Ивлев недоверчиво глянул в глаза ротмистра:
— Звонил офицеру? А звонил ли?
Листок вздохнул:
— Звонил, любезный, уж вы мне поверьте… Так что приведите-ка мне кого из них. Лучше того, Хохлова, что помоложе. Хотя навряд ли вы его сейчас застанете — доктор отослал его с поручением… В общем, любого, кто находился здесь с восьми до одиннадцати утра!
Поручик пожал плечами:
— Как будет угодно, господин ротмистр…
Через несколько минут он ввел в кабинет ополченца, встретившего их с Драчом у входных дверей. Тот угрюмо представился:
— Дневальный по госпиталю рядовой ополчения Демьяненко.
На этот раз вид его был не столь бравый. Теперь он походил на усталого сорокалетнего дядьку, вытащенного полицией из кабака, — глаза измученные, настороженные, старающиеся не смотреть на начальника…
Листок, как всегда, не стал церемониться. Выдержав паузу, бухнул в лоб:
— Что ж ты, мерзавец, врешь дежурному офицеру?
— Об чем это вы? — сжавшись, пролепетал рядовой.
— О санитаре Асманове, которому утром вы дозволили звонить с сего кабинета! Теперь он убит, а вы, сволочи, этому поспособствовали! Знаешь, что за это полается по военному времени?
Ополченец, закатив глаза, издал тяжелый стон:
— Нет здесь моей вины… А кто виноват, тот пусть и отвечает!
— Вот как? И кто же виноват — Хохлов, что ли?
Демьяненко только сжал губы.
— Что ж, с Хохлова мы еще спросим! — не стал настаивать Листок. — Только как Асманов сумел уговорить его допустить до кабинета, да без спроса начальства? Не дурак же он?
Ополченец с минуту угрюмо молчал и вдруг буркнул:
— Больно просил… Дело, говорил, неотлагательное, с контрразведкой связанное…
Ротмистр и поручик молча посмотрели друг на друга.
— А какое дело — мол, сказать не может, — добавил дневальный. — Поскольку сначала проверить надо, иначе всем госпитальным худо будет… Кто ж опосля таких слов устоит!
— Так и сказал — "госпитальным худо будет"? — быстро переспросил Листок.
— Да не знаю, как сказал! — вспылил вдруг ополченец. — Как самому сказывали, так и передал…
Листок вновь переглянулся с поручиком и, переведя взгляд на дневального, мотнул головой в сторону двери:
— Ладно, иди пока! Вызовем, когда понадобишься… Нет, постой! С кем Асманов водил дружбу вне госпиталя? Знаешь?
Ополченец отчего-то покосился на поручика.
— С земляком своим, Бегловым Иваном, с нашей же дружины. Он ординарцем приставлен к какому-то офицеру. Я о том уже сказывал дежурному офицеру…
Листок покосился на Ивлева. Поручик растерянно кивнул:
— Было, господин ротмистр, — о том меня просил дежурный доктор…
Алексей Николаевич перевел взгляд на дневального.
— А вчера Асманов с ним не встречался?
— Не могу знать, Ваше Высокоблагородие!
Листок, внимательно глядя в глаза ратника, помолчал и вновь мотнул в сторону дверей:
— Хорошо. Иди!
Демьяненко неуклюже повернулся и вышел.
— Что скажешь, поручик Ивлев? — вставая, спросил Листок. — Дело-то круто разворачивается, "государственной важности" стало… Вот только какое дело? А?
— Кто ж его знает! — вздохнул дежурный. — Этот Асманов, говорят, тихий был, незаметный… Да и какое "государево дело" может быть в мертвецкой? Он же из нее не вылезал! Так, для пущей убедительности ляпнул, да и все тут…
— Говоришь, "кто его знает"? — задумчиво произнес Листок. — Вот в этой мертвецкой и знают, коль он из нее не вылезал… Полагаю, он же не один в ней сидел, с кем-то на пару…
— Точно так, — согласился Ивлев. — Двое их… Только… — Тут он поморщился. — Только знаете, не был я там ни разу, не люблю, знаете ли, покойников…
Листок кашлянул в кулак.
— Кому ж они нравятся… Только надо, Владимир Семенович, надо! Где находится, знаете?
— Знать-то знаю… Только зачем идти, можно и вызвать…
— Нет уж, лучше на месте все!
Листок шагнул к дверям.
— Так что проводите, любезный. Пошли!
В коридоре им встретилась сопровождаемая Хохловым сестра милосердия — в сером платье и белом переднике с вышитым на груди красным крестом.
"А вот, похоже, и сама Наталья Ивановна Берт!" — с неприязнью подумал Листок и в ответ на легкий поклон девицы небрежно кивнул; но тут же остановился — из-под белого апостольника на него глянули удивительно ясные, несколько смущенные голубые глаза ангела… И когда неслышно, точно не касаясь пола, девушка проплыла мимо, он изумленно, позабыв о приличии, невольно проводил взглядом стянутую пояском удаляющуюся девичью фигуру.
Отчего-то тоскливо заныло под ложечкой — кто это? Боже! Сама Елена Троянская! Чертов сотник… Ведь и вправду — за один только взгляд продашь душу!
И с какой-то растерянной улыбкой он перевел взгляд на метавшегося меж двумя офицерами Хохлова.
— Разрешите пройти, Вашсокбродь? — с мольбой в голосе проныл тот, испуганно косясь на кулак поручика.
— Иди, братец, иди…
Поручик же, чтобы не потревожить слух женщины, склонился над дневальным и сквозь зубы процедил в ухо "братцу":
— До моего прихода — ни шагу, скотина!
14. 26 ноября 1914 г. Волчанов
Мертвецкая, скрытая частоколом могучих сосен, действительно находилась в двухстах метрах от здания госпиталя. К ней вела протоптанная в снегу тропинка, искрившаяся бледно-розовыми переливами от пробивающегося сквозь лес вечернего солнца.
Солнце светило в глаза, и шедший за поручиком Листок не сразу разглядел за деревьями заваленную снегом бревенчатую избу. Она открылась, когда пересекли границу леса; предстала — даром что мертвецкая! — точно жилище какого-нибудь сказочного чародея — продолговатая, утопающая в сугробах, с одиноким дымком из трубы, едва выступающей из-под толщи снега, придавившего крышу почти к самой земле. И тишина — космическая, морозная, звенящая…
Идиллия была испорчена, когда они подошли ближе — перед крыльцом высилась стопка нагроможденных друг на друга шести грубо сбитых гробов, еще не запорошенных снегом, а значит, выставленных недавно. Поручик брезгливо обошел этот скорбный пьедестал и торопливо поднялся по ступеням на высокое крыльцо. Потопал сапогами, сбивая снег, и, искоса глянув на ротмистра, будто желая угадать, не передумал ли жандарм входить в это печальное заведение, решительно рванул ручку двери.
Листок не передумал; поднялся следом и, помедлив, переступил порог.
Внутри было мрачно и промозгло. Открылся длинный узкий и явно нетопленный коридор во всю длину избы; слева четыре заледенелых оконца, выходящих на лес, справа по коридору — двери: две ближе к выходу, две других — где-то посередине. И тоже тишина; только другая зловещая, скорбная…
— Кто здесь есть? — нервно прокричал в коридор Ивлев, которому, похоже, было не по себе и от этой траурной тишины, и от веющего со стен мертвецкого холода, и от отсутствия какого-либо намека на живую душу.
На крик вторая от входа дверь со скрипом приоткрылась, затем распахнулась, и в коридор, пошатываясь, выплыл огромного роста тридцати летний детина в расстегнутой гимнастерке и без ремня. Почему-то первыми бросились в глаза мясистое, пунцовое лицо, какое бывает у мужиков после лютой бани, и шифровка на мятых погонах: "597 ДГО"…
Он вышел и как-то наивно тупо уставился на неизвестно откуда свалившихся господ офицеров. Ивлев даже задохнулся:
— Как стоишь, образина! Почему не по форме!
Он, было, подскочил, размахнулся, но, вдруг встретившись с уныло-удивленным взглядом ополченца, глядевшего на него, словно на досадливого комара, не ударил, а только пригрозил снизу кулаком:
— Под арест захотел, мерзавец? Не знаешь, как приветствуют старших по чину?
Детина толстыми, негнущимися пальцами застегнул молча пуговицы косоворотки и, сильно качнувшись, передвинулся, словно гора, на шаг ближе к ротмистру; постоял, крутанул головой и вдруг заплетающимся языком промычал:
