И вдруг возник тот самый эффект, когда она вошла в некий поток, — в его мысли, в образы, в душу? Он лежал рядом с закрытыми глазами, одетый и даже в обуви, в своих огромных ботинках. Она подумала о том, что её раздражают эти ботинки, и попыталась вспомнить, видела ли когда другую обувь на нём? Кажется, нет. А все прочие в городе, да и в столице, воспринимали его как человека, который чудит или же экономит на нормальной хорошей обуви. Бывают же такие люди, отнюдь не бродяги и не бедняки, а очень даже продвинутые в своём жизненном жанре, но проявляющие некоторую поведенческую чудаковатость, что ли. А некоторые думали, что у него что-то с ногами не то, и он пытается это скрыть странной обувью. А поскольку он в ЦЭССЭИ слишком заметный, то такие же чудаковатые парни ему стали подражать. Ведь и Артур никогда не переобувался, покидая засекреченные от всех жителей Паралеи пространства. А вот Олег, доктор Франк, прочие земляне, носили обычную «трольскую», как они выражались, обувь.

Он думал о Гелии. Скорее, не думал, а брёл как по мелководью. О том, что у Гелии между ног было нечто вроде куска льда, манящего и чистого, но убийственного для живой души. И этот лёд он пытался растопить тем нежнейшим орудием любви, данным Творцом для продолжения рода. А Гелия только ознобила его, лишила присущей ему от природы страстной чувствительности, и он перестал быть в этом смысле нормальным мужчиной. И только увидев её, Нэю, смешную, с розовеющими щеками и потрясёнными при виде его глазами, он сразу почувствовал, какое сокровище есть у неё там, под платьем смешной куклы, потому что сразу уловил её излучение, её скрытую до времени страстность. Её зов, который она сама вряд ли и осознавала тогда. И это её сокровище, данное природой, местной «Мать Водой», в самый первый же раз обожгло… он не ошибся, она приняла его полностью и с горячей лаской, неодолимо прекрасная, согрела сразу… Только продолжения не дала… — внезапно он перешёл на неизвестный Нэе язык. Она не понимала языка, но чувствовала, что споткнулась о некую непристойность.

— Переведи, — попросила Нэя вслух.

— Что именно? — не понял он.

— Свои мысли.

— У меня на данный момент отсутствуют внятные мысли, поскольку я задремал.

Въехав вдруг в то, что такой момент предельного обнажения уже не повторится, она спросила, — Сознайся хотя бы теперь, что ты полюбил Азиру…

— Давай лучше вздремнем ещё чуток, а то я не выспался, — ответил он и снова закрыл глаза. Она положила голову ему на грудь, будто прислушиваясь. Он сделал вид, что не придаёт никакого значения её бормотанию. Но его внутренний информационный поток отразил в себе лицо той, чьё имя было произнесено. Нэе хотелось, чтобы он размазал Азиру в ничто, в пыль под своими ногами. Но в следующую минуту пожалела о собственном вопрошании. Нет, он не забыл Азиру и не собирался развеивать в пыль своё прошлое с ней. Он погружался уже глубже, не щадя ту, кто брела за ним следом, — ведь он и не приглашал её следовать за собою. Нэя вглядывалась в мерцание дна, ища хоть камушек давней вины или раскаяния, но там ничего подобного не обнаруживалось.

Азира… она несла в своём существе живое горячее излучение, обещание любви. Но душа её оказалась не то, чтобы неразвита, а подпорчена. Возможно, при более бережном отношении это было исправимо, но он не сумел дать ей то, к чему она, очевидно, стремилась вначале, — к полному доверию, если уж не к ответной любви. Она сильно страдала вначале, но пойти на полноценную связь с нею означало покинуть Гелию. А этого он сделать уже не мог по причине болезни Гелии. Но и Азиру он отталкивать не хотел. В результате таких ущербных отношений, что их связывали, она вернулась к прежнему образу жизни, вписав его в длинный список всех прочих, кого и обслуживала. Закономерно, что все «утехи», и очень быстро, ниспали до нуля в его личной шкале ценностей.

— Ты точно не пробовал вчера «Мать Воду»? — спросила она.

— Нет.

— Но ты… ты какой-то странный тоже… Я чувствую в тебе некий сумбур…

— Я всегда с тобой откровенен.

— Тогда скажи, ты влюбился в Азиру по-настоящему? — Нэя затаила дыхание, страдая от ревности к прошлому.

— Нет, — ответил он без всякого удивления, — Такого не было, да и быть не могло…

«Как же глупо я вляпался в заманчивые силки этой «особой девы». Но ведь я хотел того, чего ты так и не дала… сбежала… Она никогда не притворялась, что хотела меня по-настоящему, никогда не использовала лживых своих ухищрений в первое время, а желала выстроить такие доверительные отношения, какие оказались невозможными вовсе не из-за того, что она давно где-то утратила свою чистоту… Она не лгала, когда даже в ту злополучную ночь призналась, что любила меня… Так что же именно я к ней чувствовал? Вначале пожалел, подумал, девчонка всего лишь заплутала в диком здешнем лабиринте, совсем же юная, бедная, без поддержки живёт, талантливая… Но потом, эти постоянные её требования взбодриться глоточком «мамаши воды» перед близостью, после чего она теряла чувство реальности и обзывала меня Нэилем… так и осталось это нестираемое ощущение чего-то скверно-мистического, что Нэиль заменял меня, конфискуя, если и не полностью, то существенную часть такого вот «сексуального экстрима»…

— За что же ты так её уделал, талантливую, что она оказалась у Тон-Ата в клинике?

Он вздрогнул, — Я-то каким образом там поучаствовал?

«Да она и сама на всё натыкалась, как спала на ходу в последнее время… случайно пихнул её слегка от досады, поскольку она распускалась уже до безобразия, вот она и упала неудачно…

— Не ради же таланта ты с ней связался? И какой ещё талант ты в ней разглядел?

— Чего ты ко мне привязалась! Мстишь за то, что я не разрешил тебе забрать бирюльки Гелии? Да я тебе ещё целую груду подарю. Вот только выберусь на разработки… Буду выбирать только самые уникальные образцы, чтобы ты уже не обвинила меня в том, что я жадный и безвкусный. Ты разлюбила меня? Ругаешься, пихаешься…

— Гелия сказала мне однажды, когда прибыла к Тон-Ату с очередным визитом, что только после утраты Нэиля поняла, насколько ты дорог ей, необходим, а без тебя она точно убила бы себя. И если бы я осталась тогда в столице, ты бросил бы меня очень скоро. Гелия не отпустила бы тебя уже ни за что… А ты сам никогда не имел в себе сил на то, чтобы оставить её. И моя участь была бы печальной… как у Азиры… Раз уж у нас такая запредельная откровенность, скажи, какой Азира показалась тебе при первом взгляде?

— Да прекрати ты устраивать тут допрос с пристрастием! Ты же не только меня истязаешь, но и самоистязанием занимаешься…

— Нет уж. Раз начал своё повествование, так уж и продолжай. Ведь я такое о тебе из её уст слышала, что правда мне требуется как твоя же реабилитация. Я ей не верила никогда, но мне важно твоё подтверждение. Так какой она тебе показалась на первый взгляд? Говорят же, что первое впечатление всегда верное, да потом люди о нём забывают, подпадая под влияние другого человека. Мы же все друг на друга влияем, меняем представления о себе и свои же мысли о других под их воздействием на себя. Ты, конечно, сильный, но ты, как и все мужчины, которых любят женщины, перед ними слабый! Тех, кто не поддаётся женскому воздействию, женщины не любят! Впрочем, как и тех, кто чрезмерно поддаётся их влиянию. Что именно, скажи ты мне, было в ней настолько привлекательным, что даже мой брат любил её…

— Твой брат? — удивился он, — Как же тогда Гелия…

— Да не нуждался он в Гелии! Он, может, ни в ком не нуждался… Он был как раз из тех, на кого женщины не умели оказывать влияние… Уловил разницу? Воздействие это способность очаровывать собою, а влияние — это подчинение. Я ведь очаровала тебя с первого взгляда, но разве я тебя подчинила? Мой брат тоже считал Азиру необыкновенной красоткой, чтобы ты знал. А я считала её чудовищем!

— Я никогда не считал её красоткой. Она мне ничуть не понравилась, когда я увидел её впервые. Жизнерадостной, пожалуй, ласковой, но чудовищно безвкусной. Волосы были потрясающие, как шёлк… Я мог бы тебе солгать и сказать, что она была даже по виду порченая, но ты и сама знаешь, какой она была…