Ольга пододвинула стоявший на столе стакан с блюдечком, взяла еще одно блюдечко из-под второго стакана и накрыла им первый: блюдца — почвенные и грунтовые воды, стакан — расстояние между ними.

— Так вот, — продолжала Ольга, — начинается передача воды снизу вверх.

— Хорошо! — не вытерпев, воскликнул сидевший у окна конопатый широколицый парень. — В любую засуху растение влагой будет обеспечено.

— Хорошо? — переспросила Ольга. — Нет, плохо. Очень плохо. Пропащее дело!

В избе стало очень тихо. Слышно было только потрескивание лампы-«молнии».

— Плохо, — повторила Ольга, — и вот почему. Грунтовые воды богаты солями. Вместе с водой по трубочкам в растворенном виде будут подыматься и соли. Вода, дойдя до поверхности, испарится. А соли? Соли останутся. Постепенно их накапливается столько, что прекрасная плодородная земля превращается в солончак.

Парень смутился. Темнолицая женщина поглядела на него с осуждением.

Внимание, с каким ее слушали, ободряло Ольгу.

— Остается выяснить, — продолжала она, — когда же происходит это злополучное смыкание грунтовых и почвенных вод? Не может ли произойти оно при неумелом поливе? Да, может, если полив делается по обычаю: лей побольше — землю промочишь понадежней, и вода стоит на участке сплошным озером. Постепенно проникая в почву, она опускается все глубже и глубже и в конце концов смыкается с солеными грунтовыми водами. Так начинается процесс засоления. Солнце завершает его…

Ольга обвела взглядом своих слушателей.

— Теперь я и хочу вас спросить: не приходилось ли вам видеть такие озера около водосбросного канала? Жалко, мол, воду зря с поля сбрасывать, пусть ее земля-матушка впитывает! А?

Наступило неловкое молчание.

— Чего уж там — было, — за всех ответила Варвара.

— Да ведь шут ее знал, что там, в земле, творится, — виновато проговорила ее соседка, кивая на стакан с блюдцами. — Кто же знал, что там такие движения получаются.

— Сами не знали, а научить было некому.

— Воду на поля провели, а чтобы правильно обращаться с нею…

Было уже поздно, когда разошлись, условившись о дне следующего занятия.

Ночевать Ольгу Варвара оставила у себя.

— Одна я. Муж с войны не пришел, дети разбрелись, кто куда. Так что ты завсегда можешь у меня оставаться…

Поужинали пустой перепревшей похлебкой и легли спать.

Домой Ольга вернулась на другой день к вечеру. Юрки не было, и она никак не могла дождаться его с улицы. Пыталась заняться по дому, но все валилось из рук, она то и дело настораживалась, прислушиваясь, не скрипнет ли наружная дверь.

За время, какое Ольга жила вместе с сыном, она так привыкла постоянно видеть его около себя, кормить, одевать, просто касаться его рук, волос, лица, что теперь ей казалось почти непостижимым, как это она могла почти три года жить вдали от сына, знать, что он есть, и не видеть его. И, как бы вознаграждая себя на эту долгую разлуку, Ольга привязывалась к Юрке все горячей.

Пришел Юрка вместе с Леной. И сразу словно все ожило, преобразилось, даже вещи в комнате будто другой порядок приняли.

— Давай-ка сюда свои уши, — говорила Ольга, прижимая к себе голову сына и оттирая его зазябшие красные уши.

Юрка посматривал смородиновыми глазами из-под Ольгиной руки и счастливо сопел.

— А грязен-то ты, боже мой! Это зима сейчас, а что же летом будет? — Ольга умыла Юрку, огляделась. — Э, да у нас и пол-то умыться просит. Аврал! Ты, Лена, иди пока на диван, а ты, — обратилась она к Юрке, — собери свои коробки.

Ольга сбросила валенки, надела калоши и, прибрав с полу вещи, окатила его прямо из ведра. Василий писал в одном из писем, что так моют пол матросы. Оттуда же запомнилось и словечко «аврал».

За каких-нибудь полчаса Ольга успела вымыть пол, протереть шкаф, затопить плиту и уже помогала Лене чистить картошку.

Громко зашкворчала на сковородке картошка, как бы в лад ей глухо и мерно гудела печка, и от этого в комнате стало еще уютней.

В сенях заскрипели половицы, кто-то пошарил дверную скобу.

«Уж не Гаранин ли опять?»

Вошла мать. Юрка от радости запрыгал на диване.

— Ну вот, как раз впору угадала: и прибрано и обед варится, — по своему обыкновению, еще от порога заговорила мать. — А то день-деньской находишься по начальству, речей умных наслушаешься — аппетит разыгрывается.

Она разделась, сняла у порога валенки, села к Юрке на диван.

— На-ка вот, гостинца тебе привезла и тебе, дочка, — мать разломила пополам кусок пирога и отдала детям.

Лена сидела рядом с матерью, Юрка по-хозяйски устроился на коленях. Гостинец он ел с таким наслаждением, точно это был не обыкновенный пирог с капустой, а невесть какое лакомство.

— А ты, внучек, что-то хилой стал. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что же такой зеленый? Вот потеплей будет — ко мне приедешь, я тебя молочком отпою.

— Скорей бы тепло! — подхватил Юрка. — Зима уж надоела.

— Сама-то не думаешь в Ключевское перебираться?

Ольга ответила, что пока нет, но наведываться будет часто.

— И то хорошо.

В этот вечер Юрка улегся в постель без обычных уговоров: торопился услышать от бабки одну из своих любимых сказок.

По совету Васюнина, Ольга разговаривала с агрономом Крутинским. Однако из разговора она узнала мало нового.

— Вы человек образованный, — сказал Николай Илларионович, — и должны знать, что эффективность мелиоративных мероприятий оросительного характера на различных почвах различна. На некоторых она высока, на некоторых близка к нулю, а при неумелом пользовании водой орошение может дать и отрицательные результаты. Что касается почв Ключевского и обеих Березовок, то они, на мой взгляд, лишь в ограниченной мере благоприятны для широкой мелиорации. Это наглядно подтверждает печальный опыт новоберезовского колхоза…

Тут Николай Илларионович сделал паузу, как бы давая возможность Ольге оспорить сказанное. Но Ольге не хотелось залезать в дебри ученого спора, и она промолчала. Николай Илларионович продолжал:

— Может показаться удивительным, что орошение непопулярно среди некоторой части председателей колхозов. Однако, если вдуматься в дело поглубже, ничего удивительного в этом нет. Председатели — в первую очередь практики и на все смотрят с практической стороны.

— Но ведь вы должны знать, что Новая Березовка в первые годы снимала на орошаемых площадях прекрасные урожаи, — напомнила Ольга.

— Вот именно, Ольга Сергеевна: в первые годы! То есть пока почва не успела заплыть, засолиться, пока она была еще не такой выпаханной.

Ольга поняла, что ни продолжать разговор, ни спорить с Крутинским нет смысла. Он говорил такие вещи, против которых возразить можно было только делом. Делом же она пока никому ничего доказать не могла.

Начинать Ольга решила с Новой Березовки. Своим бесхозяйственным отношением к воде здешний колхоз опорочил орошение в глазах соседей, и надо было добиться резкого перелома именно здесь.

После Новой Березовки она побывала в Старой. Принял ее председатель хорошо. Даже мужа ее, Василия, как-то к слову вспомнил: «Ах, какой человек был!» Но когда Ольга заикнулась о расширении поливных площадей, председатель сразу потух и начал этак смущенно покашливать: «С той, которая есть, еле управляемся, до прибавки ли… Да и урожай-то, что с поливного, что с простого поля — не очень разнится. Не очень-то наша земля воду принимает…» Так ни до чего определенного Ольга на этот раз и не смогла договориться.

Теперь очередь была за Ключевским.

Приехала туда Ольга под вечер и в колхозное правление не пошла, решив дождаться мать дома.

Она вошла в избу, разделась и залезла на печку. С холода приятно размаривало, пальцы ног горели.

Как близко и знакомо все кругом! И этот памятный каждой половицей, слегка покатый пол, по которому просторно было ползать, а потом играть в мячик; и эти окна с широкими подоконниками, на них — было время — Ольга свободно умещалась вместе со своими куклами; и этот дубовый, от века служивший стол, за которым Ольга обедала, читала букварь, решала задачи, шила, писала письма отцу на фронт. За ним, в окружении друзей, они сидели с Василием в свадебный вечер, за ним же последний раз, на дорогу, они сидели перед уходом Василия на военную службу… А вот в простенке висит зеркало, до которого Ольга сначала не доставала, и надо было становиться на скамеечку, а потом и без скамейки оно стало не только впору, но еще и приходилось чуть приседать, чтобы увидеть, хорошо ли уложены косы. В другом простенке тикают часы — это они отсчитывали время, которое Ольга прожила здесь, в этих стенах. А прожила она здесь много. И сначала дом этот был слишком просторен, потом стал как раз, а еще через несколько лет показался уже тесноватым…