— А как же, Юрко, видел. Нашли мы ее с Яношем в услужении у раховского корчмаря. Очень, очень обрадовалась, как услышала о тебе. Янош и взглянуть на Бычков не хотел, где его, наверно, ждала его Магдушка, пока не исполнил твою просьбу. Говорит: «Это должен сделать прежде всего. Раз ты за людей, так и люди за тебя. Что обещал сделать для друга, должно быть записано в сердце первым».

Расспросили мы, где ее можно увидеть. Василинка как раз стирала на реке. Руки красные, как раны, — вода в Тисе в апреле очень холодная. Как раз с гор снега и льды она принимает, вот и дышит их холодом. Когда увидела нас, услышала вести, что мы принесли для нее, так вскрикнула от радости, даже волна в Тисе плеснулась от ее голоса. Я думаю: не захватил ли ее Янош с собой в Бычков, он все хотел попросить Магдушку, чтобы взяла ее в дружки. Захватил или нет, не знаю — Яноша я оставил в Рахове, а сам спешил в Ясиня. Еще меня подгоняло воззвание, которое я прочитал в Рахове. Шестого апреля там должны были выбирать свой сельский комитет. Раз здесь такое должно быть, лечу в Ясиня, думаю, чтобы не пропустить, чтобы и свое слово там молвить. А что, если в этот комитет попрутся Климпуши и Кочуряки, как было с Гуцульской республикой. Но до выборов, Юрко, так и не дошло. Антанта не допустила. Румыны нажимают, песьи головы. О Яноше тебе сказал все, что мог, больше ничего не знаю.

Таков был рассказ Молдавчука. И смотрели мы друг на друга такими встревоженными глазами. Но для печали теперь не было ни времени, ни места. Грустью врага не победишь. Ее надо сменить на гнев.

— Митро! Я собирался проводить своих хлопцев в Хуст. Иду с ними, охоту их берегу, чтобы не погасла, чтоб не порасходились, дошли туда, куда идем. Уже есть приказ, будут теперь округа, а не жупы, как это сделали когда-то мадьяры. И Хуст стал таким окружным городом. А раз тебя встретил, хочу присоединить моих хлопцев к твоим. Верю, что ты их в Красную Армию приведешь. А я поверну, к другим наш клич понесу, чтобы армия наша росла. На то и враги, чтобы с ними биться. Жизнь не имеет цены, а воля еще дороже жизни. Так будем, Митро, бороться за нее. Не станет оружия, руками вопьемся врагу в сердце. Разве не так?

— Своими словами, Юрко, ты высказал сейчас все мое. Беру, беру твоих хлопцев и приведу их к надежному берегу.

И мы разошлись с ним. Я зашагал напрямик к селу, видневшемуся вдали.

За мной чернела могила Юлины, впереди единственная моя сестричка, протянув руки, звала: «Брат, жду тебя, иди скорее». И Янош ждал меня на свою свадьбу. Только какой она теперь будет, если кругом жмут на нас враги? И что бы мог я принести Яношу к свадебному столу? Свое сердце, переполненное тревогой.

Да, именно теперь, когда тоска меня словно пригибала к земле, мне хотелось видеть, слышать возле себя друга, взглянуть Василинке в глаза, сказать ей: «Сестрица моя единственная! Двое нас с тобой осталось, двое из всей нашей семьи. Будем же всегда душой друг с другом, как мать и дитя. Прости, что, увидев тебя, должен сейчас же и покинуть. Туда иду, куда революция зовет».

И я постановил добраться в Бычков и Рахов к этим родным мне людям. И слова, что все просятся из сердца, я, наверно, скажу Василинке. Но прежде всего должен обойти еще села здесь, возле Тячева и Хуста, разнести наш клич: «Вступайте в Красную Армию!»

И через два дня я опять собрал большой отряд хлопцев и повел их в Хуст. А в селе Боронява тревожные слухи заступили нам дорогу.

Это было в страстную пятницу. Когда мы проходили селом, люди как раз шли в церковь и печалились, что вот завтра надо бы им печь куличи, а успеют ли отпраздновать — неизвестно, идут румыны. Они уже близко, вот-вот могут наскочить, уже шестнадцатого апреля заняли Хуст. А дальше их не пускают. Слух дошел, что севлюшская Красная гвардия запрудила им возле Королева дорогу. Мосты через Тису поперетягивали проволокой, заложили всякой всячиной, чтобы не пустить врага дальше. Но Красной гвардии там немного, сумеет ли она одержать натиск румын? Что будет дальше, что будет? А люди здесь уже коммунизировали монастырскую землю, а люди кинчтарский лес рубили себе на хаты и поразбивали магазины фирмы «Бантлин».

«Идите, идите скорее, вояченьки, на помощь севлюшским красногвардейцам, и наши хлопцы к вам пристанут. Лесами, полями обойдите Хуст, да поскорее, чтобы вас не перехватили».

Разве мог я в такую минуту покинуть людей, что пошли со мной, на мой клич, и отправиться в Бычков к Яношу Баклаю или в Рахов к сестре Василине?

И я лесами, долами, оврагами, петляя среди холмов, привел их к взгорьям под селом великая Копаня. И уже хотел дальше двинуться с ними к Королеву, но тут мы увидели: со стороны села Рокосова, пригибаясь, переходит это широкое поле какое-то войско. Мы притаились в кустах, вглядываясь в ночную моросящую дождем мглу. Погожие перед этим дни оборвал еще накануне студеный ветер. Мы не чувствовали его, когда шли, а теперь, лежа в кустарнике, сразу почувствовали его нестерпимую злобу. Еще вчера казалось, что этот ветер может нагнать град, а он принес еще ночью дождь со снегом. Дождь этот был упрямый, обжигающий. Что он сделает с этими широкими полями и лугами над Тисой? Не иначе как превратит их в болото. Так что нам надо поскорее их перейти, чтобы успеть на помощь севлюшским красным добровольцам, ставшим на пути у румын. А это войско, что идет, пригибаясь, лугами со стороны Рокосова, — не нацелилось ли оно зайти за спину горстке красногвардейцев, что держат оборону возле мостов? Может, там среди них и Ларион? Они там встречают грудью свою погибель, а мы будем здесь тихо сидеть в кустах?

— Хлопцы! Будем принимать бой. Кто с оружием, выходите вперед. Хоть с виду это целый полк, но они двигаются низом, а мы наверху. Это кое-что значит. А ну поднимайтесь еще повыше. Как подойдут они к подножью, тут и слушайте мою команду.

Но до боя, к счастью, не дошло. И хорошо, что так вышло. Ведь своими выстрелами мы могли бы подать знак румынам, что здесь собирается засада. А спасли положение мои острые глаза. Войско, двигавшееся лугом, подошло к подножью горы, где мы притаились. Хоть была дождливая мгла, но красные бантики на фуражках бойцов сказали о себе и в этой предутренней хмури. А в одном бойце я даже знакомого хлопца узнал, родом он из Великоберезного.

Хлопцев своих пока что я не выводил из засады, только сам вышел вперед и сказал так, чтобы услышал тот вояка:

— Золтан Коваши, узнаешь ты меня?

— О, Юрко Бочар! Ты что, к нам пристаешь?

— Если вы за то воюете, за что и я, то почему бы и не пристать?

Оказывается, это прибыл на подмогу севлюшским красногвардейцам 65-й Мукачевский красный полк. Они доехали ночью до Королева, а оттуда до Рокосова поездом, а сейчас должны были занять позиции на холмах над Великой Копаней. Что, если вдруг румыны захотят зайти в тыл к тем, что держат оборону возле мостов через Тису? Пусть попробуют — здесь их уже будут ждать.

— И мы пристаем к вам. Только, Золтан, я здесь один разговариваю с тобой, а там на горе я привел еще хлопцев. Только не все при оружии. Взяли из дому кто что имел. У кого не нашлось — надеялись, что получим в Хусте. А там, видишь, уже румыны.

— Ой, ой, кто же вам даст здесь оружие — у нас только и есть то, что при себе. Пушки ни одной, только минометы. Но зато у каждого достаточно охоты захватчиков бить.

— И у нас ее хватит, — подхватил я. — Хоть и говорится, что без оружия и герой не герой, да охота на войне — тоже большая сила. С нею да еще с отвагой должны побеждать.

С Золтаном Коваши я познакомился еще в Великоберезном, когда работал в лесу. Он приезжал на каникулы домой и часто приходил к лесорубам в их лесную избу, читал рабочим книжки, рассказывал, что в мире делается. А позднее, совсем недавно, я виделся с ним в Ужгороде. Это было в те дни, когда император слетел с престола, а жандармы растерялись и не могли никак сообразить, что им дальше делать. Нас, многих военнопленных, незадолго до этого перевели из Радванки в казармы в Ужгород. Вот в тех казармах и сидел в тюрьме Золтан Коваши за то, что дезертировал с итальянского фронта. Через Югославию и Венгрию он уже добрался было в Галичину, откуда хотел двинуться в Россию. Но за Самбором его захватила полевая жандармерия и этапом отправила в Ужгород. Тут его ждал суд, но революция в Австрии спасла.