Она бродила по пустому пространству, для чего-то огибая постель, поскольку между стеной и постелью имелся довольно большой зазор, словно бы очерчивала некий спасительный круг и защищала своё предстоящее, зыбкое какое-то, счастье, то ли будет оно, то ли так и не состоится. А то, как он поспешно демонстрировал ей это ложе будущего единения, ничуть не сомневаясь в её окончательном согласии, было ей понятно. И такая его откровенность в сочетании с тем особым взглядом, который уже заметно туманился, коробило её отсутствием тонкой игры, искусным ритуалом почти воздушного ухаживания, непременно затянутым в виду того, что произошло в том подземелье… поскольку она могла бы приходить сюда ещё много и много вечеров без того, чтобы сразу завалиться в эту постель. Пусть будут долгие встречи, каких не было у неё никогда в её юные годы ни с кем, как бывает это у других девушек. Как было у него с Гелией…

Вспоминала свои девические мечты об этой пирамиде, ей обещанной как вместилище волшебного счастья. И почему он её так возносил, скучную башню- вышку, созданную лишь как обширная смотровая площадка? Но уж никак не храм любви. То внезапное желание телесной близости, накрывшее её в ночь примирения на поваленном дереве, на момент первого её прихода сюда отсутствовало. В чужом помещении он вдруг показался чужим, незнакомым, но тем, кто поспешно подталкивал её к тому, ради чего и привёл, — к заурядному утолению простейшего инстинкта, который, не исключено, презирал в себе, а давить бесконечно уже не мог. К ней же внезапно вернулось её прошлое бесполое наполнение, с каким пришлось прожить, по сути-то, большую часть своей молодости. Она словно со стороны увидела то, что должно вот-вот произойти… оголиться, открыться для взаимного доступа… И в тот самый момент, как он вышел за пределы спальни на смотровую площадку, видимо желая дать ей время для преодоления волнения, возник ощутимый сквозняк. Одновременно с ним накатило отвращение к своему податливому телу, к скрытому в нём вместилищу, предназначенному для его сладострастного выброса и последующего быстрого остывания. Охватил болезненный недужный холод, вселенский стыд за природу людей, в которой не было ни его, ни её вины, а вина эта отчего-то в ней была.

Она присела на край постели, внезапно устав от непосильной задачи привести себя в утраченную гармонию, и сильно сжала колени. Никогда, никогда она тут не заляжет, раскрыв себя столь же позорно, как произошло в её кристалле. Ей требовалось некое исцеление, а он его дать не мог. Он не умел, он не был Тон-Атом. Он мог дать или страсть, или боль. А ей нужна тихая нежность. Она любила его не потому, что он всех лучше, ведь не исключалось, что он для неё как раз реализация одного из худших возможных выборов, — из тех, что предлагаются откуда-то свыше. Он был ей дар, сброшенный со звёзд, и он был её непомерной тяжестью, какой для всех и является жизнь, поскольку от него нельзя было избавиться, только если вместе с самой жизнью. И она вспомнила слова Тон-Ата: «В любви, как и в смерти, никто не поможет».

Она какой-то частью своей души видела, как сюда входила Гелия. Открывалась панель в полу, и Гелия поднималась по белой и закрученной ракушкой лестнице, ведущей сюда снизу. О чём они тут говорили? О её заботах? О спектаклях? Вряд ли он рассказывал ей о своих делах. Этого он не делал никогда. Она залезала под плед, похожий на крыло гигантской птицы, такой же плед был и в подземелье, и у Гелии в её квартире. Как Гелия совмещала любовь к Нэилю и странную привязанность к Рудольфу без всякой любви, было за пределами понимания. А Рудольф что чувствовал? Чувствовал ли он пустоту, когда она, находясь рядом, была уже не с ним давно? Понимал её игру? Изматывающую своей фальшью, не дающую радости, в отличие от той игры на театральных сценах, которой она радовала поклонников своего дара. Ведь и сама Гелия уже не походила на ту, какую он встретил когда-то в горах. Чистая воплощённая мечта прежних лет, встреченная некогда в горах, не совпадала с Гелией настоящей. Чарующая красота оставалась при ней, а всё прочее утрачено… А иначе тут не возникла бы другая. Отталкивая прекрасную Гелию, она призрачно вошла в его сакральную башню. Но он её, понятно, не увидел. Её увидела Нэя…

…Азира со своим спутником, неким человеком из высших военных структур Паралеи, одно время очень часто посещала цветочные плантации Архипелага, точнее дом Тон-Ата, и терзала Нэю своими откровениями, понимая подлым бабьим чутьём, чего той не хватало в её изысканной, благополучной, но стерильной и пустой жизни.

Переливаясь глазами кошки, Азира шептала ей, когда они уходили от мужчин, погружённых в разговоры и смакование обеда, в женскую часть дома, где жила Нэя с бабушкой, о том, какую наполненную удовольствиями, обожанием необыкновенных мужчин, их любовью, жизнь она ведёт. После отбытия Азиры почему-то всё вокруг обесцвечивалось, наваливалась тоска и головная боль. Нэя завидовала не Азире, а той жизни, которой у неё не было. Она тоже хотела обожания и любви…

Но здесь, в пирамиде, её встретила гулкая пустота. В чистых углах не метались тени, а в тишине не шуршал шёпот минувшего. Всё это клубилось и роилось в самой Нэе. До сих пор. И зависть, и ревность, и прошлая боль. Она провела по стене ладонью. Ни следа, ни звука, только твёрдое и холодное ощущение препятствия. Так было в первый её приход. Рудольф даже не сделал и попытки к поспешному сближению. Дал ей время осмотреться и привыкнуть.

Хрустальное нутро, куда она стремилась столько лет, резко разочаровало. Её внезапно накрыла волна отчуждения, зажатость, страх провала в пустоту вместо желаемого взлёта… Поэтому ограничились лишь разговорами, как добрые старые приятели.

Войдя в пирамиду во второй вечер, она опять словно наткнулась на ту, кто сшибла бесплотную тень чудесной Гелии, и повторно окутала вязкой волной потревоженного и ушедшего времени. Как же крепко она засела в ней! И насколько же это было в характере Азиры, назойливом, злом, мешающем всегда.

Каким образом она прибывала на тот самый остров Архипелага, где и жила Нэя? Но в той прекрасно оформленной и удобной жизни было столько загадок, что они воспринимались как некая обыденность, о которой принято не задумываться и не задавать детских вопросов, ответы на которые, вроде бы, всем вокруг известны. Мало ли что нас окружает, чем мы пользуемся, не соображая, как и почему оно работает. Так и тут. Кто-то включал очередной день, как некий голографический экран, на котором иногда возникала, возможно, тоже голографическая Азира. Для Нэи она была подобна фильму ужасов, который вас заставляют просматривать раз за разом, через «не хочу», через принуждение. Тон-Ат отмахивался от нытья Нэи, говоря, — Уходи к себе, иди гулять, купаться. Можешь и к океаническому побережью прогуляться, да куда угодно! Не общайся.

Как было возможно не общаться, если это общение навязывалось? Этот летучий и пугающий призрак из детства, выросший в причудливо-красивое создание женского облика, зацепился за одного человека, для непонятных целей нужного Тон-Ату. Военный и аристократ, он притаскивал за собою эту увы! Не призрачную нечисть. Нэя сразу поняла, что она тревожит Азиру. Причина крылась не в зависти к той роскоши, в коей обитала Нэя. Причина заключалась в том, о чём и не ведала Нэя, живя в отдалении от континентальной Паралеи. Усиленно делая вид, что Азиру не помнит, не знала никогда, Нэя изображала из себя утончённо-изысканную хозяйку дома, обязанную проявлять лицедейскую приветливость к гостям, не нужным ей, но для чего-то нужных её повелителю.

Азира вначале приняла игру, а потом умело смяла все навязанные правила и впёрлась в пространство души своей бывшей знакомой, жены сурово-властного хозяина. Начала с того, что напросилась на уединение вместе с хозяйкой, чтобы быть подальше от утомительных разговоров прибывших гостей. Ей выделили комнату для отдыха, но она пришла к Нэе, поскольку комнаты в огромном доме-башне не имели внутренних замков. Разговоры протекали сухие, как песок, ни о чём, пустые и пока что без душевного утомления. Однако, эмоциональная связь между ними установилась. Нэя была слишком одинока, чтобы не клюнуть на эту приманку. Начала танцовщица с того, что принялась возносить искусство танца, свой труд, без чего любой природный дар — пустяк. А пришла к тому, как все жаждут ею обладать, но выбор всегда за ней. Те времена, когда её никто и ни о чём не спрашивал, остались позади. Она взошла. Она звезда!