я сейчас ничего не знаю…

Нет, это только показалось, что Юрка далеко, — он по-прежнему стоял между ними…

Ольга ушла. Только белое пятно маячило вдали да слышались легкие затихающие шаги. Пятно постепенно расплывалось в темноте и пропало совсем. Скоро и шаги замерли, растворились в тишине ночи.

Некоторое время Михаил стоял, подавшись вперед, но не двигаясь с места, затем безотчетно пошел в ту же сторону, куда ушла Ольга.

Дойдя до конца проулка, он услышал из-под ближней березы на дороге приглушенный говор и узнал голос Горланова. Тот рассказывал, видимо, что-то забавное, девушка тихонько смеялась.

…Горланов сегодня заявился в бригаду и, нагловато улыбаясь, доложил:

— Велено приступить к исполнению прежних обязанностей. С подлинным верно: Оданец.

Михаил ответил, что вмешивается главный инженер в это дело зря, а Горланову в бригаде работы нет.

— Я, конечно, не тороплюсь, могу денек-другой и обождать, — с прежней развязностью сказал Горланов. — Но лезть на рожон не советовал бы, а то, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров.

…Михаилу показалось, что за березой, в окне Варвариного дома, вспыхнул и погас огонь. Нет, это затянулся папиросой Горланов. А девушка опять засмеялась приглушенным счастливым смехом.

Михаил постоял — и повернул в противоположную сторону.

Село засыпало. Все звуки постепенно гасли. Лишь от плотины по-прежнему, но теперь уже более явственно доносилось убаюкивающее журчание воды.

Несмотря на страшную усталость, заснуть Ольга долго не могла. На сердце было тревожно, в голове проносились обрывочные, торопливые мысли.

В тот горький, несчастный год она часто думала: если бы не Юрка, легче было бы — одной куда легче! — а то связана по рукам. Потом оказалось, что это и так и не так. Юрка ей был и в тягость и в радость. Не будь его — может, она и не выдержала бы. И чем дальше, тем радости становилось больше. А вот теперь — теперь снова она оказалась связанной. Какой-то заколдованный круг…