Тут к нему подсел Валентайн и Томми инстинктивно сжался, ожидая, что капитан начнёт читать ему нотации или угрожать, и тут же поругал себя за такую реакцию. Он не ребёнок, чтобы бояться, да и экзоскелета на капитане не было. Странно, конечно, что он мог ходить без него, но это были Нижние Уровни. Здесь было возможно всё. Вместо того чтобы отчитать Томми за грубость, Валентайн произнёс:

— Я, кажется, понял. Самая главная вещь, которая отличает тебя от остальных — это дефектность. Я вспоминаю следопытов Синдиката, у большинства из них тоже были проблемы. Они постоянно выглядели нездоровыми в Старом Городе, зато на Нижних Уровнях цвели и становились полными жизни. И ты знаешь, что я думаю? Я думаю, что Синдикат стигматизировал дефов не просто так. Эмма, скажи, следующие поколения несут признаки деградации?

— В трёх процентах случаев, — отозвалась Коннели. — Риск настолько мал, что его почти не существует.

— И всё же никто не хочет с вами размножаться, — сказал Валентайн. — Даже если ты никого не заражаешь и вряд ли передашь свои недостатки детям: вас ненавидят и боятся. Ведь только вы видите здесь правду.

Томми почувствовал жжение в груди и схватился за сердце. Наклонившись вперёд, он стиснул зубы, пытаясь не заплакать. Но тело его предало. Он зарыдал, а когда полились первые слёзы, сдерживаться стало невозможно. Запрокинув голову, он издал самый низменный вой, на который только был способен. Будто бы только так он мог избавиться от пустоты, которую поселили в нём с самого детства. Пустоты, что только ширилась с годами и уже начинала отрывать от него куски.

Вся его жизнь была ложью. Все его страдания оказались бессмысленными и бесполезными. Его душила несправедливость, которой его подвергли. Ему хотелось лично наброситься на каждого, кто хоть раз оскорбил его и унизил. Он хотел, чтобы мир горел.

Когда же последние остатки воздуха покинули его глотку, он уронил голову на грудь и глубоко вздохнул, пытаясь понять, исчезла ли пустота. Появилось ли что-то другое? Нет, она не исчезла. Но трансформировалась, превратившись из болезненного жжения в успокаивающее тепло гармонии. Всё это время, пока он пытался доказать, что он лучше остальных, в его голове сидел страх, ощущение, что он пытается обыграть судьбу. Знание, что он обманывает всех и себя. Ощущение самозванца, отчаянно пытавшегося играть проклятую роль до самого конца.

И только сейчас он ощутил освобождение от всего этого мерзкого, склизкого ужаса. Да, он не был в порядке, может чуточку больше, чем все остальные. И всё же, ненавидели его не за то, кем он был, а за то, что символизировал.

Свободу.

Сколько бы они ни пытались его утопить, он всегда выплывал обратно. Сколько бы ни покрывали грязью, ни пытались убрать с глаз долой, он всегда возвращался, чтобы напомнить — он, тупой деф, который должен был сгнить ещё в инкубаторе, достиг большего, чем смогли бы все они вместе взятые. Даже сейчас, когда его бросили на самое дно, он оказался в центре мира, решал их судьбы, когда они об этом даже не знали.

Осознав всё это, Томми улыбнулся, чувствуя, как слёзы продолжают катиться по его щекам. Он простил их всех. Простил, ибо они не ведали, что творили.

Он почувствовал руку на плече и повернулся. Валентайн, улыбаясь уголками рта, произнёс:

— Кем бы тебя ни считали, кем бы ты ни был, я знаю одно: ты нас отсюда выведешь.

— Да, — ответил Марцетти, вытерев нос рукавом. — Это уж точно.

Вперёд он двинулся с удвоенной силой. Он знал свою цель, и он знал, как к ней пройти. Чего же было медлить?

До катера они дошли всего за час. Он стоял на мели возле берега, собранного из костей. Томми уже не обращал на всё это внимания. Это было не важно. Он не мог изменить прошлого, потому его стоило отпустить. Будущее, которого он боялся, могло и не наступить. Оставался только один момент: здесь и сейчас. Другого времени просто не было. И Томми намеревался сделать всё в своих силах, чтобы прошлое больше не преследовало его своими призраками. Чтобы, когда придёт момент, он мог с чистой совестью сказать: «Я не пошёл на компромисс и выложился на все сто процентов».

Прошлёпав по мелководью, он быстро запрыгнул на борт Катрины, осмотрел все системы и махнул рукой отряду, подзывая их. Неловко прыгая в воде, остальные приблизились к катеру. Даже сейчас в их глазах читалась опаска, но на этот раз она только забавляла Марцетти.

— У неё есть собственная воля, — произнёс он, — но без моего разрешения она вас не сожрёт. Не бойтесь.

— Поездка на живом железном чудище по туннелю ужаса, всегда мечтала, — пробурчала Коннели, забираясь на палубу. Томми подождал, пока все погрузились. Последней поднялась Паркер, продолжая дрожать. Она начала мёрзнуть сразу, как только они покинули первый лагерь, так и не перестала. Встав рядом с Марцетти, она произнесла:

— Ты сказал, что мы можем распечатать себя обратно, благодаря Катрине, да? А что насчёт моих людей? Ведь их тоже съело утилизатором. Их ведь можно восстановить.

Томми взял её мозолистую ладонь в свою и как можно искреннее произнёс:

— Катрина не утилизировала нас в привычном смысле. Она просто использовала утилизатор как маяк, а нас перенесла сюда. И потом, я не уверен, что наши катера одинаковы по своей структуре. Катрина подчиняется мне. Тот же монстр — я не знаю, подчиняется ли он чему-то. Если мой дурак-помощник прав, все мы должны быть на одной стороне.

— Или Эдем боится, что мы провалим план Освободителя, — сказала Эмма. — Если полковник работает на них напрямую, а мы идём от короля, есть вероятность, что так оно и есть.

— Я только знаю, что оно попыталось нас убить, — сказал Томми. — И я не позволю им остаться безнаказанным.

— Раз мы теперь здесь, — начал Саргий, — и нас утилизирует обратно, где мы появимся?

— Я даже не знаю, — признался Томми. — Но я уверен, что у Катрины был план. Иначе бы она не пошла на такую авантюру, рискуя жизнями всех нас.

— Надеюсь, ты прав, — иммигрант щёлкнул костяшками. — Не терпится увидеть рожи уродов, управлявших тем монстром.

— Что же, все готовы? — спросил Марцетти. Каждый кивнул. — Тогда хватайтесь за что-нибудь покрепче. Мы идём обратно!

* * *

Его снова посетило ощущение, будто бы его вывернуло несколько раз. Всё вокруг вспыхнуло синим пламенем, а затем исчезло. Томми попытался проморгаться: блики исчезли только через несколько секунд.

Он обнаружил, что стоит в тёмном железном коридоре. Постучав по стене, он с лёгкостью определил, что это внутренности катера. Вот только та тварь не выглядела настолько огромной. Коридор же, казалось, уходил в бесконечность. То тут, то там было видно, как слезает краска и из-под низа выглядывает ржавчина, словно зверь, поджидающий лучшего момента для нападения.

— Валентайн! — крикнул Томми. — Коннели! Эй, Саргий! Синегубый, твою мать! Где вы?! Паркер, ты меня слышишь?

Никто не отозвался. По коридору даже не прокатилось эхо: будто бы все звуки, что издал Томми, были только у него в голове. Томми посмотрел за спину, но там была только дверь. Подёргав ручку и ничего не добившись, Марцетти пожал плечами и двинулся вперёд — будто ему ещё оставалось, куда двигаться.

Где-то далеко впереди он услышал уханье, какое бывает только от деталей огромных машин, находящихся в работе. Он представил себе размеры двигателя, который должен был издавать такой звук.

Не прошло и десяти минут, как он оказался на поляне. С безоблачного неба над головой ярко светило солнце. Почувствовав лучи тепла на коже, Томми дёрнулся — настолько непривычными они для него стали. Он повертел головой и увидел деревья, аккуратно высаженные в ряды. На многих из них росли яблоки. Издалека слышалось журчание воды. Томми не придумал ничего умнее, чем двинуться на звук.

Он пошёл по диагонали, стараясь не задеть деревьев. Вскоре ему начали попадаться грядки и небольшие ямки, в которых были закопаны горшки с едва тянущимися к небу веточками. Марцетти никогда не видел настолько богатых и разнообразных садов, да что говорить, даже обычный сад казался ему чем-то из ряда вон выходящим. Он обнаружил, что под его ногами, будто сама собой, оказалась дорожка. Томми позволил ей вести его.