— Сама же говорила, что я стала некрасивой.

— Слушай меня больше. Может, я из вредности так сказала. За то, что ты стала надо мной заноситься. Ты выглядишь настоящей аристократкой. Хотя ты и была ею всегда. Вот седина твоя ранняя, кончено, тебя портит…

— Не знаю, какова ты как танцовщица, но стань ты актрисой, ты превзошла бы и Ифису. У тебя редкий дар запоминания чужих речей, так что ты сошла бы и за подлинную умницу, живи ты среди более простых людей. Уходи оттуда, где ты никому не нужна. Возвращайся в мир, породивший тебя, где люди проще и человечнее. Сама же о том говоришь. Ищи себе доброго нормального, пусть и небогатого человека-друга.

— Я презираю бедняков! Все люди из нижних уровней жизни какие-то сплющенные. Друг всегда предаст, муж будет угнетать. В уродливом мире вокруг нас нет добрых людей.

— Ну, пусть так. Тогда устрой себе тихую размеренную жизнь на заработанные уже средства, устрой отдых, восстанови силы. Разве не тяжко тебе между стольких-то рук?

— Возьми меня к себе жить! Ты так похожа на Нэиля, синеглазая и удивительная! Я люблю тебя…

— Уходи прочь! — произнесла Нэя ледяным тоном, — Или я позову охрану и скажу, что ты мне досаждаешь!

Азира тряхнула шёлковой копной, опустив голову вниз, изучая собственные ноги, будто они были ей чужими, — Помнишь, как меня дразнили в детстве? Болотной птицей, тонконожкой, поедающей бабочек. Потому что я любила плющить им головы. Но не ела я их никогда! А Нэиль обзывал чучелком лохматым, говорил, что у меня клюв вместо носа…Я была всеми пихаема, брыкаема. А я стала всех лучше. Твой брат с ума сходил от моей красоты, чтобы ты знала. Мы купались с ним по ночам, каждую ночь вместе, и он забыл про эту Гелию. Поэтому она и не отпускала от себя своего, как ты говоришь, «мужа», боялась остаться совсем одна. Чуяла, что Нэиль разлюбил её… Он пришёл из Надмирных селений ко мне, а не к ней! Он подарил ребёнка мне, а не ей! Возьми меня к себе, я умоляю!

Повторно накатила жалость, и она подумала, может Азире остаться? Тон-Ат вылечит её… Но она не смогла пересилить собственную ревность к той, кто захватила её мечту — хрустальную пирамиду. Где эту гнусную захватчицу то ли любил, то ли только использовал тот, кто по выражение самой Азиры «похитил её остаточную душу». Одну половину, светлую, утащил Нэиль, другую, тёмную, выжрал уже Рудольф. А Чапосу, Ал-Физу и прочим её душа была не нужна.

— Очнись! Ты никогда прежде не имела склонности жить двумя жизнями одновременно, — реальной и придуманной. Не воображай себя той, кто была когда-то дорога Нэилю. Ты никому и никогда не была дорога. И не будешь. Прошедшей ночью тебя пользовал один, следующей ночью ожидает уже другой…

— Да, да! — перебила её Азира. — Следующей ночью я буду у «мужа Гелии» в его хрустальной башне. Может, твой старец отпустит тебя со мною? Я с охотой предложу ему тебя вместо себя. Не думаю, что он откажется. Ты утончённая аристократка, да к тому же девственная. Или нет? Или «муж Гелии» успел лишить тебя невинности? И как тебе с ним было? Хорошо?

Нэя молчала, задохнувшись от её дикой выходки.

— Думаю, что да, раз забыть его не можешь. Так и вернись к нему!

— Я забыла его. Я люблю своего мужа, — ответила Нэя жестяным и дребезжащим каким-то голосом, поражаясь, неужели это её голос?

— В таком случае, у тебя и нет повода для неприязни ко мне.

— У меня нет к тебе никакой неприязни. Просто я устала от тебя.

— Успеешь ещё отдохнуть. Чем ты тут и занята-то, кроме бесконечного отдыха. Не переживай. Я забываю о красавчике из закрытого города тут же, как покидаю его. И поверь, никогда не стремлюсь к нему сама. Он слишком много берёт и ничего не даёт взамен. Зачем он мне? Я всего лишь дразню тебя! Следующей ночью я буду с Чапосом. С ним хотя бы поговорить откровенно можно. Ты никогда не скучаешь по нашим прежним местам? Не тянет туда?

— Нет.

— А я скучаю. Представь, однажды мы с Чапосом приехали к нам на окраину «Крутой Берег». Я в шикарном наряде. Что было! Они лишились языка и понимания, что это я перед ними. Я! Чапос сам, хотя и был в прошлом беден, бедных презирает. Я наболтала матери, что мы пойдём с ним в Храм Надмирного Света. Она мне: «Ну, пусть будет хоть такой, раз уж с аристократом ничего не вышло. Богатый хоть»?

Нэя удивилась тому, что начисто забыла название того квартала, где прожила едва ли не всю свою сознательную жизнь до бегства оттуда, если отбросить первые десять лет с того самого момента, как открылись её глаза навстречу этому миру, наполненному как сияющим светом, так и беспроглядным мраком…

«Крутой Берег», — она, кажется, ни разу не произносила этого названия, живя там. Как и река по имени «Синий рукав Матери Воды», обозначалась для краткости «Синька». Чтобы отличать от «Зелёного», «Зеркального, «Тихого», «Узкого» или «Чистого»» «рукавов», раскинувшихся по всей территории столичного мегаполиса, — что вовсе не означало, что все прочие были нечистыми или ещё как-то по-другому неполноценными. Просто по берегам «Чистого рукава Матери Воды» располагались самые фешенебельные кварталы знати. А где-то там, на просторах континента, каких только рукавов и не существовало. «Широких», «Коротких», «Ленивых» и «Быстрых». Даже «Алый рукав» и «Чёрный рукав». Может, и «Желтый рукав» имелся.

Азира вытащила её из мысленного географического путешествия, продолжив своё увлекательное повествование, даже в глазах её проявился прежний нахальный блеск, — Тут вылезла из-за спины соседок старшая мамушка Эли, — она к кому-то прибилась по случаю в соседнем доме, её как нянюшку взял один рыночный торговец в свою многодетную семью. И зашамкала, слюной забрызгала, злая на свою внученьку, что та о ней так и забыла; «Слышала я, что и Эля вышла за какого-то корявого, страшного как порыжелая коряга, зато небедного. Этот-то, твой, похожий на красный глиняный чурбан, надеюсь не бедняк? И где вы с Элей таких-то мутантов раздобыли? В пустынях, что ли, бродяжили»?

«А что»? — ответила я, — «Разве не наслышана, сколько новоявленных богачей оттуда вылезают, как найдут там сокровища неисчислимые, оставшиеся от прежних хозяев континента»?

«Я предупреждала Элю, что Надмирный Отец накажет её за то, что обо мне забыла. Нэюшка вот ко мне захаживала не раз. То денежку даст, то баул с провизией, то одежонку новёхонькую. И ей вот точно благ будет даровано в этой жизни много! За доброту её».

Мамушка моя головой качает, а сама на Чапоса глаз яростный скосила, будто приноравливается его клюнуть в широкое плечо. Чапос даже отошёл от неё подальше. Тут мамушка словечко вставила; «Что ж поделаешь, коли не достались моей дочуле и твоей Эле по красавчику. Видать, всех расхватали. Да и Нэе этой вовсе седогривый колдун достался»!

Старая развалюшка ей вторит; «А ведь были-то наши девоньки как цветочки диковинные, вроде тех, что Ласкира тут разводила в общинном саду, украшением всего «Крутого Берега» считались. Все дивились. Вот и сглазили».

«Никому тут счастья не было, и нет», — ответила моя мамушка. — «Добрый или злой тут одинаково Надмирному Отцу не милы, поскольку он рабоче-ремесленным народом брезгует, предпочитает одаривать тех, кто и без его забот всем обеспечен. Зря и старалась Ласкира! Зря сладко питала, зря холила. Думала высшие силы обмануть тем, что наряжала свою Нэю как аристократку. В наши края Надмирный Отец не заглядывает! Не понадобилась её девонька аристократам. Видать, наша закопчённая окраина пропитала её своим духом до самых её косточек, вот ею и побрезговали»!

Тут бабка Элина к Чапосу обратилась, — «Ты-то, надеюсь, Азирушку — красавушку осчастливишь? Ишь, голова-то у тебя как котёл для праздничных пиров, и весь распузатился, явно не от вчерашних объедков». Чапос перекосился, но промолчал, а я так смеялась, так смеялась. Даже незаметно сунула бабке денежку за то, что повеселила. А ведь ты и действительно добрая. Запомнила, как бабка Элина без штанов ходила, в юбке выцветшей и в чужой обуви не по размеру, так всё время ей одежду новую и обувку мягкую покупала…