Андрей, конечно, слышал про случай в березовской бригаде. Но ему было известно и другое: Горланов пришел к главному инженеру, и тот отослал его снова в бригаду, а по телефону отругал Брагина за самоуправство. Так что пока все это оставалось неясным.

Андрей с Соней миновали ржаное поле и подошли к неглубокому длинному оврагу, почти упиравшемуся вершиной в магистральный оросительный канал.

— А вот с тем участком пшеницы — видишь, на нем сейчас девчата мои работают, — Соня показала на поле, начинающееся сразу за оврагом, — прямо не знаю, что и делать. Сортовая она, семенная, и Оля большие виды на нее имела. А я, как следует не подумав, посеяла ее не на поливном поле, а здесь. Да и кто знал, что лето так сложится… Словом, теперь на вас, механизаторов, вся надежда.

— Да что я, бог, что ли? — серьезно спросил Андрей.

— Не в смысле воды, — заторопилась Соня. — То поле повыше, и туда вода сама не пойдет. Но можно же что-нибудь придумать.

— Легко сказать! — усмехнулся Андрей.

Но просила Соня ласково, почти нежно, и Андрей не нашел в себе силы отказать ей.

— Ладно, подумаем. Обещать, конечно, не могу, а подумать — подумаем.

Они перешли овраг с пересохшим, растрескавшимся от жары днищем.

Девушки двигались краем поля, вдоль оврага. Отвечая на приветствие, они, точно по команде, разогнули спины и с охапками наполотых сорняков вышли на полевую кромку. Все были повязаны платками по самые глаза, и это делало их удивительно похожими.

Соня сказала про свой разговор с Андреем, и девчата дружно загалдели. Андрей шутливо заткнул уши пальцами.

Успокоившись, девушки продолжали разговор уже не в один голос, а по очереди.

— А то видите, что получается, — сказала одна рослая, с синими строгими глазами. — Весь труд наш прахом идет. Видите, какая хиленькая пшеничка тянется, слезы, а не пшеница. А ведь сортовая.

Андрей присел на корточки и помял пальцами светло-зеленый бутончик, из которого только-только начинал выбиваться колосок. Был он тощий, земля у корня стебелька даже на вид была твердой.

— А сорняки, паразиты, прут как ни в чем не бывало, — выдергивая пропущенную при по́лке осотину, проговорила другая — курносая, с ямочкой на подбородке. — Поглядите-ка, какой сочный! Жара ни жара, ему хоть бы что, ему все нипочем.

— И полоть-то сейчас не время, — вздыхая, сказала Соня. — Хлеб уж такой, что иди по нему да поглядывай, куда ступить, а то сомнешь и не поправишь. И не полоть нельзя. Влаги и так недостача, а такая вот дрянь остальную высасывает, последнее у хлеба отнимает.

Обогнув вершину оврага, Андрей с Соней очутились опять на том рубеже, с которого видны были Песчаные овраги.

— Ну, теперь мы обо всем договорились. Спасибо тебе, Андрей Петрович, и до свидания.

— За что спасибо-то? — не понял Андрей.

— Вот за это, — Соня кивнула на канал и на пшеничное поле.

— Так я ж еще… Может, и не выйдет ничего.

— Обещал — значит, выйдет. — Соня лукаво прищурилась. — Отступать уже поздно, девчата засмеют… Батюшки, кого-то нелегкая несет! На борзом коне.

От Песчаных оврагов, прямо по рубежу, трусил верховой. Приглядевшись, Андрей без труда узнал в «борзом коне» пегую бригадную кобыленку, на которой подвозили воду к тракторам, а во всаднике — Женю Мошкина.

— Только его и не хватало. — Соня с напускным равнодушием фыркнула.

— Товарищ бригадир!.. Андрей Петрович!.. — еще не доезжая, с дороги, закричал Женя. — На последнем заезде. Стал и ни… ни…

Узнав Соню, Мошкин смешался и начал усиленно дергать поводьями, будто Пегашка куда-то рвалась и ее никак нельзя было остановить. На какое-то время всем троим стало неловко.

Но вот Соня посмотрела на одного тракториста, на второго, и Андрей заметил, как в глазах ее играет этакий горделивый огонек, будто Соня хотела сказать своим взглядом: да, вот оба вы в моей власти…

— Механиза-атор! — протянула она насмешливо. — А без бригадира, как без мамы: «ни… ни…»!

Закусив губу, Женя смотрел куда-то за дорогу, словно увидел там что-то интересное.

Андрею не понравился торжествующий взгляд Сони. Ему захотелось оборвать ее, сказать что-то резкое, может быть, даже грубое.

— Между прочим, Женя — отличный механизатор. И если бы кое-кто знал свои поля, как Женя трактор, что-то там придумывать нужда бы не приспела… А покеда, как любил говорить мой друг с-пид Полтавы, до побачення!

— Что ж, до свидания, — тоже холодно ответила Соня и, резко повернувшись, быстро пошла в другую сторону.

Проезжая насыпью плотины, шофер слегка притормозил, собираясь свернуть в Новую Березовку.

Виктор Давыдович дотронулся до его руки и коротко бросил:

— Дальше. В Ключевское.

Заезжать в Березовку особенной нужды не было. Гаранин с Андриановым настояли на своем. Тузова отстранили. Что ж! Только пусть они не думают, что этот паренек со школьной скамьи уже и готовый председатель. Нет, его еще долго надо за ручку вести. И раз уж они такие ретивые, пусть сами этим и занимаются, наставляют на путь истинный. В Новую Березовку Виктор Давыдович заглядывать время от времени, конечно, будет, но уже не так часто, как раньше.

С пригорка показалось Ключевское.

Любил Виктор Давыдович бывать в ключевском колхозе! Во всем здесь чувствовалась крепкая, расчетливая рука председателя, все винтики и колесики сложного артельного механизма действовали безотказно. Виктор Давыдович в этом колхозе отдыхал душой. Здесь он воочию видел, какого прекрасного результата можно достигнуть, если умело направлять работу председателя и если тот, в свою очередь, во всем слушается тех, кто его направляет…

Татьяны Васильевны в правлении не оказалось. В ее кабинете сидели Иван Костин и Николай Илларионович. Виктору Давыдовичу приходилось слышать, что Костин частенько наезжает в Ключевское учиться у Татьяны Васильевны ведению хозяйства. Видимо, сегодня был один из таких визитов.

— Зря брыкаетесь, молодой человек, — говорил Николай Илларионович, по-хозяйски развалившись в председательском кресло. — Опыт, практика — это такие вещи, которые нельзя вычитать ни из одной, даже самой умной, самой наиновейшей книжки… Вы так рассудили: хозяин я молодой, неумелый — дай подучусь у более знающего; что же касается агрономии, этому учиться мне уже нечего: я все знаю, меня всему научили. Глубокое заблуждение: теоретически-то вы агроном, а практически — практически все тот же самый колхозник, каким и попали в свою школу…

Вычистив из мундштука остатки докуренной сигареты и уже обращаясь к Виктору Давыдовичу, Крутинский пояснил:

— Считает, видишь ли, что агротехника, которую мы применяли на поливных землях, была неправильной.

— Да, считаю, — подтвердил Костин.

Новый березовский председатель был так молод, что Виктор Давыдович и до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что этому коренастому, светловолосому мальчишке с озорноватыми карими глазами доверено вести сложное, а к тому же и запущенное артельное хозяйство.

— Что ж, может быть, — тонко улыбнувшись, сказал Виктор Давыдович. — Однако я пока что не нахожу почвы для серьезного разговора на эту тему. Голословное заявление, как вы и сами понимаете, — он повернулся к Костину, — еще не доказательство. Ведь наше дело не алгебра, где теоремы доказываются с помощью одних логических построений. У нас всякие вещи требуют обязательного практического доказательства.

— Именно практического, — повторил Николай Илларионович. — Теоретизировать — самое легкое.

— Поживем — увидим.

— Увидим, — не сдаваясь, с некоторой угрозой в голосе ответил Костин.

Узнав, по какому делу Виктор Давыдович приехал в Ключевское, Крутинский с готовностью вызвался проводив его на поля колхоза. Татьяна Васильевна была на фермах, и ее решили не дожидаться.

Из правления вышли все вместе. Костин свернул в переулок, к фермам, Виктор Давыдович с Крутинским пошли в поля.

Слева по взгорью темнела широкая полоса чистого пара, с правой стороны дороги поля были сплошь зелеными. Была пора, когда посеянное уже взошло, но до спелости еще далеко. Правда, кое-где на возвышенных местах озимые хлеба уже тронула желтизна, но это не была желтизна созревания, это преждевременно блекли обожженные солнцем, еще не набравшие силу растения.