– Дурь какая-то, – буркнул охотник, – Людям быстро наскучило и, поплевавшись, кто постарше ушли в тратторию старого пивовара Бальдура, которая теперь за молодым Корагоном. Только детвора вроде меня и осталась, правда мы ничего из этой пьесы не разумели. Но коли желаешь, могу её тебе по памяти пересказать.

Бард жадно закивал приготовившись слушать, старина Сид только вздохнул и, укутавшись шкурой до самой макушки, прикинулся спящим.

– Значит так, – молвил охотник, – Начиналось действо с того, что некий молодой солдатик отставший от королевского войска забрел в неизвестный городишко, вроде как приморский. Солдатика, кстати, изображал какой-то маслянистый, пучеглазый хлыщ - вовсе на человека военного не похожий. Ну так вот, бредет солдатик по городу, видит – церковь стоит, Инноса храм, из-за стен служба доносится. Дай-ка думает загляну, заодно и с горожанами почеломкаюсь. Заходит значит, а там уж идет богослужба, граждане чинные восседают – кто познатнее а кто победнее, подле кафедры – почтенный Маг Огня, а за кафедрой – проповедник молебен чтёт. Но вот поди ж ты: проповедник сам – нагий, стоит над приходом в чем мать родила, чреслами голыми потрясывает, но меж тем никому до этого дела нет, будто оно так и положено! Подбегает солдатик к Магу Огня, говорит: – как это так, почему чтец ваш голый? Почтенный Маг лениво поднимает глаза, смотрит на кафедру: – Да, – говорит, – и правда голый. Ну и как ни в чем не бывало продолжает чётки перебирать. – Значит так оно у вас тут заведено, будьте вы все прокляты! – страшно кричит солдат и выбегает из храма. Думает он из проклятого этого города смыться, да только пить очень хочет, поэтому и залазит в корчму, а корчма тоже по-своему чудная: под потолком с визгом летают вроде как гарпии – уж и не разобрать что эти дураки из тряпок и палок понавыкручивали; ну а корчмарь на кривых ходулях подскакивает к солдату, разливает пиво, и вместо закуски подает его, солдата, голову под королевским знаменем! Опять крик, опять какие-то скаженные пляски, солдат в исступлении выхватывает деревянный меч и было порубает корчмаря, но тот ловко уворачивается и, просовывая голову в петлю, сам-же себя вешает и корчась подыхает. Тут кто-то выпустил на помост поросёнка и театр было прервался, но животину вскоре изловили а игру, значит, продолжили: из корчмы солдатик каким-то бельмесом оказывается в пещере, где его встречает тот самый Маг Огня из храма и тащит смотреть диковинки из которых-де составляются хроники Миртанийского королевства: на помост заносят вроде как статуи Инноса, но с приставленными срамным образом цицерями и круглыми задами, следом заходит какой-то расплывшийся от сала пригудник называя себя Робаром Святым, а вокруг него голые девки пляшут с пряничными куклами в руках. Куклы эти изображают невинных Миртанийских младенцев, которых названный Робаром проходимец тотчас выхватывает из рук пляшущих баб, заталкивает пригоршнями в слюнявую пасть, и с жадным чавканьем пожирает. Под бамканье тамбуров и визгливый лай лир замаранного липким крошевом толстяка спроваживают со сцены, на его место восходит трое слепых стариков. Облаченные в цветные хламиды – одна черная, другая красная, третья-же синяя, они изображают трех Богов: тут кстати кто-то метнул на помост прокисшую репу, от вони которой сделалась короткая свалка. Ну да в общем: со страшным воем вертятся старики, вокруг них бегают все те-же бесстыдные бабы и вытряхивают из мешков бараньи кости, а старики знай резвятся, хохочут, по костям дикими козлами отплясывают. Заканчивается эта скотоволока тем, что солдатика ловят приставы и волоком тащат в город, дабы судить за вымышленное убийство корчмаря. Солдат воет не хуже тех стариков, но вооруженные дрекольем горожане привязывают его к огромному белому дубу, с раскидистых ветвей которого свисают королевские знамена и хоругви. Идет суд, наряженный в мантию мирового судьи горбоносый карлик что-то гнусаво лопочет, из-за занавеса вылетает худая корова и, громыхая мослами, начинает бодать деревом. – Вали дерево, это дерево виновато! – верещит судья, горожане очертя голову кидаются на несчастный дуб и, круша ветви, чуть-ли зубами его не грызут. Со страшным треском дерево падает, освободившийся солдат встает на ноги, но тут невесть откуда слетаются все те-же тряпичные гарпии и уволакивают солдата в огненную бездну, на том и конец.

– Однако, – зацокал языком Бард, – Довольно храброе представление!

– И слухать гадко, – проворчал из-под шкур старина Сид.

– Я тогда мало что разобрал, – задумчиво молвил охотник, – Только бесстыжие девицы приглянулись, уж больно хорошие были! Оно-то конечно понятно что крамола, только какой с неё толк? Так, гусей подразнить. Но все-ж напрасно остался смотреть: хоть молодой и глупый – а ведь сказано не ходить на собрания нечестивых и ротозействовать праздно. Скоморохи эти потом вскорости исчезли, но говорят прежде дали пару закрытых представлений в верхнем квартале, для вельмож. Небось там-то уж изгадились до самой макушки, полымя из ноздрей и дым коромыслом!

– Да-а, – мечтательно протянул Бард, впервые за всю прошедшую неделю ему позарез захотелось раскурить хашиша. Разумеется, он понимал, что от описанного охотником балагана за версту разило какой-то мутной дьявольщиной, но тем не менее подобные действа казались ему проявлением невиданной дотоль храбрости - лихой, сумасбродной бравады, способно на которую только богатое творческой мыслью меньшинство, сознательно бросающее вызов затхлым народничьим устоям. Подумать только: голые бабы подле Мага Огня, положенный на престол рыхлый пьянчуга, трухлявые старики в божественном сане, разлихой шум, цвяканье кимбалов, козлиные кости и дикое блеянье! То ведь не вымысел даже, а отблески нового, дивного мира, за полной картиной которого высился незыблемый авторитет Некроманта. Голова Барда кружилась от соперничающих мыслей: с одной стороны его душило необъяснимым восторгом, с другой-же донимал трезвый голос осторожности, подсказывающий что за всеми этими делами должна прятаться какая-то хитрая подтасовка, некая кривизна нарочито притворяющаяся игривой личиной. Бард недовольно поежился, вновь возвращаясь к мутным образам восторга от которых на сердце всегда становилось приятно. Укутавшись потеплее и целиком уйдя в тешащие душу мысли, он вовсе перестал замечать что ночует среди негостеприимных земель Хоринисского крайнего юга где, за пологими хребтами и истрепанными ветром скалами, средоточием немого ужаса возлежала страшная Долина Рудников.

К утру над неуютным укрытием путников забрезжил слабый, серовато-белый восход. Ветер приутих, но за ночь из-за южных склонов надуло целый ворох влажных облаков. Угрюмо повиснув над округой, они с первыми лучами рассвета стали выпадать промозглой моросью, заволакивая пологие низовья и балки непроглядными клубами туманом. Продрогнув до костей, старина Сид нехотя повернулся на бок и закряхтел: сильно ныла спина, уставшие за прошлый день ноги вместо отдыха будто налило свинцом. Всю ночь он вертелся на каменистом ложе попеременно теряя сон, а если и забываясь – то ненадолго, да и с какой-то мутной тревогой на душе, которая ни на минуту не отпускала. Пуще прежнего тревожил его загадочный черный камень: лежащий мертвым грузом в подпоясном кошеле артефакт будто бы просился на волю. «Он очень голоден» - вспоминал Сид слова отца Исгарота и его последующую тяжелую болезнь, которая наступила сразу после той памятной магической схватки. От этих воспоминаний тревога давила только сильнее.

Бард между тем чувствовал себя привычливо бодро, с невзгодами дороги и непогодой помогала справляться закаленная молодость. Проснувшись раньше Сида и заметив, что охотник опять отлучился, он выполз из-под одеяльных шкур и принялся хлопотать над завтраком, раздумывая чего-бы состряпать из имеющегося скудного провианта, да и к тому-же без очага. Покумекав, он растёр в деревянной кружке пряные травы, аккуратно разбил два припасенных еще с реки яйца кекликов и перемешал все вместе сухарным крошевом, приправив получившуюся густую болтунью небольшой щепоткой соли.