Эля, — в её комнате была открыта часть окна на втором этаже, — не спала. Она только что вернулась из своего загадочного путешествия с Олегом, о котором никогда не распространялась Нэе. Может, она ревновала её к Икринке, может, сама Нэя к ней охладела, и её нисколько не интересовали тайны Эли. Подойдя к распахнутому окну, — на втором уровне здания стены уже не обладали той прозрачностью изнутри, как это было на первом этаже, — Эля увидела свою хозяйку. Та барахталась с каким-то мужиком и громко смеялась! Вошедшая в последнее время в роль повелительницы очень убедительно, так что ни у кого не возникало желания ей перечить, она уже не подпускала Элю к себе для былых откровений. Эля смогла разглядеть, что явно не Антон там внизу. А тот, о ком и подумать было немыслимо, настолько боялась Нэя одного упоминания о нём даже вскользь, думая, что Эля тупа и ничего не понимает.

— Ну и разошлась! — сказала Эля самой себе и тоже засмеялась, наблюдая комичную сцену. Высунувшись из раскрытой наполовину панели окна, она грозно, но исключительно из озорства, чтобы прогнать Рудольфа, крикнула в темноту, — Эй! Кто там бродит по закрытой для посторонних территории?! — якобы она не сумела рассмотреть в темени ночи хозяйку. Тем ни менее хохот не утихал, а только усилился. Нэя её раскусила.

Эля, как-то и вдруг заражаясь чужим и очевидным счастьем, захлопала в ладоши, любуясь и радуясь окружающей красоте мира. Возле «Мечты» вовсе не было темно. Кристалл не только освещался со стороны Главного Шоссе, но и сам излучал бледно-сиреневый свет на прилегающие террасы. Да и само небо было настолько ясным и обильно-звёздным в эту ночь. Искусственный свет от мощных фонарей вдоль Главного шоссе, поднимаясь до определённой границы и так, что нисколько не затмевал сияния бесчисленных звёзд, сливаясь с сиреневым, матовым и мягким светом самого кристалла, создавал видимость некоего натянутого, гигантского прозрачного зонтика. И тот уже заливал сверху мягким свечением сам холм, пышные купы деревьев, Нэю в светлом платье и Рудольфа в его белой безрукавной рубашке, мерцающей розоватой флюоресценцией, словно всё вокруг было втиснуто в некий волшебный хрустальный купол.

Нэя пришла в следующий же вечер. Ждать себя не заставила. И даже опередила его. Собираясь её встретить у Главной Аллеи, он неожиданно перехватил её возле Зеркальной площади, с которой и открывалась вся перспектива строений своеобразного города в городе под названием «Зеркальный лабиринт». Могли и разминуться, а она опять сочла бы это за обиду.

Сгустилась темнота, в лесопарке никто не гулял. В пустынном холле «Зеркального Лабиринта» усталое эхо перешёптывалось со звуком его шагов. Он вышел к своей машине, заранее приготовленной и оставленной у самого выхода. Но даже дверцу машины не пришлось открывать. Она проявилась из мрака леса неожиданно, сама подобная полуночной нимфе в платье, на котором словно бы отражались призрачные отблески звёзд при полностью беззвёздном небе на данный момент. Декольте, открывая её волнующую грудь, тем не менее, прикрывал туман полупрозрачной кисеи, из-под которой её белоснежные холмы тревожно и заметно вздрагивали из-за неровного дыхания. Она бежала? Или сильно нервничала? Что-то соорудив на голове в подражание незабываемой Гелии, она убрала причёску заколками с кристаллами, что выглядело скорее умилительно, чем шикарно. Ей шла высокая причёска, но гордость собою забавляла, милое лицо хотелось тотчас же расцеловать, смяв башню из окрашенных волос. Маленькие ступни были сжаты в узкую обувь. И духи те самые, что и у Гелии.

Ожидая её, Рудольф опять не ожидал её такой, — совсем другой, но прошлой по силе потрясения, какое испытала его душа. И несмотря на кукольно-несуразную из-за своей избыточной сложности и чрезмерной красивости, — в целом забавную, если на взгляд землянина, — одежду, если бы такая девушка появилась в том самом «Звёздном Персее» на Земле, там остолбенели бы все. Потому что гораздо важнее её затейливых текстильных фантазий была она сама. И его вдруг накрыло, настолько не подходящее к их моменту встречи, воспоминание о другой…

…Гомонящий бар, небрежно одетые и уставшие курсанты, а тут влетает невообразимо разряженная девушка в точно таком же зелёном и для чего-то длинном платье. Она же любила всех поражать, любила быть всякий раз неузнаваемой, оригинальной, а порой чудной и даже одуряюще безвкусной. Абсолютно гладкая ткань, по которой изредка вспыхивали искры и тут же гасли…

«Под метеоритный дождь, что ли, попала»? — пошутил он. А что она ответила?

«Раз живая, не опалённая, то выходит, это был обычный дождь». В её волосах тоже сверкали искры. Он никак не мог вспомнить самого главного. Её лица. Она, словно бы мстя, утащила из него память о своём лице… И как он ни вглядывался в собственные глубины, то отчётливо видя порой даже незначительные детали её одежды, обуви или причёски, само лицо видел таким, как если бы она стояла на другом берегу реки…

Вокруг царила тишина, пустота огромного холла, а девушка, ставшая миражом памяти, вдруг заявилась без зова… Он повернул её лицом к ночному плафону, чтобы убедиться, пришла та, кого он звал и ждал… Встревоженная нимфея другого мира глядела на него вопрошающе? Что не так?

Так каким же было лицо той, другой? Оно ускользало и размывалось, разбивалось на брызги, как если бы он пытался схватить отражение на воде. Перед ним стояла тончайшая женщина, не имевшая с возникшим миражом ничего общего. Общим было только его потрясение. Против ожидания, против воли, наперекор его отрицанию собственного чувства. А вот размер холла «ЗОНТа» точно соответствовал тому бару, и казалось, что это и есть Земля. Просто из «Персея» зачем-то вытащили всю мебель, все ушли, а пригашенные, в сумраке, иллюзорно-трёхмерные города Нэиля усиливали сходство с Землёй.

Несравнимая ни с кем сама по себе, но неумелая подделка под Гелию, Нэя замерла перед ним, ожидая его ослепления собою. Ожидание, предвкушение своей победы читались в её напряжённо расширенных и опять ярко подкрашенных глазах. Он вспомнил, что у Гелии тоже было когда-то похожее в платье. Он начисто о том забыл, но вспомнил, увидев Нэю в таком же искушении. Другое платье, конечно, но сотворённое по старому образцу, вынутому из её памяти талантливой художницы. Зачем ей понадобилось загримироваться под Гелию? Она казалась каким-то диковинным сплавом всех его прошлых женщин, многоликой и неуловимой одновременно. Или же сказалось дневное переутомление, помноженное на волнение?

— Ты точно пришла? — спросил он, — Или же ты лишь мираж ожидания?

Она неожиданно утратила равновесие, поскользнувшись гладкой подошвой туфельки, и невольно прижалась к нему. Или из-за ответного волнения, или из-за того, что ей стало холодно, поскольку был заметный контраст между душной жарой уличного пространства и прохладным кондиционированным воздухом огромного пустынного холла, но он ощутил её дрожь. Трогательно маленькая, невозможно хрупкая, чуточку растрёпанная, потому что бежала, потому что боялась темноты и много ещё чего, на какой-то миг она показалась ему такой же заброшенной тут, как и его собственная дочь… Такой Икринка была, когда плакала и дрожала в его объятиях после утраты матери…

Ему стало жалко её именно как собственную дочь, как зависимое существо, а также как ту, кого он обидел, растоптал… с которой невозможно предаваться сексуальным утехам, во всяком случае не сразу, не сегодня точно. Радостное торжество покинуло его, стало больно от невозможности исправить прошлое. Она отстранилась, и он заново ослеп от её красоты, тут же откинув столь неуместно возникшие чувства, не соответствующие ни моменту долгожданной встречи, ни её настроению уж точно. Она буквально сияла.

— Что это у тебя? — спросил он, пытаясь прикоснуться к ней. Искристый сгусток отполированного камушка, висящий на длинном шнурке, скрылся в её маленькой ладошке, которую она подсунула под его довольно расторопную руку. Она пока что не хотела столь откровенных прикосновений.