— Завтра уедем, Любовь Матвеевна. Ипатий Евстафьевич обещал доставить вас к батюшке в невредимости. Теперь отдыхайте спокойно. А я пробегусь по селу. — Настя-сестрица плотно прикрыла за собой дверь, закончила: — Пойду обсмотрю все, попримечаю. Гляди и придумаю, как нам вызволиться.

Насосавшись, Тимка уснул. Любушка положила его на кровать, осторожно передвинулась на сундук, приникла к окошку, в котором светлелось утреннее небо. По нему, вольготно проплывали пушистые барашки белых облаков.

Любушка смотрела на них, как на что-то нереальное, сказочное. Она видела и не видела их. Ее взгляд заволокли слезы. Они не текли, они застыли на дрожащих ресницах. Любушкой овладела опустошающая душу безысходность…

Невидяще глядя в окошко, Любушка не услышала, как кто-то торопливо вошел в гостиную. Ее вывел из тягостного состояния скрипучий голос вахмистра:

— Нарочный от есаула Кормилова.

— Зовите, Василий Фомич. — Это Редкозубов.

Из прихожей промаршировали подкованные сапоги.

— Господин есаул велел передать депешу вашему благородию.

На минуту в гостиной воцарилась тишина. Затем снова заговорил Редкозубов:

— Передайте, голубчик… э-э-э, Роману Игнатьевичу, что мы завтра отбудем из Махтолы. В поселке Старый Чулум задержимся на сутки. Надеюсь, он подоспеет к этому времени.

Подкованные сапоги щелкнули каблуками, промаршировали назад в прихожую.

И опять в гостиной тишина. Лишь скрипнул стул, — видимо, Редкозубов поднялся из-за стола. Размеренные шаги зашаркали по полу. И рядом с ними мелкие, торопливые.

— Что-нибудь серьезное, господин войсковой старшина? — встревожился вахмистр.

— Ничего особенного. Есаул Кормилов с отрядом… э-э-э, своего племянника, хорунжего Филигонова, гоняется по тайге за бандой красного сотника.

— Неймется все Роману Игнатьевичу…

— Я вам скажу… э-э-э, милейший Василий Фомич, вы бы, пожалуй, тоже кинулись за этим совдеповцем, оставь он вам такую отметину, как есаулу. Здесь, знаете ли, не просто дело чести, а уже кровная месть, если хотите.

— Неужели сотник и в самом деле неуловимый? В конце концов, следует послать специальный карательный отряд. Найти базу его…

— Сказать по совести… э-э-э, этот сотник Тулагин, наверное, далеко не простофиля. И, смею полагать, он не лишен богом военной сметки. Не глупую голову, видимо, на плечах носит. А по части его базы, то я так полагаю: нет ее у него. Он… э-э-э, как «Летучий голландец». В одном месте вдруг неожиданно появится и тут же растворится. Через некоторое время в другом появляется.

В прихожей хлопнула дверь.

— Господин войсковой старшина, позвольте доложить: барана привезли.

— Василий Фомич, пойдите распорядитесь, пожалуйста.

Торопливые шаги удалились к выходу, размеренные прошаркали к боковушке, где находилась Любушка с сыном.

Редкозубов постучался:

— Э-э-э, не помешаю?

Любушка поднялась с сундука, присела на край кровати впереди спящего Тимки, ответила робко:

— Как вам угодно.

Редкозубов ступил на порог и почти полностью заслонил своей фигурой дверной проем.

— Понимаю вас, милейшая Любовь Матвеевна. О, как понимаю. Что поделаешь? Трудное ныне для России время. Смута… Революция. — Войсковой старшина кашлянул, достал из кармана газету. — Я вот тут вычитал. Только послушайте, что… э-э-э, в Чите при красных творилось. — Он развернул газету: — «Продовольственный отдел при Читинском совдепе объявляет: утерянные карточки лишают права получения масла, мяса, меда и белой муки». Вы представляете? Или вот: «Держатели русских ценных бумаг всех наименований, не представившие таковых для регистрации в учреждении Народного банка или казначейства, лишаются права на какое бы то ни было возмещение». М-да… И обратите внимание, милейшая… э-э-э, Любовь Матвеевна, большевики еще на что-то надеялись. Послушайте, как они писали: «Да, нам тяжело. Еще не созрели вполне силы международной революции, мы пока одни». И далее: «Через страдания, муки родов, через упорную борьбу мы все же придем к победе, к новому строю. Будем же готовы к историческому часу испытаний». Но надежды их не оправдались. Не вышло у них с новым строем. Теперь Забайкалье вернется к старым, добрым временам. Совдепы во всей Сибири разогнаны. Скажу вам, скоро и в Петрограде… э-э-э, большевикам конец придет. Так что не печальтесь.

Любушка искоса взглянула на Редкозубова, заставила себя улыбнуться. Улыбка получилась вымученной, неестественной.

На улице Махтолы было людно. Спешили по своим делам мужики и бабы. Шумливо бегали детишки, играя в догонялки. Вооруженные всадники то рысью, а то и в намет проносились из конца в конец села.

Анастасия Церенова шла не спеша. Несмотря на колючий морозец, она сбросила шаль с головы на плечи, так ей удобнее глазеть на прохожих и проезжих.

Иногда Анастасия задерживалась возле чьей-либо ограды и с любопытством рассматривала избу и все остальное, что было во дворе и за двором. С некоторыми махтолинцами она пускалась в разговоры о житье-бытье, интересовалась, как люди запаслись зерном на зиму, много ли зверья в окрестном лесу, есть ли партизаны поблизости? У одних спрашивала, какая дорога ведет на Ургуй, у других — на Таежную, Старый Чулум.

На углу широкого проулка (по этому проулку дорога из села уходила на станицу Таежную) Анастасия остановилась. В конце его толкались, стараясь разогреться, несколько семеновцев. Рядом с ними был мост через приток Онона — каменистую, забурунистую речку; сразу за мостом начинался густой лес. Анастасии хотелось пройти за мост, посмотреть на речку, но она боялась. И все же, постояв немного, решилась.

Заметив ее приближение, семеновцы перестали толкаться, загоготали:

— Гля, баба!..

— Не заблудилась ли часом?

— Ну и пава!..

— Давай к нам в компанию…

Анастасия, не удостоив их взглядом, непринужденной походкой прошла мимо. Один из служивых, рослый, зубоскалый, поспешил за ней следом:

— Может, примешь, красавица, в провожатые.

— Отчего же не принять, ежель не робкий, — не оборачиваясь, отозвалась Анастасия.

— Видать, не из тутошних?

— Не из тутошних.

— Ух ты какая?!

— Уж такая.

— И куда из села собралась?

— А там поглядим, докуда проводишь.

На мосту семеновец остановил Церенову:

— Дальше нельзя без разрешения.

— Кому нельзя, кому можно, — ершисто взглянула на служивого Анастасия.

— Тебе не можно, — придержал он ее за руку.

— У меня, может, разрешение имеется.

— Интересно. От кого ж такого?

— От войскового старшины Ипатия Евстафьевича Редкозубова.

— Это што вчерась отквартировался в доме Ерохова?

— От него самого. Можешь сходить справиться.

— Да мне што? Есть разрешение так есть. — Служивый повел себя попочтительнее. — А вы с его высокоблагородием вместе прибыли?..

Разговориться не пришлось. Из леса показалась вереница подвод. Ехавшие впереди двое верхоконных пришпорили лошадей.

Семеновец забеспокоился:

— Несет кого-то. Чужие чи наши? — Он снял винтовку с плеча, взял наизготовку.

— Эгей, станишники! Принимай гостей! — крикнул старший из верхоконных. — Купцы с обозом.

Услышав голос, Анастасия вздрогнула: голос Савелия Булыгина. Взглянула — он. Только бы не признал он ее. Она спряталась за семеновца, закуталась в шаль. Но Савелий успел ее узнать.

— Настюха Церениха… Ба-а-а! — спрыгнул он с седла. — А как эта шлюха красная тут очутилась?

— Какая такая красная? — Служивый недоверчиво оглянулся на Анастасию. Та стояла вся сжавшись. — Она сказала, что от войскового старшины Редкозубова.

— Брешет все. Краснюха натуральная. Я как облупленную ее знаю. Малость больше месяца назад лично этапом пригонял в ургуйский лагерь. Знать, сбегла стерва.