— Тебе хорошо тут платят, — отметила Икринка, привыкшая к практичности в бедной провинции.

— Ну, да, — ответила Нэя, уйдя в сторону от практичных вопросов. Как и обычно.

Они любили валяться в постели среди атласных подушечек и болтать о том, о чём нельзя говорить с мужчинами. Нэя объясняла ей многие вещи и тайны женской и мужской природы. Она невероятно много знала столько интересного, о чём Икринка и понятия не имела в своей провинции. Она не имела стыда в том, в чём сама Икринка была сущей невеждой. Рассказывая об интимных тайнах, переданных ей лично старшей мамой Ласкирой, — а та была в молодости жрицей Матери Воды, — Нэя настолько вдохновенно сияла глазами, настолько менялась, что Икринка и сама забыла начисто о неловкости, о желании сбежать, возникших вначале. А самозваная жрица Матери Воды учила, как надо себя вести, чтобы уже не отпустить от себя возлюбленного, раз уж сближение произошло. И как эти особые приёмы использовать ради дальнейшего служения-восхищения самих мужчин, вернее, того единственного, который у неё и есть. Устав от технической стороны любви, — всего сразу было и не уместить в голове её юной подруги, Нэя плавно переходила к откровениям душевного свойства.

— Не надо думать, что я тебя развращаю. Я всего лишь делюсь с тобой навыками любовной практики, и всегда лучше женщине самой верховодить в этом смысле и ни в коем случае не становиться игрушкой тех, кто развратен и распущен. Не каждой же выпадает счастье найти себе чистого и светлого человека. А ты уже женщина, хотя девушкам жить намного проще, — и она вздыхала, вроде и горестно.

Помолчав и повздыхав вволю, она коснулась и своих семейных тайн, — Я происхожу из элиты духа, очень старинной, подлинной, много знающей. Наш мир вырождается, у элит мало детей, и поэтому их остается всё меньше и меньше. У моего папы, например, двое детей из трёх, воспитанных в первом браке, приёмные из простолюдинов. И только один сын родной. Он погиб в юности. От мамы, второй жены, родился мой брат, потом и я. Осталась только я. Но маму вынудили уйти в нищету после гибели отца, а те, кого и мама и папа воспитали и всё им дали, не помогли абсолютно ничем. Отвернулись даже от бабушки при её жизни, а уж меня и знать до сих пор не хотят. И всё из-за мнительности, а вдруг я потребую свою часть богатства? Элита грубеет, замещается примитивной фактурой низших слоев. Конечно, не все они таковы, как мои сводные сестры, но информационная матрица человека не всегда поддаётся перекодировке, не всегда способна поддаваться шлифовке умелого воспитания.

Меня бабушка воспитывала даже в убогих условиях жизни как аристократку, то есть, как человека, который обязан оставаться человеком в любых условиях, — деликатным, добрым, дружелюбным, открытым для всего лучшего, чтобы его впитывать в себя, и уметь защищать себя от влияния подлости и зла. И красивым тоже. Хотя временами, если уж честно, она срывалась. Позволяла опускаться до уровня окружающих, ругалась как они, жадничала по пустякам и даже била меня, если злилась. Но потом всегда плакала и просила прощения. А я никогда, никогда не опускалась до грубости и низости, живя среди людей бедного уровня, где и мне пришлось хлебать бытового лиха. За это меня не любили, считали гордячкой, но я осталась чистой, я не запачкалась в той свалке, куда попала после волшебных цветочных плантаций Тон-Ата. За это я уважаю себя. И лучше умру, чем позволю себя унижать. И ты будь такой.

Икринка приходила к ней, как могла бы приходить к маме, будь она жива. Но мамы нет. Её прекрасный дом, который хорошо помнила Нэя и часто описывала его Икринке, полностью разграбили, как только стало известно, что мамы уже нет в живых. Все её чудесные платья, драгоценности, подарки поклонников и прочие редкости пропали. Даже посуду и бельё растащили. Но кое-что Нэе удавалось находить у перекупщиков в столице, и некоторые мамины вещи она сохранила, и обещала ей их отдать, если она хочет. Но Икринка была равнодушна к вещам. Что ей мёртвые вещи, если нет прекрасной её мамы? И она отказалась.

Постепенно пришло понимание, что Нэя открывает ей не всё. Она видела однажды, как у «Зеркального Лабиринта» на его полированных ступенях Нэю обнимал отец. Он целовал её в губы и не мог оторваться, гладил по спине, думая, что никто не видит. «Жрица Матери Воды», кем и мнила себя швея из «Мечты», изгибала свою поясницу каким-то особым томным изгибом, вставала на цыпочки, буквально повиснув на своём высоком избраннике, вытягивалась как струна и разве что не звенела на ветру.

Икринка презрительно и впервые отметила недостатки её внешности, — бледноликая жрица была мала ростом, тонка в талии и тонка ногами, а вот грудь… Ну этот недостаток она отметила и сразу же, в первую встречу. А ноги она прежде скрывала довольно длинными подолами. Но тут уж, войдя во вкус своей власти над тем, кого она заставила восхищаться собою, решила, что она совершенство и для всех прочих.

— Чучелко ты витринное, порождение твоей же вычурной «Мечты», тонконогое и тонкорукое, к тому же грудастое, как кормящая мамка, но отчего-то без детей, — тихо бормотала Икринка, полыхая стыдом за отца и за саму «жрицу Матери Воды». — Вот тебе и колдовская техника Матери Воды в действии! Постель плавно, как вода, перетекает на улицу, и все видят этих ослепших идиотов, тогда как они никого и ничего вокруг себя видеть не способны.

Она спряталась за обширные, поддерживающие козырёк входа, колонны, ожидая, когда они отклеятся друг от друга. Отец смеялся смехом идиота, «жрица» о чём-то возбуждённо позвякивала. Душевному успокоению Икринки поспособствовало то, что вокруг было малолюдно, да и те, кто сновали, спешили или прогуливались, находились поодаль от одуревшей не к месту, да и не по возрасту, пары. Наконец Нэя первая отлипла, легонько пихнула его, — Ты опоздаешь, а виновата буду я… — но опять прижалась, не отпускала, — Ночью заедешь, когда будешь возвращаться? Ждать тебя?

— Если не устала…

— Как же я могу устать? Мне уже не хватает тебя…

— Прошу тебя, выспись хотя бы днём. У тебя уже синие круги под твоими бесподобно синими глазами…

— Я постараюсь. Но столько работы…

— Может, послать твою работу, куда подальше? Поживём с тобой в горах, на самом отдалённом объекте под силовым куполом. Только представь, что и ночью, и утром, и днём мы вместе столько раз, сколько заблагорассудится. И никого вокруг. Ты будешь купаться и загорать голышом… У меня как раз свобода от всех трольских дел намечается…

— Ты мечтатель, Руд. А ещё меня обзываешь мечтательницей! Я тоже хочу пожить с тобой там, где никого вокруг. Только не буду я загорать голенькой. Нельзя женщине обнажаться под излучением Ихэ-Олы. Только свет ночных спутников дарит красоту и долголетие коже женщины. У человека же нет чешуи или меховой шкуры, чтобы гулять ему без всего. Я же не дикая. Да и вдруг кто увидит? Прибудут на тот объект твои же ребята, а там голая женщина! Я стыдливая…

— Да ну? Как же я забыл, что ты у меня невинная жрица мамки воды… — он стиснул её так, что она пискнула, — Они сами там загорают голышом, когда жарко.

— Рядом с ними нет женщин, а загорать вредно.

— По поводу женщин, пожалуй, я и усомнюсь. У нас там вольница, к моему сожалению охранительного пса, кем они меня считают, и к их щенячьей недальновидной радости. Вот случай был, заигрались с девчонками, а силовую защиту забыли включить, и что?

— Что?

— Одного убили, другого покалечили, а третьего утащили выползни из тоннелей неведомо куда. Так и не нашли беднягу. Девчонки разбежались, еле потом их отловили в горах, а так бы тоже сгинули.

— И что с ними произошло потом?

— Ничего, потом их отпустили восвояси. Кому они нужны-то.

— Так было на самом деле?

— Зачем бы мне сочинять такую вот мрачную сказку?

— С тобой я бы никого не забоялась и очень хочу прямо сейчас оказаться на том самом объекте… искупаться вместе…

— Мне иногда кажется, что твоя Мать Вода завидует твоей красоте, когда ты купаешься… поэтому ты и боишься глубины. Чувствуешь, что она хочет утопить тебя из чисто-женского соперничества…