Тут Сид, уперевши руки в бока, задался таким громким приступом смеха что чуть было не слетел со скамьи в реку. Бард было помрачнел и даже подумал уязвить спутника каким-нибудь едким словцом, но смех Сида вышел настолько заразительным что, немного покривившись, он и сам невольно рассмеялся.
– Воеводу к чертям собачим послать, – пробормотал Сид утирая слезы и тяжело дыша, – Это ты конечно дал зевуна! Зевуна дашь – так год и не справишься, старого Буркхарда к лешему на санях катая!
– Ну а с чего-бы в самом деле его к лешему и не прокатить? – молвил Бард с легким ехидством. – Сам посуди, что такое этот твой Буркхард если у него отобрать вельможество, родовую привилегию, и всякую прочую Божью дребедень? Что – да ничто! Простой человек, такой-же как мы, одинаковым хлебом в теле душу держим, одинаковой водой жажду в глотке сушим, иначе-же и быть не может.
– Это ты говоришь от того, что воеводу Буркхарда ни разу живьем не видывал! А коли увидал-бы, то и помолчал в тряпочку от греха подальше.
– Еще чего! – возразил обиженно Бард.
– А вот чего: воевода Буркхард — это мужик, в котором только роста - три аршина с вершками, плечи – что тебе горные кряжи Нордмара, руки как у тролля здоровые и кулаки - по два пуда каждый! Я сам, своими глазами видел, как воевода наш на Трелисской ярмарке удали ради на плечи годовалого бычка закинул и знай себе через площадь прохаживается, туда-сюда, сюда-туда, играючи так, словно не огромную животину, а хворостину легкую тащит. Фермер, чья была эта скотина, аж запричитал от страсти: вот уж сила богатырская, говорит, я с пятерыми сыновьями с быком этим еле справляюсь, а вот поди ж ты как воевода-то умеет! А ведь ему, Буркхарду-то, в ту годину за сорок зим перевалило, седой уж как лунь – ан трех речных буйволов здоровее. Умом и характером Буркхард оскудел лишь к глубокой старости, в молодые-же годы славнее него во всем Южном королевстве не сыскать было воеводы! С простыми солдатами по-отечески дружен, полковники-же и знаменосцы - то вовсе почитали Буркхарда как старшего, мудрого и щедрого командира. Оттоль я тебе и скажу, милсдарюшка: чтобы над людьми царствовать старине Буркхарду не был нужен ни титул, ни Бог, ни опекающая королевская длань. Появись Буркхард среди дикого, чужого народа, которому не ведомы Боги и короли, то тотчас стал-бы средь них господарем: добрых молодцев очаровал-бы удалью своей и душой нараспашку, людей-же нравом позадиристее приручил-бы богатырской своей силой. От чего так? А от того, что с Богами или без, еще народятся в нашем мире телом сильные и напротив них слабые и тщедушные, народятся мудрецы и сельские дурачки, будут еще красивые и дурные бабы, люди станом высокие аки тис и низкие как кустарник. Ведь даже без Богов не угаснуть многообразию рода людского и творящейся оттоль правде и кривизне.
– Вестимо, что не угаснуть, – ответил Бард, аккуратно разжигая светильник. Солнце полностью скрылось за горами и незнакомые берега, бесшумно проплывая мимо лодки, стали отбрасывать на воду мрачные тени. – Вестимо, но в мире равноценного обмена, где за каждым силой закона закреплено право собою частно владеть, за справедливостью этого обмена будет следить великий Ночной Страж. Этот вечно бдительный, трезвый, и неподкупный поборник порядка будет неусыпно надзирать над народом и не допустит, чтобы сильный телом человек задавил телом слабого, чтобы хитроумный прозорливец обмишурил скудоумного простака, чтобы красивый своей красотой тиранил уродливого, чтобы зрячий воровал у слепого. Великий Ночной Страж – это новое государство, сотканное свободными гражданами через широкое согласие общин, к управлению-же которого допускаются лишь самые достойные и мудрые из людей. Засим разнообразие людское не пропадет, но творящуюся от него правду и кривизну обуздает новый порядок.
– Ох и мудрёно этот твой Некромант излагает, – вздохнул старина Сид немного поежившись от вечерней прохлады. – Был бы тут отец Исгарот, он бы подлинной мудростью возразил, а я вот только смекалкой простой выворачивать умею. Ты говоришь – государство будет следить за новым порядком, но ведь государство — это не воздух, а люди! Ну и каковыми, по-твоему, будут люди у руля государства? Как там его, народное вече свободных общин, кого подпустит к рулю: здоровяка-Буркхарда за которым народ гурьбой так и валит стоит ему только свиснуть, или какого-нибудь любомудрого но застенчивого книгоношу из Коллегии Бардов? Книгоноша-то даром что ума палата, только подле Буркхарда будет выглядеть ничтожнее бельевой вши. Да и если избранием управителей государства занято народное вече, то найдутся ведь особы – состоятельные особы, сильные особы, особы острого ума, ну и всяческие такие особы что смогут мнение вечевых заседальщиков в угодное лишь только им, особам, русло направить. Об этом твой Некромант не подумал? Да и хваленная эта частная собственность – ужели она как-нибудь умаляет или размыкает присущий роду человеческому извечный характер? Во что-же оборачивается это хваленное собственничество коли характер-то людской, пусть и безо всяких Богов, остается все-ж тот старый? Меня спроси – оно только и сделает что навредит, обострив всеобщие пороки!
– Почему-же? – изумился Бард, – От чего пороки обострит? Наоборот, сказано-же что права собственности порождают равенство меж людьми, а засим и свободу. Ну а равные, свободные люди, разве будут ввергать друг друга в порок? Наоборот, товарищество расцвести должно, всем порокам наперекор!
– Равенство, свобода, – буркнул Сид, подгребая вёслами, – Ведь тебе на это еще отец Исгарот указал, когда про земляного червяка рассказывал! Свободы и равенства просто так не бывает: все зависит от мира и бытующих в нем людских отношений. Вот в нашем нынишнем подбожеском мире развернуто целое полотно самых различных отношений: буде то церковенские, королевские, рыцарские, франкелянские, торговые, лихварские, и всякия прочая. Самая главная и толстая нить этого полотна - нить служения: Господь наш Иннос есть Государь Небесный, король Робар - первейший подданый и слуга Его на Земли. Для вельмож Робаровых, для земледержцев и сановников, Робар – господин Господу равный, а они – поданные его и слуги, ну и так далее и тому подобное. Ежели полотно развернуть от верха до низа, то оно все похожим образом оборачивается: господа да слуги, господа да слуги, покамест до крестьян не дойдешь – до семени мужицкого которое слуг не имеет, засим и зашито в самом низу. Хорошо оно или плохо, что в миру нашем выпячены отношения подданства и господарства? Я тебе так скажу: и добра хватает, и худа, разумному-же мужу завсегда найдется, где добродетель помножить, а где и кривду исправить.
– Значит, по-твоему, мир наш совершенен и его вовсе не следует менять? – недовольно возразил Бард
– Напротив, – ответил Сид, – Я-же и заметил что нет совершенства, а для всякого доброго человека всегда найдется что исправить, кому где помочь да и кого из беды выручить. Так что мир меняется и будет людьми меняем, только уж не сообразно Некромантовым лекалам – упаси нас от этого Боже!
– Чем-же тебе не угодили его воззрения? – пожав плечами удивился Бард, – Вроде разумное дело предлагает!
– Разумное? Ну-ну, давай-ка рассудим: что-же все-таки делает провозглашенная Некромантом мысль, что-же такого меняет в мире – ну, окромя мутнословного колобродства о Богах. Заместо выпяченного нынче подданства и господарства, Некромантова пустомудрость выпячивает наверх отношение торговли. Неотлучное право частника и обязательство равноценно менять товары – это-же обычный ханделяж! Да и государство Некромантово, приснопамятный «Ночной Сторож» - он ведь для того только и нужен, чтобы за торговлей надзирать и жуликов ловких по рукам бить, хотя какая торговля без жульничества: не обманешь – не продашь! Но представим, что в этом наилучшим из миров всякая торговля честна, любой обмен равноценен и за каждый товар платится его подлинная цена. Чудеса в решете! Но, меж тем, разве из этого получится равенство? Разве торговля, пусть хотя бы и честная, может породить равенство между людьми? Ведь от торгового промысла какой-бы он ни был – мутный аль прозрачный, от торговли одни завсегда богатеют, другие-же теряю богатство и летят в голую бедность. Я вот, к слову, в целом аршинник недурной и своей выгоды в базарный день не упущу, но вёрткий ханделяжник из Бакареша или ухватистый Южняк с островов меня в три приема вокруг пальца обвертит, как липку обдерет, и по миру пустит в одних дырявых портках. Торговля — это ведь тоже разумение, дарование, талант наконец, а в талантах люди неравны. Равенство-же о котором вещает Некромант – это равенство вольной торговой площади: каждый право имеет в базарный день на площадь явиться и, коль на то есть средства, целый день ханделяжить – покупай, продавай, никто тебе слова поперек не скажет. Но ежели у богатого товар чтобы продать, и деньга в кошеле чтобы нового прикупить, то с бедняками-то как? С чем идти бедняку на базар, чем будет неимущий с рождения аль в ханделяже неудачливый торговать? Чем – а? Нешто не догадываешься?»
