— Небось ругаться приходила? — поздоровавшись, спросил агроном, кивая на окно, в которое только что смотрел Андрианов.
— Ругаться.
— Ничего. Колхоз богатый, а сама она женщина с головой, вывернутся.
— И вы, как агроном, считаете правильно это? — спросил Илья.
— Простите, — подчеркнуто вежливо обернулся к нему агроном. — С кем имею честь?
— Новый секретарь партбюро, — сказал Андрианов.
— Очень приятно, — Крутинский протянул сухую узкую ладонь и, невольно покривившись от рукопожатия Ильи, проговорил: — Видите ли, формально ключевский колхоз не обязан выручать новоберезовцев. Но в результате получится та же, для вас, может, и новая, а для всех нас старая картина: новоберезовцы не справятся, и во время хлебозаготовок ключевскому же колхозу и придется за них расплачиваться…
Видимо считая такой ответ достаточным, Николай Илларионович вынул из кармана вельветовой толстовки портсигар, достал сигарету и, укрепив ее в мундштуке, закурил.
«Вот и пойми: прав старик или не прав», — подумал Илья.
От большого числа посетителей, от разговоров о самых разных вещах в голове Ильи все перемешалось. Мало-мальски узнать за день удалось разве что самого Андрианова: рассудителен, осторожен, ни в чем не любит пороть горячку. Запомнился разговор о ремонте, два председателя-соседа — вот, пожалуй, и все.
«Что ж, не будем распыляться. Попробуем закрепиться хотя бы на достигнутых рубежах…»
Назавтра, прямо с утра, Илья направился в мастерские.
Главный сборочный зал, заставленный станками и полуразобранными машинами, чем-то напомнил ему цех родного завода. Знакомым казался и этот ритмичный рабочий гул, и дымный синеватый воздух, и даже торцовый, залитый маслом пол. И, шагая узкими проходами, минуя завалы колес и поржавевших траков, Илья чувствовал себя как-то очень спокойно, уверенно, куда увереннее, чем на том злополучном собрании.
Ремонт шел по узлам: в одном углу мастерской ремонтировались моторы, в другом — задние мосты, в третьем — ходовая часть.
Илье понравился такой порядок работы. Получалось нечто вроде потока: один узел зависел от другого и подгонял третий.
— Может, немножко и похуже, чем у вас на заводе, — сказал кто-то из ремонтников, — однако похоже. Вот если бы еще частей вдоволь!..
В обеденный перерыв Илья завел разговор о своем заводе. Ему задали много вопросов, и это Илье понравилось. Правда, когда трактористы расходились по своим местам, один сказал товарищу: «А ничего новый-то секретарь», на что товарищ нехотя ответил: «Ну, тот тоже про политику поговорить был спец…»
А на следующий день Илья разыскал у конторы МТС попутную подводу и поехал в Новую Березовку.
Лошадь потрухивала легкой рысцой, отбрасывая в передок плотные комья прикатанного снега. Завернувшись в тулуп, Илья полулежал в углу саней и слушал плавную однообразную песню полозьев, сопровождаемую короткими, барабанными ударами снега по гулкому передку. Из-за высокого ворота тулупа видны были бегущие навстречу белые поля и клочок бледно-голубого неба. Мягкая черта между белым и голубым то падала, то поднималась, иногда ее заслоняли синеватые перелески и постоянно перерезали прямые черные телеграфные столбы.
Неохватный простор, бесконечная огромность этого зимнего мира, его неяркая, но такая близкая и понятная сердцу русская красота — все это было ново, непривычно, доселе неведомо Илье, и волновало его своей неизведанностью.
Тузова он нашел в правлении. Тот сидел у печки, приложив к ней завязанную красным, под цвет волос, платком припухшую щеку. Узнав, зачем приехал Илья, Тузов, показывая на щеку, промычал что-то нечленораздельное, а затем ткнул пальцем в окно. Счетовод перевел: у председателя разболелись зубы и лучше обратиться к секретарю партийной организации, он работает продавцом в сельпо — это прямо через дорогу.
Разговора с секретарем тоже не получилось. Секретарь доложил, сколько, где и когда было проведено читок и бесед, но на вопрос Ильи, почему колхоз отстает, ответил коротко и туманно:
— Когда колхоз упадет, подымать его трудно. Вот и отстаем. Но потихоньку выправляемся…
Илья попытался разговориться с колхозниками. Румяная, бойкая бабенка похвалила Тузова, сказала, что он всем сочувствует и «дает жить», а пожилой бородач при этих словах сердито, выразительно сплюнул. Вот тут и пойми: хорош или плох Тузов.
Из Березовки Илья пешком добрался до Ключевского.
В правлении здешнего колхоза в глаза ему бросилась чистота, малолюдье и спокойная деловая тишина, нарушаемая лишь щелканьем костяшек. Рядом с Татьяной Васильевной, у стола, сидел стриженный ежиком парень лет двадцати, да за перегородкой шуршали бумагами счетовод с помощником — больше никого.
— А все на работе, — улыбаясь, развела руками Татьяна Васильевна. — Чего здесь толкаться-то, разве что накуривать? — И, обращаясь к парню, добавила: — Принимай гостя, Митя. К тебе. Знакомьтесь: товарищ Гаранин… Наш колхозный партейный секретарь Хлынов.
«Эге! Видать, из молодых, да ранний!» — подумал Илья, а вслух сказал, что он, собственно, не столько к парторгу, сколько к председателю: хотелось бы получше узнать насчет поилок и того трактора, что МТС не дает колхозу.
— Хитер! — Татьяна Васильевна лукаво прищурилась на Илью и покачала головой. — Будто только за этим сюда и ехал?! Что ж, садись. Не торопишься?.. Вот и хорошо. Уж больно не люблю я, когда начальство спешит: приедет, по всем статьям обругает, а тебя выслушать времени-то и не остается…
Илья уселся в кресло около печки, вынул трубку.
— Так вот, начну я с дальнего конца, — продолжала Орешина. — Поехали мы как-то в город, с картошкой. Ну, приехали на рынок, заняли прилавок, продаем. И вот подходит одна барыня… Что за барыня, говоришь? Обыкновенная, накрашенная, намазанная, в шляпе с пером и с прислугой, то бишь с домработницей, на пристежке. Сама с сумочкой да зонтиком, а домработница с авоськами в обеих руках, — чем не барыня?.. Так вот, подходит она к нам, тыкает в меня пальчиком в кисейной перчатке: «У этой тетки возьмем, Маша». Насыпаем. А дама эта недовольно, брезгливо этак говорит: «Картошка крупная, но почему она у вас вся в земле?» — «Потому, сударыня, — отвечаю, — что в земле растет». — «Ну это меня не касается — в земле или на дереве, а надо учиться торговать культурно, чисто!» Кинула на весы деньги, словно милостыню подала, и пошла. Долго еще видно ее было — шляпа высоченная, как самоварная труба… А теперь ты спросишь, к чему все это я рассказываю? Рассказываю к тому, что если бы барыня эта и всерьез сказала, что булки на кустах растут, — с нее спрос невелик. Директору же и главному инженеру МТС хорошо известно, где и как хлеб растет, однако рассуждают они…
Татьяна Васильевна сердито отодвинула от себя бумаги, спустила шерстяной платок на плечи.
— Ты вот удивился, что народ у нас весь на работе. Как, мол, так, ведь колхозники только по летам работают, а зимой на печи лежат?.. Не угадала? Ну, не обижайся. А только ваш главный инженер думает близко к этому. Я у него трактор прошу: навозу много у дворов накопилось, а лошадей вывезти — не хватает. Прошу специалистов автопоилки установить: еще по осени купила, ржавеют без дела. А он мне: «Раньше весны не могу: сейчас трактора в ремонте, а потом на лето беречь надо: на сев, на уборку. Специалисты тоже на ремонте заняты…» Видишь, как получается? Не когда колхозу надо, а когда хотим, когда нам удобнее, тогда и дадим. На первый-то взгляд вроде даже дальновидно получается: про уборку человек думает. А какая ж тут дальновидность, если урожай-то сейчас, зимой, надо готовить, а то и убирать-то нечего будет…
Зазвонил телефон. Хлынов, сидевший к нему всех ближе, снял трубку.
— Алло!.. Да, я, Захар Петрович… На Белой Гриве щиты повалило?
— Поставить! — коротко кинула Татьяна Васильевна.
— Надо снова поставить. Да, да, она сказала… Ну, уж это, Захар Петрович, ты и сам знаешь…
Хлынов повесил трубку.
— Да, товарищ Гаранин, — видимо, уже выговорившись, не так горячо, хотя по-прежнему сердито, продолжала Татьяна Васильевна. — И зимой на печи не лежим, работаем. Корма скотине возим, зерно готовим, снег задерживаем… Вон, щиты второй раз валит… И рабочий цех наш не под стеклянной крышей, а под открытым небом, ни от мороза, ни от пурги никуда не спрячешься. И жара, и дождь, и всякая непогодь — все наше, все хлебаем полной мерой.
