Устало свесив ноги с кушетки и натянув на нос шляпу, молодой Бард попытался уснуть. Комната баюкала уютом и прохладой. За окном, на легком вечернем ветерке перешептывались ели, из леса лениво покрикивали сойки и сонные птицы-падальщики. Бард ворочался, налитая свинцом голова после вчерашних ночных возлияний гудела, а сон все никак не приходил. Поворочавшись с пяток минут, Бард поднялся с ложа и, сбросив с головы шляпу, начал расхаживать по комнате. – Надо выходиться, - думал он, – Выхожусь, а там и дрёма придет.

Но каждая минута бодрствования тянулась мучительной, тягостной вечностью. Стало жарко. Разгорячившись, Бард со злостью стянул с себя суконную куртку и, чуть не разомкнув её по швам, швырнул на пол вместе с нательной рубахой. – Получше, - подумалось ему, - Попрохладнее, – но буквально через мгновение он бросился на пол, спешно подобрал рубаху и, нырнув в неё, зашнуровал ворот под самое горло. Бард боялся наготы. Подойдя к двери, он заглянул в замочную скважину – не подглядывал-ли кто снаружи? Никого не было.

Боялся он, впрочем, не зря, да и ворот зашнуровывал не без причины: ведь на голой груди Барда грубым, мясисто-розовым шрамом багровело клеймо – уродливая тамга Варантийских работорговцев. Да и присмотрись кто к запястьям Барда, то мигом бы разглядел следы рубцов и мозолей – следы, которые на человеческом тулове может оставить лишь только один страшный предмет – цепи и кандалы. Страшной складывалось судьбина молодого Барда, и тяжелая горечь давила его сердце.

Присев на кушетку, Бард закрыл руками лицо и задумался. Сон все никак не шел, душу-же бередило совестливой тревогой: зачем он лгал? Ведь вместо вранья мог-бы открыться этому добродушному пожилому жихарю, как его… Сид? Он явно хороший – накормил, напоил, даже с ночлегом подсуетился. А мог бы и на улицу выкинуть, за долги. – Неужто хозяева не заплатили? - подумал Бард и мысль эта показалась ему странной: у хозяев всегда водились деньги, ему их никогда не давали, и платить никогда не велели. Но вчерашний день Бард памятовал плохо, поэтому и не мог подлинно рассудить.

Так что-же было вчера? Таверна «Мертвая Гарпия» - по крайней мере такую надпись он разглядел на ветхой вывеске. Хозяева привезли его на остров для какого-то важного дела, но вчера о делах вовсе не разговаривали, вчера хозяева желали отдыхать. Ему, после долгих месяцев разлуки, вернули наконец лютню, а чтобы не грустил и играл веселее – дали покурить хашиш. Хашиш! – Вот почему я не могу уснуть, - хлопнул себя по щеке Бард, – Хозяева перед сном всегда давали хашиш! Как же он уснет сегодня?

С глухим стоном Бард вновь оторвался от кушетки. Он подошел к двери. Ему показалось что откуда-то снизу послышался, вперемешку с криком, громкий и назойливый стук. Внезапно, дверь в комнату отворилась (да так, что Бард со страха отскочил обратно к кушетке) и на пороге показался встревоженный Сид.

– Ты, барин горемычный, мигом со мной! Пришли твои приятели. – прошипел Сид, ухватив Барда за рукав. – Пошли, и делай строго как я говорю, авось оба целыми будем.

– Да? - пробормотал растерявшийся Бард, – но…

– Никаких но, - отрезал Сид, – Ка-бы от беды уберечься.

Оба заспешили вдоль коридора. Снизу-же раскатистым громом несся тарарам и вторящие ему, словно эхо, трескучие крики: – отвори, отвори добрый хозяин! – кричали одни, – Усталые путники ждут тебя у порога!

– Трясцы твою матери, трактирщик! – гремел второй голос, куда более грубый и зычный, – Какая шолудивая бестия велела запереть дверь?! Отворяй, кому говорят, пить охота!

Второй голос Сид, впрочем, быстро узнал: то был Рухар, старый пахарь и пьянчуга с Акиловых ферм, пожаловавший по обыкновению к вечору с приятелями-хлеборобами, шнапсом глаза застелить. А первый голос – вот он, он всенепременно принадлежал восточным гостям. Бард и старина Сид, меж тем, спустились на первый этаж. Сид поспешил отпирать таверну, ну а Бард, все еще растерянный и порядком напуганный, тихо проследовал в трапезную залу и занялся поиском лютни.

Двери таверны открылись. Первым влетел старый Рухар и, побранившись в нечёсаную бороду, спешно залез на свое привычное сидение подле пивных бочат. За Рухаром ввалились его сотоварищи: пахари, хлеборобы, чабаны, и свинопасы с окрестных умётов - бронзовые от солнца и страшно до выпивки охочие. И только после них, обождав с пол минуты дабы не вдохнуть крестьянского смрада, в таверну проследовали гости с востока.

Сиду хватило одного мимолетного взгляда дабы понять, что чужеземцы эти к торговле не имели ни малейшего отношения. Главный среди них - тот кого Бард называл Барадаром, был смуглым и статным мужчиной лет около сорока, с густыми, кустистыми, и чёрными как смоль бровями, крючковатым тонким носом и опрятной, уложенной клинышком бородой. Стоя поодаль от спутников, он с неприкрытой брезгливостью обозревал набившихся в таверну мужиков. На левой руке у важного чужеземца красовались золотые перстни с самоцветами, правая-же рука была сокрыта, облачённая в перчатку из алого бархата. Длинные, воздушные, богато расшитые золотом одежды незнакомца ни коим образом не походили на типичные для купцов суконные фартуки и пропитанные лампадным маслом сюртуки.

– Так-так, – разливая водку крестьянам подумал Сид, – Усохни моя бородушка, ежели не видывал я таких в Мора Сул подле чародейских палат. Чернокнижник как есть, гром его порази! Но это ладно - а остальные? – Свита восточного гостя состояла из двух широкоплечих и коренастых парняг в пыльных дорожных плащах. Оба были существенно моложе своего покровителя и оба состояли при оружии: с пояса каждого свисал здоровенный и острый как бритва ятаган. Двигались они бодро и по-молодецки, особо не скрывая воинской выправки.

– Телохранители, - подумал Сид, – Тут только кто кого охраняет: эти громилы своего колдуна, или колдун – своих цепных балбесов.

Дорогие гости тем часом без слов проследовали в отдельную трапезную залу для богатых постояльцев, где с лютнею в руках их дожидался Бард, то и дело метая тревожные взгляды в сторону Сида. Все еще разбираясь с крестьянами, Сид краем уха успел расслышать адресованные Барду слова важного чужеземца: – где Гамза? Отвечай, раб! У него ключ от моей комнаты.

– Либо сейчас, либо никогда, - подумал Сид и, оставив на растерзание крестьянам огромный ящик со шнапсом, вихрем залетел в трапезную.

– Дорогие гости, ваши высокоблагородия! – гаркнул Сид, - Извиняюсь, но прежде не имел чести быть с вами знакомым! Я – Сиддред из Сильдена, владелец и управитель этой таверны.

– Ты? – удивленно молвил важный чужестранец, уставившись на постороннего, – А как же Гамза?

– Гамза – это, можно сказать, мой денщик и эконом. Довольно полезный и расторопный малый для выходца с Южных Островов, – с лукавой улыбкой молвил Сид, памятуя давнишнюю вражду между «Южняками» и Варантийцами.

Важный чужестранец громко рассмеялся, оголив белые как жемчуга зубы.

– Ах, сайед! – сказал он, – Так и ты извини меня за позднюю учтивость. Увидев столь достойного мужа в летах, мне самому следовало догадаться что сей седовласый муж и есть хозяин этого дома, а не тот никчемный Южняцкий тюфяк что принимал нас вчера. Позволь-же мне представиться, добрый хозяин: меня зовут Эюб Юзуф аль Барадар, странствующий торговец и собиратель диковин родом из Бак’креш – города-жемчужины посреди золотых песков.

– Добро пожаловать, ас-сайед аль Барадар, – учтиво ответил Сид, – Да обернется скромный мой дом роскошным дворцом для тебя, вода из колодцев моих – пусть обернется вином для уст твоих услады, очаг мой – райским теплом ночлега, а Светило Востока – безжалостный пламень Пустыни, да не опалит моего гостеприимства и твоего соседства жаром зависти и злодеяний! Добро пожаловать дорогой гость, ас-сайед аль-мухтарам! – С этими словами Сид глубоко поклонился и, согласно Варантийскому обычаю, поднес правую ладонь ко лбу, протянув её затем в сторону гостя. Лицо чужеземца вытянулось в изумлении, но не смея презреть древнее правило гостеприимства, он тоже глубоко поклонился, а затем прильнул головой к вытянутой ладони Сида, тем самым принимая хозяйское благословение.