Галышев опять перевел дух.
— А теперь личный вопрос. Был я у Андрианова. Получил назначение в ключевский колхоз «Победа». Колхоз, говорят, хороший, передовой. Андрианов даже так сказал, что этим назначением как бы честь мне делает и вообще…
Еще не понимая, к чему ведет бригадир, Илья подтвердил, что директор при нем обещал председателю направить в Ключевское надежного человека.
— Все это, конечно, хорошо, но… — Галышев замялся и неожиданно помрачнел. — Одним словом, не хотелось бы мне в этом Ключевском работать. Директору же говорить об этом неудобно, если он за честь считает. Вот я и прошу помочь мне.
— Да в чем помочь-то? — Илья был сбит с толку. — Ты хоть для начала скажи, почему тебе в Ключевское не хочется?
— Во-первых, Ключевское — село, мне мало знакомое. Мне, к примеру, нужно хорошо знать поля, каждый овраг и каждую долинку, чтобы холостых переездов поменьше делать…
«Эге! А Андрианов-то, похоже, не ошибся, — отметил про себя Илья. — По всему, этот Галышев — парень с головой».
— И если в своей Новой Березовке я и по полям с закрытыми глазами могу пройти, ни в одну промоину не оступлюсь и всех колхозников, от малого до старого, знаю наперечет, то Ключевское для меня темный лес.
— Так в Новую Березовку уже назначен бригадир. Может, слышал, Брагин?
— В чем и дело-то! Потому к вам и пришел. Ему-то, Брагину, все равно. Почему же не поменяться?
Илья знал от Андрианова, как Брагин сам напросился на старые машины, и подумал, что теперь он их просто из принципа никому не уступит.
— Не пойдет он на это, — сказал Илья.
— Да почему же не пойдет? Ведь машины в Ключевской бригаде поновей?
— Вот поэтому и не пойдет.
— Ну и дурак! — Галышев разозлился.
Илья коротко объяснил, почему Брагин не согласится, и спросил:
— Ну, а еще какие причины не ехать тебе в «Победу»?
Галышев сидел вполоборота к Илье и, разговаривая, смотрел не в лицо ему, а куда-то на угол печки. Один раз только они встретились взглядом, и бригадир тут же смущенно отвел глаза, будто боялся, что Илья увидит в них что-то такое, о чем говорить не хотелось.
— Какие причины? Хватит и той, про которую говорю… А мало — вот еще: если я в Новой Березовке работать буду, мне ни о квартире беспокоиться не надо, ни о чем другом. Мать и обед мне приготовит, и гимнастерку постирает. А это тоже кое-что значит. Сами знаете, работа наша не больно чистая…
— Да, конечно, — поддакнул Илья и в упор посмотрел на бригадира. Но тот по-прежнему прятал глаза или старался смотреть на угол печки. И тогда Илья твердо решил, что бригадир чего-то недоговаривает.
— Прямо и не знаю, что сказать тебе. И рад бы помочь…
Бригадир поднялся со стула и, застегивая шинель, сухо заключил:
— Что ж, на нет и суда нет.
И, не оборачиваясь, пошел из кабинета.
«Нескладно вышло. Первый мой гость долгожданный, к тому же парень вроде неплохой, а разговора не получилось».
Как ни внимательно слушал Илья Галышева, а письмо от Тони все это время не выходило из головы. Оно отвлекало, мешало сосредоточиться… Потому, наверное, он и не смог по-настоящему разговориться с бригадиром. И как только дверь за ним закрылась, Илья нетерпеливо вытащил из кармана синий конверт.
«…Словно что-то оборвалось у меня с твоим отъездом, Илюшка, и теперь болит, болит неотступно, — быстро пробегая глазами строки, читал Илья. — Ты уехал, и мне теперь не с кем поделиться ни своим горем, ни своей радостью. Может быть, ты в мыслях уже считаешь меня чужим человеком, а мне и подумать об этом страшно…»
Илья пробежал еще несколько строк ровного знакомого почерка, перевернул страницу и стал читать медленнее.
«…И чего тебе вздумалось куда-то ехать? Ведь как хорошо жили! Легко, очень легко ты все решил, Илюшка. Была у нас семья и вот — нет ее. И как дальше все будет, я не знаю. Я сейчас ничего не знаю и живу как потерянная. Одно не выходит из головы: нет рядом тебя — самого близкого, самого необходимого человека на свете. Потому-то мне и приходится жаловаться на тебя тебе же самому…
Знаю я эти глупые поговорки, что цену чему-нибудь узнаешь, когда с ним расстанешься, знаю. Может, это даже и не глупо, а умно сказано. Но мне-то от всего этого не легче. Я уже привыкла и горевать и радоваться с тобой вместе, Илюшка, и у одной у меня ничего не получается: радость не в радость, горе — так вдвое. Что мне делать, не знаю. Ты большой, сильный, умный — научи».
Илья бросил письмо на стол и, зачем-то перечитывая адрес, машинально начал ощупывать свои карманы. Трубка! Ну, конечно, именно ее и не хватало. И он принялся очень энергично, будто делал большое и важное дело, набивать ее.
Трубка набита и закурена. Теперь все в порядке. Теперь можно письмо отодвинуть и заняться делом.
Илья взял чистый лист бумаги и начал набрасывать план своего выступления. Однако дело подвигалось плохо. То одна, то другая фраза из письма вставала перед глазами и сбивала, путала мысли, направляла их в совершенно другую сторону. Тогда Илья решил еще раз перечитать письмо, чтобы потом окончательно отложить.
Перечитал, отложил в сторону и опять пододвинул чистый лист бумаги. Но уже через минуту убедился, что это была игра в прятки с самим собой…
Илья оделся и вышел.
На улице было малолюдно, тихо. Где-то за поворотом фыркала машина, пожарник на каланче мерно отбивал часы, но эти звуки не нарушали, а скорее подчеркивали зимнюю тишину села. Илья долго не мог свыкнуться с этой тишиной, после немолчного разноголосого шума города она казалась ему гнетущей, неживой. Шагая сейчас широкой заснеженной улицей и глубоко вдыхая ядреный воздух, он впервые, может быть, ощутил благостность этого разлитого в зимней природе спокойствия.
«Выходит, понемногу привыкаю к новой жизни. Акклиматизируюсь…»
3
Оформляя расчет в «Заготзерне», Михаил замешкался и опоздал на совещание.
Пришел он лишь к перерыву. Ничего не оставалось, как вместе со всеми закурить и поискать друзей-товарищей. Прохаживаясь по фойе, Михаил заметил чуть в стороне, у окна свою соседку, с которой он несколько дней назад столкнулся на крыльце эмтеэсовской конторы. Она стояла между Ильей Гараниным и новым бригадиром Галышевым.
— Очень хорошо ты выступила, Оля, — говорил Галышев. — Молодец!
«Знаком он с нею, что ли, давно или так, по смелости характера запросто подошел?» — почему-то с некоторой завистью подумал Михаил, прислушиваясь к разговору и жалея, что опоздал и не слышал выступления Ольги.
Ему тоже хотелось бы подойти к Ольге и разговориться. Неважно, о чем именно. Важно просто показаться перед ней не беспомощным человеком, у которого выбили клюшку, а вполне самостоятельным, независимым. Но он не знал, как это сделать.
Перерыв кончился. Чтобы не толкаться у дверей, Михаил помедлил. Ольга, проходя мимо, оглянулась в его сторону и, улыбнувшись, поздоровалась.
— Здравствуйте, — ответил Михаил. Ответил, как ему показалось, слишком поспешно. Уж очень неожиданно это получилось. У него даже голос, кажется, слегка дрогнул от волнения.
— Вы… тоже здесь? — видимо считая неудобным сразу же уйти и в то же время не зная, что сказать, спросила Ольга.
— Да, — подтвердил Михаил то, что не требовало подтверждения, и еще больше разозлился на себя за это.
— Ну, что ж, пойдемте. Начинают.
Михаил бросил окурок и за Ольгой вошел в зал.
Давненько не приходилось ему бывать на таком оживленном, шумном совещании. Председательствующий не стучал по графину, не взывал к порядку; шум никому не мешал. Это был совсем не тот мерный, как осенний дождь, непроницаемый шум, который обычно устанавливается во время дежурных речей записных ораторов. Здесь внимательно слушали, но у всех было такое состояние, что трудно было удержаться, чтобы не кинуть реплику, не обменяться тут же мнением со своим соседом.
Если кто из выступающих пытался читать свою речь по бумажке, ему дружно советовали: да отложи ты ее в сторону, руби смелей, не оглядывайся. Трактористы говорили без всяких конспектов, коротко, по-деловому, будто общение с машиной приучило их ценить время и выражаться ясно и точно.
