Неспешным да размеренным шагом старина Сид добрался до таверны немногим за полдень. Знаменитая таверна посреди четырех дорог в это время пустовала, хотя годами ранее никто и представить не мог чтобы в «Мертвую Гарпию» не захаживал полдничать люд. А ведь хаживали крестьяне с окрестных пашен за пивом и похлебкой, хаживали странствующие коробейники вином подкрепится и хлебом голод утолить, хаживали паломники - люди святые путь до Монастыря держащие, хаживали вольные охотники со шкурами в торбах – словом, от посетителя к полднику не было вовсе и отбоя. Нынче-же.. йех!

Поглядев на порядком обветшавшую вывеску, старина Сид цокнул языком и было переступил порог, как вдруг аккурат рядом с ним рухнуло, будто бездыханное, чье-то тулово. Тулово принадлежало молодому незнакомцу. Отойдя от оторопи, старина Сид приподнял незнакомца и, облокотив его о стену, тотчас зарядил ему пару звонких, по-хозяйски отрезвляющих пощечин. Судя по красновато-сиреневому колеру незнакомской физии, он очевидно не расставался с бутылкой всю ночь и, что в равной степени являлось очевидным, справил себе богатый празднеством и возлиянием полдник. Легонько встряхнув незнакомца за плечи, Сид задал первый вопрос:

– Откуда ты такой тут взялся, сударь?

– Дядька, а дядька, – незнакомец прошелестел немыми от хмеля губами, – Сообрази-ка мне стаканчик винца, да так чтобы с верхом, а я… а я тебе песенку спою!

С этими словами он громко икнул и, закатив глаза, вновь впал в мертвецкое беспамятство. На этот раз старина Сид пощечин выдавать не стал а, оставив незнакомца подле стены, сам поднялся на ноги и внимательно его осмотрел. Перед ним был совсем молодой человек, лет до двадцати, безбородый, с впалым будто от долгого голода животом и худощавым, скуластым лицом. Платьем молодой незнакомец тоже не отличался: ношенная суконная куртка, стоптанные сапоги солдатского пошива и матерчатый матросский кушачок – все это «убранство» красноречиво говорило о нужде. Единственное что, пожалуй, незнакомца и выделяло была валяющаяся подле него широкополая синяя шляпа, с франтовскою лентой, шелковой тесьмой, и весьма потрепанным перышком какой-то экзотической южной птицы.

Поглядев на молодого кутилу и осуждающе поцокав языком, старина Сид было пошел за водой, но тут в залу таверны ввалился, по-утиному раскачиваясь и кряхтя, Сидов душеправитель Гамза. Гамза, как уже было замечено, промышлял лихварским делом и, заполучив в свои загребущие лапы Сидову тратторию, в ней-же и поселился. Тучный, отдышливый, и оттого крайне малоподвижный, Гамза свил себе гнездышко на первом этаже, в обширных комнатах подле кладовки. Там, посреди шкапов и полок с расписками да купчими, лихварь ощущал себя благопокойно и по-домашнему вальяжно. Заслышав-же шум в по обыкновению тихий час, Гамза суетливо выкатился из своих комнат и, вздыхая всею необъятной утробой, проследовал в залу.

– Гамза! – окликнул его Сид, – Сделай милость, подай-ка сюдова водицы кувшин, а то гляди - молодой человек погибает.

– А… Этот? – засопел успокоившись лихварь и, пренебрегая Сидовой просьбой, приковылял к буфету и опустился в стоящее подле кресло.

– Нешто этот пёсьи сын еще жив? Телепень кабацкий, бахвал, брынчало, и балагур – харр-тьфу! Леший притащил его в мою корчму, на Белиаровом копыте занесло, как есть.

– Нечистым может быть и занесло, – рассудил Сид строго, – Но и нечистым будет его так бросать. Допомоги хотя бы до лавки дотащить бедолагу, а то негоже ему так, на сырых досках пропадать – еще спину застудит аль простудой прошибет.

Гамза лишь только хмыкнул и сморщился в жёлчном презрении, так что волочить незнакомца Сиду пришлось одному. Уложив молодого на лавку и подложив ему под голову собственную-же мятую шляпу, старина Сид воротился к буфету и, выудив из-под прилавка бутылку монастырского вина, со смаком промочил глотку четвертиночкой штофа.

– Чьих-же все-таки будет этот молодец? – утерев усы спросил Сид, – Бо, не видывал я таковых ни на фермах Акила, ни на Бенгаровых пастбищах, да и в городе тоже не встречал. Нешто от Онаровых наемников занесло?

– Вовсе нет, – ответил Гамза, искоса поглядывая на Сида, – Незнакомая дрань, прощелыга залётный. Вчера-с изволил пожаловать, к вечерне, покамест вы, батенька, в городе промышляли. Да и не один привалился, а в компании с Варантийскими псами! Заявили они с порога что-де «путники мы из Варанта», прибыли на частной посудине торгового промысла ради. Могли, конечно, и не представляться вовсе – уж я то их, шакалов пятнистых, безо всякого представления опознать могу. Варант - чернокнижники, колдуны, торгашня, скот Белиаров! Сколько крови они нам и житья, Южанам остронным, отравили – харр-тьфу!

– Торговцы с Варанта? – изумился Сид.

– Угу, – проворчал Гамза, – Торговцы, да. Небось рабов наловить приехали - знают бесы что Хоринис наш в беде, так и пожаловали на трапезу постервятничать. Но с деньгой, между прочим, у них все чинно да ладно, – заметил Гамза немного переменившись, – наперед уплатили за самые дорогие покои, пятьдесят полновесных королевских гульденов – наперед! Ну а потом принялись за кутёж:вино, мёд, и вишню лакали, кутили вольно почти до рассвета, и этот вот молодой балда вместе с ними. На лютне брынчал, песни мычал, юродствовал и шутовал по-разному – ни совести, ни чести. Наплел этим пустынным шелудивцам баек с три короба про Хоринис, словно он тут живал, к добрым людям хаживал, и через это чуть-ли не со всем Хоринисом на короткой ноге. Лодыри и лжецы, Белиар им в кости - харр-тьфу!

– Что принесли-то с собою, торговцы эти, чем хандельствовать собрались? – спросил Сид, задумчиво почесывая подбородок.

– А кто их, свиней собачьих, знает? – насупился Гамза, – Мне они ничего не казали, да и поклажи при них не было вовсе. Нелепо, конечно, да мне-то какое дело? Знай платят за жрачку и кров, а дела их - свинье под хвост, баш на баш. Молодой, потом, что-то говорил да сочинял…

Гамза зевнул, разговор начинал ему надоедать.

– Что сочинял? – переспросил Сид.

– Да околесию разную, с пьяных губ да ослам в уши. Врал, что в реках нашего острова водится ценная красная рыба, и что на севере лежат огромные медоварни, где цедят золотой эль, ну и так далее, кундель брехливый... И что с этого добра будет им, торгашам, толстый барыш если дадут ему пятерку-другую гульденов наперед, ну а он-де добро для них добудет и мигом состряпает.

– Интересные, однако, в нашей корчме дела творятся - сказал Сид. – Хандели с востока, на посудине приплыли, портмистру пошлину внесли, через город прошли, да и сюда привалились, в нашу таверну запущенную, без единого тюка или короба, и не ранее чем вчерашнего полудня. Так или не так?

Гамза лишь только вздохнул и, лениво отмахнувшись от Сида, поплыл обратно к своим комнатам.

– Дивно, – подумал Сид, – А ведь я за весь вчерашний день, от рассвета до полуночи, вокруг гавани сто кругов сделал, всю обувку стоптал – ну, почти как сегодня, и вместе с тем никаких торговцев с Варанта не видывал, с посудиною или без. Да видать не только я, а вообще никто не видывал и не слыхал, ибо и за сегодняшний день в городе о гостях – ни слова. Что-то тут явно не так, – нахмурился Сид, – Надо-бы этого молодого как следует поспрошать.

Вечерело. Солнце клонилось к закату, со стороны Рудниковой Долины подул холодный, жёсткий ветер и, зашелестев по чащобам да завыв оврагами, погнал тяжелые, мокрые тучи. Старина Сид, подперев входную дверь таверны засовом, с ковшиком в руках направился к растянувшемуся на лавке молодому незнакомцу. Незнакомец лежал тихо посапывая, а над ним грозовою тучей висел хмельной дух перегара.

Как диктует обычай трактирных управителей, мертвецки-пьяных клиентов неблагородного толка безо всяких церемоний будят и, надавав по шеям, выталкивают за порог. Ежели обстоятельство требует клиента разбудить (чаще всего – для взыскания оплаты за пропитое) то согласно той-же управительской традиции, его, клиента: полощут в помоях, хлещут кухонным ершом по щекам, валяют в саже, или-же (но только в наиболее благородных тратториях) подкладывают ему под хмельной нос нестиранные исподние портовых прелестниц. К счастью для дремлющего на лавке незнакомца, ничего из вышеперечисленно старина Сид с ним вытворять не стал. Промочив в ковшике льняную салфетку, Сид аккуратно отер лицо незнакомца и, легонько отжав материю, соорудил из салфетки холодный компресс. Следом из кармана была выужена табакерка, в которой, на всякий неотложный случай, старина Сид держал чайную ложку нюхательной соли. Аккуратно поднеся табакерку к носу незнакомца, Сид обождал сокровенного вдоха и, отпрянув, мигом получил результат: незнакомец приоткрыл рот, громко чихнул, а затем в смятении отпер глаза.