Могли ли его сбить, затуманить и потащить за собой эсеры или другая какая погань, что шныряла среди пленных.

Но удалось им все-таки это сделать со многими чехами. В 1918 году летом они даже мятеж подняли. Но он знал, за что держит винтовку в руках: только за то, к чему Ленин зовет, за то, о чем Бела Кун говорит ему по-венгерски. Но вот он уже и по-русски говорить научился. И рад был, что знал тот язык, на котором родная мать учила говорить самого Ленина.

Удастся ли ему когда-нибудь взглянуть в глаза Ильича? А что, если у Ленина будет дело в Москве и он из Петрограда сюда приедет, побывает в Кремле? А Кароль стоит здесь на часах. Что, если ему выпадет такая удача — Ленина повидать! Не один боец из тех, кто охранял Кремль, мечтал об этом.

Уже Каролю удалось и Тибора Самуэли в глаза увидеть. Самуэли как приехал в Москву, сразу — к пленным, первые комитеты у них организовал. И так ведь еще молод, а лобастый, говорит ярко, движения быстрые. Кароль сразу привлек к себе внимание Самуэли. И он ему уже помогает в том деле, что началось на Поварской улице в Москве, где в особняке князя Лейхтенберга разместился Московский окружной комитет по организации военнопленных. Там Каролю книжечки всякие дают, которые Карл Маркс, Энгельс, Ленин писали, и он раздает их пленным. А почему бы нет? Ему такая работа по сердцу. Знает он, знает, что в этих книжках есть слова, как золотые зерна. Он — агитатор революции, он будет их с радостью сеять. Уже и Самуэли замечает, что Кароль будто родился для этой работы, и говорит как-то ему:

— Как откроем агитаторские курсы, первым тебя пошлем, чтоб еще лучше мог разбираться: только тот твой лучший друг, кто лучший друг твоего народа. И других чтоб учил.

О, это великая мудрость — понять, кто лучший друг твоего народа. Еще отец Кароля учил его, чтоб остерегался друга, который любит твоего врага.

Прислушивался Кароль и к тому, о чем эсеры говорили. Слова их больше на пену были похожи. Но были и такие, что вот-вот уже и поверили бы в них. Да нет!..

Вовремя пришло слово от Бела Куна и помогло выбрать дорогу. А теперь он к этой правде и других зовет.

А когда была первая конференция военнопленных в Москве и приехал на нее из Петрограда от газеты «Немзеткези социалишта» Бела Кун, Тибор Самуэли ему и Кароля представил.

Стояли они перед ним там, на Поварской улице, уже в штатском. А ведь тоже были в России как военнопленные. Бела Кун отбывал свой плен в Томском лагере, а Тибор Самуэли в Омском. А вот Октябрьская революция свела их здесь в одном месте. И улыбались они Каролю, оба молодые и красивые. Самуэли, наверно, и до тридцати лет еще не дотянул, Бела Куну — на год или на два больше. А какие умные головы. И так по-молодецки и просто оба держались, и так сердечно улыбались ему и людям.

Да, знал Кароль, что сердца их полны тоски, боли за свою Венгрию. Иначе где бы взяли такие близкие солдатской душе слова, что и непробужденного будили к революционному делу.

Смотрел Кароль на них, и легко ему было на сердце. Они улыбались, и весь мир ему как будто улыбался. А через месяц или два Бела Кун тоже в Москву из Петрограда переехал и стал выпускать здесь вместе с Тибором Самуэли газету «Социалиш форрадаром».

Один раз при встрече говорит Бела Кун Каролю:

— Улыбнется, улыбнется скоро и нам наша Венгрия. Вот возвращаются по Брестскому договору на родину тысячи военнопленных. Наше дело так велит работать, чтобы понесли они в своем сердце огни Октябрьской революции и там их разжигали. Знаю, Кароль, ты нам в этом будешь помогать.

И он помогал, да еще как. Если был свободен от наряда в Кремле, бегал по эшелонам с военнопленными и совал тем, кто возвращался в Венгрию, призывное слово, которое надо было тайно провезти через границы.

А как хотелось и ему податься домой, побывать в родном селе на Балатоне, пойти в тот цех на острове Чепель, где работал перед тем, как взяли его на войну. Если говорят, что у счастья, как у палки, два конца, то на одном для Кароля была родная земля, а на другом — свобода.

И он хотел ухватить оба конца этого счастья и прижать к груди. И понимал, что, стоя на посту здесь, в Кремле, он борется за него. А как только скажет партия: возвращаться в Венгрию, он и отправится. Теперь голос ее для него закон.

Еще больше проникся он этим высоким чувством, когда услышал, что Ленин уже переехал в Москву и живет здесь, в Кремле. Удастся ли его увидеть?

И вот поставил его разводящий на пост возле одного помещения в Кремле и строго приказал никого туда не впускать.

У них в Венгрии конец марта уже хорошо давал почувствовать, что это месяц весенний. А здесь еще была зима. Холодный ветер добирался и до того коридора, где он стоял у двери. Но Кароля грела мысль, что он на посту на той земле, где бьется сердце Ленина — сердце мировой революции. А он, Кароль Варга, выходит, тоже ее боец.

Как перешло за полночь, появился разводящий, а с ним человек среднего роста, в черном довольно поношенном пальто и в невысокой темной каракулевой шапке.

Человек сказал ему: «Здравствуйте, товарищ!» — и вошел с разводящим в одну комнату. Разводящий вскоре вышел и отправился, куда ему полагалось идти, а Кароля начала мучить мысль: что же это за человек остался в помещении? А что, если тихонько открыть дверь и посмотреть? Раз он здесь на часах, то должен знать, где и что делается.

Так и сделал. И увидел: в комнате горит свет, и тот человек, склонившись над столом, что-то пишет.

Кароль так же тихонько прикрыл дверь и стал опять на свое место, но теперь ему не давала покоя догадка: не Ленин ли этот человек? До этого Каролю не приходилось видеть его и на портретах, потому что Ленину, наверно, не так уж нужно было выставлять свое лицо напоказ. И Ленина Кароль не мог себе представить обычным, простым человеком. Могли ли ему, рядовому бойцу, доверить его охрану?

Уже под конец смены, перед рассветом, человек вышел из комнаты и, прощаясь с Каролем, спросил, откуда он родом. А когда Кароль ответил, что из Венгрии, лицо человека просветлело Доброй улыбкой, и он сказал:

— Хорошо, очень хорошо, что вы пошли за нашей революцией. Приглядывайтесь, набирайтесь здесь опыта.

Пожал ему крепко руку и ушел. А у Кароля сжалось сердце: ведь всю ночь человек не спал, а должен был что-то писать. И ранила его сердце теплота и забота в глазах человека, когда Кароль сказал о своей Венгрии. И уже теперь неотступно преследовал Кароля вопрос: кого же он охранял, кто это пожал ему так тепло руку — здесь, в стенах Кремля, на рассвете?

Когда пришел разводящий и спросил, знает ли он, кого охранял, Кароль ему ответил:

— Не знаю. Но сердцем чувствую — это должен быть Ленин.

— Да, это был он.

Кароль поблагодарил разводящего, что доверил ему охранять такого человека, и запомнил эту ночь на всю жизнь.

После этого он видел Ленина еще не раз, когда шло в Кремле, в Совнаркоме, какое-нибудь совещание, а его ставили там на пост. И всегда Ленин успевал заметить, узнать его, пожать руку, а то и спросить о чем-нибудь, сказать доброе слово.

А когда после эсеровских выстрелов в Ленина установили возле его квартиры пост № 27, Каролю довелось и там стоять.

Квартира Ленина была на третьем этаже, там же где и Совнарком. Разводящий провел Кароля тем длинным памятным коридором и поставил у двери в квартиру Ленина.

А уже до этого Кароль и в Коммунистическую партию записался, и на фронтах побывал.

Еще с марта 1918 года при РКП(б) была создана венгерская группа во главе с Бела Куном и Тибором Самуэли. А когда в мае 1918 года организовали в Кремле агитаторские курсы, Кароля послали туда учиться. После этих курсов направили его уже как агитатора в Первый интернациональный отряд, что сражался на Уральском фронте против чешской и казачьей контрреволюции.

И Кароль был возле Александрова Гая и видел, как храбро бился славный венгр командир Первого интернационального отряда товарищ Винерман. Он видел его смерть, видел как его привезли в Москву, и стоял на Красной площади в тот день, когда его хоронили у Кремлевской стены.