Через сутки, сдержав обещание, пришел Чернозеров. И пришел не один, а привел группу ребят из моторинского взвода во главе с Хмариным. Хмарин-то и поведал о том, как белоказаки зарубили взводного Моторина.
Чернозеров с глазу на глаз сказал Субботову, что у него на заимке находится в беспамятстве один человек. Вначале он принял его за семеновского офицера, потом засомневался — не похож он обличьем на офицера. Да и в бреду бормочет что-то непонятное. То командует: «Огонь по белым», то ругает какого-то Шукшеева, то вспоминает, видать, свою зазнобу, Любушку…
Субботову стало ясно, что человек этот никто иной, как Тулагин. Он потребовал, чтобы Чернозеров немедленно вел его на заимку. И вот Софрон здесь…
В избу вошел Чернозеров. Теперь Тимофей мог по-настоящему рассмотреть своего спасителя. Старик был среднего роста, сухой, жилистый. Большая, кудлатая, с чернью борода как-то не очень шла к его лицу — худому, узкому, с маленькими, глубоко посаженными в подлобье блеклыми глазами.
Чернозеров заговорил басом:
— Однако трогать его покуда не следоват. Пущай в силы входит.
Софрон спросил Тимофея:
— Ну, как порешим? Побудешь тут, пока на ноги потверже не встанешь?
Тулагин молчал.
— Мне сдается, — продолжал Субботов, — надо бы побыть еще маленько. Оно ведь и в тепле, и с едой получше. Сам понимаешь, не то, што у нас. Да и пригляд женский. А мы, как соберем остальных, так за тобой прибудем. В полном составе, всей сотней…
Тимофей разжал потрескавшиеся губы:
— Поскорей бы.
— День-другой, не больше.
Подоспела Варвара с парующей лапшой.
— Будя вам хворого человека потчевать баснями. Давай, соколик, горяченьким подкрепимся.
Прощаясь с Тулагиным, Софрон вынул из-за пояса маузер, положил Тимофею под подушку:
— На всякий случай.
* * *
Жизнь Тулагина на чернозеровской заимке текла однообразно, медленно. И медленно вставал он на ноги.
Тимофей попервоначалу тренировал себя самостоятельно подниматься с постели и ложиться. Затем начал пробовать ходить по избе. Варвара шлепала рядом с ним босыми ногами по щелястому полу, готовая, если что, подстраховать его.
— Храбрее, касатик. Вот так… Шибче, шибче, миленький, — приговаривала она непривычным для Тимофея протяжным тонким голосом. — До свадьбы выходишься, истинно, милок, выходишься.
Чернозеров сутками отсутствовал: уезжал в Серебровскую, к Лосиному ключу к Субботову. Заимка всецело оставалась на невестку. Варвары на все хватало. Она успевала варить, за Тимофеем ухаживать, управляться с коровами, телятами и с овцами, косить траву на лугу, сушить ее на полуденном солнце, складывать в копешки.
Однажды предложила Тулагину выйти на воздух:
— Денек нынче обещает быть благодатным. Вылазь на солнышко, подыши маленько. Ходить-то уж словчился. Чего затворничать? И мне веселей будет.
День и вправду был благодатный. Тимофей прошелся вокруг заимки, по лугу. Хорошо! Свежесть, медвяный запах разнотравья, птичий щебет… Но умаялся. Присел у копны сена. Подошла Варвара. Ее большие серые глаза остановились на Тулагине удивленно, точно она впервые его видела.
— Добрый ты казак. Такие любы бабам.
После этих слов глаза ее погасли, повлажнели, в них проступила женская печаль. Варвара расслабленно опустилась рядом с Тимофеем на сено.
— Мой Федюшка тоже добрым казаком был. При силушке. И сердцем горяч. Обнимет — все косточки в хруст. Сложил мой сокол буйну головушку, навеки оставил меня одну-одинешеньку…
Она потянула край передника к заплаканным глазам.
Тимофей чувствовал себя неловко. Стараясь как-то утешить Варвару, он сказал участливо, дотрагиваясь рукой до ее головы:
— Ни к чему убиваться. Сгинувшего казака слезами не вернешь, а тебе жить надо…
Варвара резко отстранилась от Тулагина, на ее лбу, над бровями, прорезались две глубокие морщины, взгляд повеял холодом.
— Не лезь! Но нуждаюсь в жалельщиках, — жестко обрезала она и поднялась.
После этого случая Тимофей не знал, как вести себя с ней, больше помалкивал, старался не встречаться с се глазами. А она по-прежнему, как ни в чем не бывало, заботилась о нем, относилась ласково, улыбалась, шутила: «Ишь, мертвяк, каким стал! Хоть оброть на него да в телегу запрягай».
С тех пор, что побывал Субботов на заимке, прошло больше недели. Ожидая его, Тулагин не находил себе места, извелся весь. Чернозеров разводил руками:
— Не получатца, знать, у твоего дружка. Да и семеновцы не дремлют… Слыхал я, однако, што войску красных не совладать против атамана.
Тимофея еще больше угнетали такие разговоры. Он доставал из-под ергача маузер и уходил к копнам.
В один из вечеров Тулагин прилег под копной пахучего сена. Невеселые мысли мяли голову. Тимофей старался разом схватить и прошлое, и настоящее, и будущее, трезво взвесить теперешнее свое положение и наметить план на дальнейшее. Но в мозгу чертился какой-то замкнутый круг, в котором он не находил ни начала, ни конца. Сотню собрать надо, а как ее соберешь? Люди, потеряв с ним связь, могли сами пробиваться на соединение с полком. А полк где? В Марьевской?.. За такое время он мог уйти куда угодно. Если верить Чернозерову, что красногвардейские отряды отступают, то поди предположи, где нынче фронт…
Что в полку о нем сейчас думают? Может, со счетов уже списали? Если кто-нибудь из сотни добрался до Марьевской, расскажет, конечно, как и что было на станции. А про Моторина, про него, Тимофея, про остальных что можно сказать? Погибли? В плену?.. И Субботов молчит. Возможно, и его уже схватили семеновцы. Так чего же Тимофею дожидаться тут?..
Солнце закатывалось за гребни сопок. Угасающий августовский день в последний раз вспыхнул на дальних увалах яркими алыми отсветами и потух, запепелился, как догоревший костер. Заимку окутали сумерки, сдавила глухая тишина.
В вечерней тиши Тимофей услышал топот копыт. Он приподнялся, выглянул из-за копешки. К избе подъехало пятеро всадников в форменном обмундировании — белоказаки. Тулагин зарылся в сено, приготовил, маузер.
— Станичник! — постучал в дверь ножнами один из всадников.
— Кому там приспичило? — отозвался бас Чернозерова.
Двое скрылись в избе, остальные остались у лошадей. Закурили.
Из избы выскочила Варвара. Она озабоченно пробежалась до сарая, взяла вилы, заспешила к копнам. Возле первой покрутилась, пробормотала что-то чуть слышно, приблизилась ко второй, где прятался Тулагин.
— Не наделай греха… Они скоро уедут, — разобрал Тимофей ее бормотание.
Варвара отдалилась к третьей копешке, наколола небольшую охапку сена, отнесла лошадям семеновцев.
— Разнуздывайте, — шумнула белоказакам. — Отощали небось кони-то. — Она махнула рукой на избу. — Там разговору надолго.
Но из дверей уже выходили белогвардейцы и с ними Чернозеров.
— Дык я што, жеребчик-то теперь, считай, казенный, — басил старик. — Раз отдал его в войско атамана Григория Михайловича, значитца, однако, отдал. Вона он под сараем отдыхат. Забирайте, раз надобно… А хозяин так-таки и не нашелся?
— Хозяин его — их благородие есаул Кормилов, — отвечал на бас Чернозерова тонкий, уже где-то слышанный Тулагиным голос. — Хворый он посейчас, но, слава богу, выздоравливает. А коня угнал красный сотник, да недолго пользовался: сгинул, видать.
Чернозеров вывел из-под сарая кормиловского жеребца. Один из белогвардейцев взял его в повод. Всадники тронулись от заимки.
Курок маузера жег палец Тулагина. Всадить бы весь магазин в «гостей». Вот они, рядом проезжают, каждого достать можно. Но нельзя, не имеет права Тимофей это сделать. На Чернозерова беду накличет.
Когда Тулагин вернулся в избу, Чернозеров сказал раздосадованно:
— Шапкин, атаман наш, за жеребцом приезжал. Тьфу! Поганый, однако, человечишко, прости господи.
В субботу Чернозеров привез записку от Софрона, в которой тот сообщил, что разослал людей: Хмарина — в Колонгу, там, кружит небольшая группа из моторинского взвода, Ухватеева — к Холодной. Ниже станции, якобы километрах в двадцати от Серебровской, действует несколько красных конников. Под конец Субботов прописал о том, что семеновские войска будто заняли Александровский Завод, Сретенск, Нерчинск, Дарасун, вот-вот в Читу войдут. Боец Глинов, родом из здешних мест, ходил по окрестным станциям и подтвердил эти сведения. А еще он прослышал от верных людей, что командующий фронтом Балябин издал приказ на роспуск красногвардейских полков и отрядов.
