— Остановиться! Приказываю… Хорунжий! — визжал он. — Где?.. Где Филигонов? Черт вас подери всех…

Наконец он увидел племянника. Тот пытался задержать бегущих в панике казаков.

— Хорунжий! — резким окликом остановил его есаул. — Что произошло?

Филигонов был в расстегнутой шинели, без ремня и папахи. Он хрипло прогортанил:

— Партизаны с тыла прорвались.

— Куда смотрели? — скривился в нервной гримасе рот Кормилова.

— Куда?.. Туда, куда и вы, — озлобился Филигонов.

Голова есаула косо дернулась к плечу:

— Как разговариваешь, мальчишка?!

— Подите вы, дядя… — огрызнулся хорунжий и поспешил за казаками.

Кормилов затрясся от гнева.

— Наглец! Молокосос!.. Как смеешь?.. Стой!..

Ему не хватало слов, ярость душила его. Теряя над собой контроль, он вырвал из кобуры наган, направил лошадь на Филигонова. От удара конской груди хорунжий упал в снег.

— Убью! — исказилось лицо есаула.

— Дядюшка! Что делаете? — взмолился племянник. — Дядя Роман… Опомнитесь!..

В этот момент до Кормилова донесся чей-то радостный возглас:

— Наши! Махтолинцы!

Он обернулся на голос: к нему скакал казак.

— Ваше благородие, конный отряд на махтолинской дороге! — кричал казак есаулу. — Во главе с сотником Трапезниковым. Я узнал сотника.

Тулагин с пятью всадниками прикрывал отход бойцов из березняка. Катанаев с заводскими — Арсением и Кузьмой — перехватывали мчавшихся через прогалину семеновских лошадей, гуртовали их и угоняли подальше в тайгу, в заранее обусловленное место.

Ухватеев, Пляскин и Козлитин покинули березняк последними. Они уже достигли зарослей багульника, и вдруг Козлитин свалился с седла. Стреляли не из березняка, а сбоку по прогалине.

Ухватеев на скаку сообщил Тулагину:

— Подмога белякам. Из Махтолы, наверное. Взвода два, не меньше.

Тимофей видел, как Пляскин повернул к раненому Козлитину, скатился с коня в снег, стал помогать товарищу взобраться в седло.

Из леса вынесся верхоконный, за ним до десятка пеших казаков. «Есаул», — узнал Тимофей в верхоконном Кормилова.

Партизаны встретили семеновцев беглым огнем. Казаки залегли, ударили ружейным залпом, по соснам, за которыми укрывались тулагинцы. А Кормилов, бесприцельно стреляя из нагана, продолжал нестись к Пляскину и Козлитину.

Тулагин прокричал бойцам:

— Всем уходить! Сбор у сторожки. — И добавил Ухватееву: — Уводи, Иван, людей. Я догоню.

С последними словами он подхлестнул коня, галопом вырвался на прогалину.

Но помочь Пляскину с Козлитиным Тулагин не успел: есаул уже настиг их. В нагане, видно, кончились патроны, поэтому Кормилов выхватил саблю и, встав на стременах, как на джигитовке, стал рубить направо-налево.

— Ах, зверюга! — сорвалось с Тимофеевых губ. — Сдохнуть тебе как собаке…

Увидев Тулагина, есаул совсем обезумел. Сначала он кинулся ему навстречу, затем круто развернул коня, метнулся к залегшим на краю березняка белогвардейцам. «Встать! — жутким голосом кричал он им. — Вперед, трусы! Вперед!» Те поднялись в цепь. Кормилов, сделав перед цепью бешеный круг, опять поскакал на Тулагина.

На прогалине появилась белая конница. Тимофей задержался у зарослей багульника. Погибшим товарищам он уже не поможет.

А конница семеновцев все ближе, и Кормилов с безумным лицом в сорока — тридцати шагах.

Лошадь широким наметом вынесла Тимофея из-за кустов багульника. Противники сошлись. Блеснул клинок есаула, но маузер Тулагина опередил Кормилова…

Тимофей направил свою лошадь вдоль прогалины. Надо, чтобы его увидели белые, чтобы они погнались за ним. Он должен отвлечь их от соснового колка, которым Ухватеев уводил в глубь тайги партизан.

Казаки на краю березняка указывали приближавшимся белоконникам в сторону Тулагина, размахивали винтовками. Стрелять им мешал мчавшийся наперерез кавалеристам кормиловский конь с повисшим на луке седоком.

Основная масса тулагинского отряда во главе с Софроном Субботовым уже длительное время двигалась без отдыха по неуютной, голой приононской долине. После трудного ночного перехода Субботов сделал привал: людям отдохнуть, подкрепиться надо.

Место попалось подходящее, затишное, у крутого речного берега. Неподалеку, на обширной площадке, поросшей чахлым кустарником, стоял заброшенный навес в виде повети. Под ним — прелое сено, куча сухих дров. Видать, здесь было чье-то пристанище. Кондрат Проскурин, неплохо знавший здешнюю округу, прикинул: до Махтолы отсюда осталось топать не так уж и много. Если с оглядкой, не спеша идти по-над речкой, к вечеру наверняка в село прибудешь. Ежели напрямую, через перевал, то вполне и к полудню можно поспеть.

После скудного завтрака и короткого отдыха Субботов, Проскурин и Хмарин держали совет и решили: всей колонной и дальше идти вдоль берега Онона. Путь тут надежней — и для людей легче, меньше подъемов, спусков, и от глаз недобрых сохраннее за высоким берегом и среди зарослей кустарников. А шестерых наиболее крепких бойцов вместе со Степаном Хмариным в качестве передовой команды направить через перевал. Загодя прибыв на место, они должны хорошо изучить, осмотреть все вокруг Махтолы, найти обход ургуйской дороги, встретить группу Тулагина и обеспечить благополучное соединение отряда.

Длинный зарод ячменной соломы, сметанный кем-то из махтолинцев у самой кромки леса и по-хозяйски обнесенный городьбой, Степану Хмарину приглянулся с первого взгляда.

— Скирду видишь? — спросил он своего помощника бойца Семена Акимова. — Лучшего места для наблюдения не придумаешь.

— Не придумаешь. Это точно, — согласно закивал Акимов.

— Значит, на том и остановимся, — заключил Степан. Помолчал, обвел еще раз глазами зарод, потер лоб, снова заговорил: — Значит, давай так: мы с Петром Завялиным на маковку скирды полезем, а ты и остальные понизу расположитесь.

— Давай так, — опять согласно закивал Семен Акимов.

С макушки зарода Степан Хмарин и Петр Завялин просматривали не только восточную и южную окраины села, но и излучину Онона с крутым яром, подковой огибавшим огороды Махтолы, и бегущую рядом с яром дорогу на Ургуй. Невидимыми были западная и северная части села, их закрывал небольшой отрог, уходящий на Старый Чулум.

Наблюдательный пункт был действительно выбран удачно.

— Эй, Петро, што там видишь на мосту? — спросил Хмарин Завялина, расположившегося на противоположной стороне зарода.

— Как будто ничего подозрительного, — отозвался Завялин.

— У меня вон, гляди, двое… — Хмарин указал на бегущие из села две человеческие фигурки. — Навроде как по направлению к нам.

— Вижу.

— Воровато бегут. Напрямки, по бездорожью.

— Может, спасаются от кого?

— Похоже.

— Взгляни-ка туда, Степан. Взгляни! — Теперь Петр Завялин указывал на ургуйскую дорогу. — Тройка санная. Видишь?

— Вижу. Ходко катит.

…На приближающуюся к Махтоле санную тройку обратили внимание не только партизаны. Трое семеновцев охранного поста, дежурившие при въезде в село, засуетились, привели себя в подобающий вид, выстроились у дороги.

Один из постовых, видимо старший охраны, еще шагов за пятьдесят до саней предупреждающе крикнул:

— Тише ход! Охранный пост!

— Поштовые, — откликнулся меднобородый ямщик, сбавляя бег лошадей.

— Стой! Проверка документов.

Старший постовой снял с плеча винтовку, направил на тройку. Двое других последовали его примеру.

Сани притормозили. Сидевший в кошеве офицер строго взглянул на белогвардейцев.

— Приказ — проверять всех, — выдержал суровый взгляд его старший поста.

— Мы с мандатом его превосходительства, атамана Забайкальского казачьего войска Семенова, — потряс перед ним свернутой в трубку бумагой офицер. — Вам зачитать его?

Постовые подтянулись, приставили винтовки к ноге. Старший не оробел: