— Олег, что ты несёшь? — Антон сел рядом, — убить, убить! Мы тут разве убийцы?

— Да, — сказал Олег, — ты нет. А я стал преступником. А ведь это шеф выкинул её с базы. Мне сказали ребята из внутренней охраны. Проболтались случайно, но я не удивился. За что?

— Но ты пойми. Закон нерушим. Закрытый объект, засекреченный настолько, что все посторонние, туда попавшие, просто выбрасываются за пределы гор, если не ликвидируются. Но её же никто не тронул. Её отпустили. И всё произошло уже там, в их притоне. Причём тут шеф? Он даже тебя простил. А ведь это был серьезнейший, и не проступок, а именно преступление. Ты уже не был штрафником, тебя всегда отпускали на поверхность. Но посторонним нельзя. Он даже дочь не пускает в горы.

— А я столько её искал. Все ребята знали, что она у меня живёт. Стирали визуальный контроль. Мы все так делаем. Мы же живые люди, а не роботы. А на поверхности, где бы она жила? Под кустами в лесу? Ей было негде. И мне некуда было её спрятать. Я не хотел её отпускать никогда. Я не успел ничего объяснить шефу, боялся его. И не зря! Он сидит тут в какой-то варварской роскоши, как древний тиран. Бабу свою увешал побрякушками, она ходит тут, ярче самой Магниус сверкает. Милуется с нею у всех на глазах. В горном озере купаются, ребята видели в записях контроля. Случайно или нет, может, и подглядывали от скуки. Он блаженствует, ему можно? А нам? Для него секретный объект место для эротических игр, а для нас — закон суров, но выше всего? Старина Франк так и говорит, что у них для своего внутреннего круга свой тайный кодекс, не про нас писанный. У них своя мораль и свои закрытые цели. Это для нас равенство, братство и закон, что превыше всего личного. Чуть кто промахнулся… Да что я тебе-то говорю! Ты ничего не знаешь, ты же «ксанфик»! А у них, в ГРОЗ, есть инструкция, тайная, что всех тех, кто выходит из повиновения, даже малейшего, уничтожают. А ты думал, они так его любят, что перед ним стоят навытяжку и ловят каждое слово? Отец! Кому отец, а кому и палач. Ну, в этом я его не осуждаю. Если случится бунт, то Земля — где она? А тут можно и уничтожить всех, а самому стать ещё одним Пауком. Франк говорил, что тот заокеанский Паук и есть такой инопланетный бунтарь. Он уничтожил своих и стал владыкой над дикарями, благодаря своим техническим возможностям их подавлять. Я же всё понимаю, и я о другом хотел сказать. Антей, я не могу её забыть! Где мне взять такую же? Я хочу на Землю. Он грозится всё открыть, мой подвиг, если я не останусь, не возьму себя в руки. Но он не откроет ничего. Его сын был соучастником. А ты думал, он так добр ко мне по своей великой милости? Счастье моё в том, что обо мне слишком хорошо известно в ГРОЗ, потому что мы с тобой единственные, кто чудом уцелели в огненном пекле после взрыва. Все погибли, а мы нет. А так, после такого отправился бы я вслед за своими жертвами на суд к их Надмирному Отцу. Но не думаю, чтобы Он меня принял. Сказал бы, мне и своих головорезов хватает, не знаю, какие вселенские преисподние ими набивать, а тут ты ещё. Катись-ка к своему Богу, пусть Он с тобой разбирается. Думаешь, я испугался бы смерти? Да нет. Может, мне и легче бы было. Если там есть это «легче». — Он бормотал ещё что-то, но речь была бессвязной. Антон не знал, как его утешить. Икринка стояла в испорченном платье, но ничего не понимала в его горе.

— Он твой отец, — сказал Олег, вытирая слезы салфеткой, как-то случайно прихваченной из заведения, — но… — и он замолчал, вытер руки, испачканные соусом, и машинально сунул салфетку в карман рубашки, пошитой по местному образцу. Рубашка эта напоминала блузу земных художников Эпохи Войн и романтизма, и казалось, сидит эдакий симпатичный художник с салфеткой, испачканной краской, которую он нервически извлёк опять и уже вытирал лицо, стыдясь своих мужских слёз, да ещё на глазах у девушки, но только испачкал скулы соусом, красным как кровь. — Я убийца, да. Но и он тоже. Он впал в своеобразную форму помешательства вседозволенностью. Франк умный, он говорит, что и жестокость, и чёрствость — формы психической невменяемости, а это связано с нарушением деятельности префронтальных зон мозга, и много ещё с чем.

Может быть, Олег не знал, какая женщина была матерью Икринки, но возможно и знал. Он возненавидел Венда, и последующий рассказ вполне мог быть его местью за гибель Колибри и за удар в присутствии других людей, сломавший Олегу челюсть и опрокинувший его на пол. Франк починил ему челюсть, но душу не сумел, и это было очевидно теперь. Унижение Олег простить не смог.

— Это сейчас он стал как бы примерным семьянином. Женщину себе завёл, валяется с нею на голубом песочке. Объект там не объект, ему можно.

— Он же тут почти два десятка лет. А ты как прилетел, так и улетишь. Он же не принял тут постриг, как монах. Чего ты? — Антона неприятно поразила вдруг вырвавшаяся низкая злость Олега, — здесь никому ничего личного не запрещается. Ни мне, ни тебе. Это же по-человечески всё понятно.

— Да, — согласился Олег, — человеку дозволено всё, что человечески ему не чуждо. А если есть то, что уже выходит за рамки человечески дозволенного? Тогда как?

— Ты о ликвидации шпионов? Или преступников? Может, сам его заменишь в этом деле? Уже и опыт имеется. Не думаю, что он был бы против. Думаю, что его как раз страшно тяготит эта нечеловеческая обязанность, такое вот страшное бремя для психики любого нормального человека.

— Вот именно, нормального. Я-то, видишь, совсем тут рассыпаюсь на фрагменты прежней своей, гордой когда-то личности. Или как говорит нам шеф: «Не личности вы, а ещё личинки. А личностью вам только предстоит стать, если тля внутри не сожрёт». Слабак я! А шеф — да! Звёздный воитель. Куда мне до него. Его «Терминатором» дразнили на Земле, когда в Академии Космодесанта учился. Был такой из древней сказки ликвидатор из искусственных сплавов. Кто-то был там пророком, всё же. Здесь на базе есть один тайный отсек. Вот там у нас и ликвидируют пойманных шпионов. Своих уже давно не приходилось. Дисциплину наладили ещё при Шандоре, что и говорить. Потом роботы сбрасывают их тела в особый колодец, да что я рассказываю. Ты же это видел. Помнишь, при аварии в горах? Конечно, это хреновая обязанность, не позавидуешь. За что ему и выслуга фантастическая тут. Да и мрази там, в горах, ползает до сих пор, беженцев мирных убивают и нашим достаётся. Да он и не один тут ликвидатор, но ненавижу-то я его одного. И не за то, что он ликвидатор, я и сам им стал. Хотя и по произволу личному. А шеф мне сказал, что таких как я, бешеных, в ликвидаторы не назначают. Это делается с холодной и бесстрастной головой. Самодисциплина опять же у меня на нуле. Да и добрячок я, так он сказал. А уж какой я «добрячок», тебе, Икринка, лучше и не знать. Конечно, это было в прошлом. Но он приводил в тот отсек женщину, самую красивую, может быть, на их планете, которая не хотела его любить. И он избивал её за это. Потом приносил к Франку в медотсек. Франк исцелял, а он следил, будто Франк чинит редкую и бесценную драгоценность, которую он опять ломал. Когда она спала, погружённая в искусственный сон, в прозрачной восстановительной капсуле как Белоснежка в гробу, — лицо он не трогал никогда, — то он смотрел на неё страшными и страдающими глазами, а Франку хотелось убить его. Но он не смог. И до сих пор жалеет об этом. Франку он врал, что её бьют в местных притонах, до которых она большая охотница. Но в этой Паралее, в их столице все знали, чья она женщина, и никто не смел и тронуть её. И что же ГРОЗ? Где они все? Спят? Или всё знают? Но Рудольфу дали полномочия, он хозяин фактически, а эти, кто наверху, они главные только в своих научных эмпиреях. А он может стереть в пыль любого, кто против земных установлений на Троле. И доказывай после своего распыления, что ты ничего не нарушал. Только вот чем? Прилететь призраком — мстителем на Землю и ходить, завывать по коридорам Главного управления ГРОЗ? Поэтому он тут и главный, хотя формально тут полно и главных и подглавных. А местные ему что? Он всегда говорит, что земные законы не распространяются на неведомых зверушек с дальних планет. — Олега вышибло из прежнего состояния начисто, и он не был прежним тем Олегом, с которым Антон прилетел сюда с Земли. Икринка слушала Олега с помертвелым лицом.