— Почему?

— Потому что мы ничего не знаем о его прошлом, кроме того, что он сменил фамилию.

— Но если мы представим доказательства, если мы разоблачим его с помощью брата Спиридонова и его собственного, то он заговорит и расскажет все, — заметил капитан. Поэтому я предлагаю начать с Ровновой. Она, наверняка, должна знать прошлое своего приятеля. Вдруг он вообще откажется говорить? Судя по всему, этот человек — трус, который больше всего боится за свою шкуру. Если он сознается в нападении на Зобина, то у него есть весьма реальная возможность получить сравнительно небольшой срок и сохранить себе жизнь. Если же мы коснемся его прошлого, то он может замолчать, потому что молчание будет единственной возможностью спасти себя. Вполне вероятно, что в прошлом он совершил или совершал преступления, которые по нашим законам караются смертной казнью. Иначе, чего бы он так скрывался. Почему бы нам не начать с Ровновой? Ведь мы о ней почти ничего не знаем.

— Она может тоже ничего не знать о его прошлом, и ее арест может спугнуть его. Кто знает, кто он такой и на что способен, — усомнился полковник.

— Надо его спугнуть. И посмотреть, как он себя поведет, куда кинется? Может, у него есть сообщник? Может, он в конце концов не просто трус, а человек, выполняющий работу на хозяина.

— Навряд ли, — покачал головой полковник. — Он бы не сидел тогда 20 лет в Якутске.

— Кто его знает, — заметил комиссар, — они могут надолго консервировать свою агентуру. Для резидента самое подходящее место. А что скажет капитан? Он у нас в этом деле главная скрипка.

— Если судить о Ровновой по отзывам о ней санаторного врача и по донесениям Вари, то она не похожа на преступника. Это скорее странный человек и только… Я вполне допускаю, что она просто жертва шантажа со стороны Мякишина. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что причина нападения на Зобина не он сам, а его перстень.

— Что вы предлагаете, капитан?

— Предлагаю начать с Ровновой, но только без ареста, без шума…

— Продолжайте, капитан.

— Если она не запачкана прошлым, а это вполне возможно, то с ней можно договориться и сделать ее своим союзником. Если же она такой же матерый волк, как Мякишин, то… тогда придется нам изобличать обоих.

— Вот и отлично. Поезжайте в санаторий, капитан, сами. Как там действовать, подсказывать вам не буду. Спиридонова нельзя брать и по другой причине. — Комиссар повернулся к Поленову. — КГБ возражает. Там уже начали наводить справки. Ну, все кажется ясно?

Все встали.

— Ты бы забежал домой, Антонович, на дочек хоть посмотрел бы. Так и не дал я тебе отпуск.

— Обещали после этого дела, помните?

— Помню. Только какой отпуск в декабре?

— Ничего, я лыжи люблю.

— Ну ладно, там договоримся. Ты мне позвони сразу, как там обернется все.

— Хорошо.

В санаторий приехали в полдень. Здесь было тихо и безлюдно. Отдыхающие уехали на экскурсию. Капитан попросил Георгия Максимовича под каким-нибудь предлогом пригласить в кабинет Ровнову. Колесникова он пока оставил в красном уголке.

Увидев в кабинете врача незнакомого мужчину с сумрачным строгим лицом, Ровнова невольно положила руку на сердце. Ноги у нее сразу стали ватными, и она почти упала на стул.

— Что с вами, Лидия Сергеевна, на вас лица нет! — искренне воскликнул врач и подал ей воды.

Ровнова жадно сделала несколько глотков. Врач вышел. Когда она оторвала взгляд от стакана, то увидела на столе золотой перстень.

— Вам знакома эта вещь? — Голос у мужчины был глухой, без всякого выражения.

Ровнова медленно поставила стакан на стол. Сзади отворилась дверь. Женщина невольно ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Советую вам не запираться, Ровнова. — Голос незнакомца вернул ее к действительности.

«Нужно защищаться, — мелькнуло у нее в голове. — Ничего страшного пока не произошло».

Ровнова выпрямилась на стуле и даже попыталась улыбнуться. В лице ее не было ни кровинки.

«Будет защищаться», — огорченно подумал Замятин.

— Вы извините меня… сердце… пошаливает. Я… даже не поняла о… о чем вы спрашиваете. Сама не понимаю… что со… мной приключилось. — Голос у Ровновой был грудной и очень приятный. Правда, сейчас он немного дрожал, но это была уже игра.

— Я говорю, знакома вам эта вещь?

Капитан протянул женщине перстень. Та было потянулась к нему, а потом отдернула руку. Лицо ее выразило откровенный страх.

— Первый раз вижу… Извините, не знаю, как вас по имени-отчеству.

— Инспектор уголовного розыска Анатолий Антонович Замятин.

— Очень приятно, Анатолий Антонович. — Ровновой удалось даже улыбнуться.

— Так вам незнакома эта вещь?

— Первый раз вижу, — повторила Ровнова.

— И Зобина вы не знаете?

— Какого Зобина? — недоумение женщины было искренним.

— Которого хотели убить здесь, в санатории.

— Как! — воскликнула Ровнова. — Он жив?!

— Представьте себе, жив.

— Слава богу! — неожиданно перекрестилась Ровнова и облегченно вздохнула. Лицо ее при этом выразило искреннее удовлетворение.

Капитан несколько опешил от такого резкого поворота в допросе.

— Вы в самом деле рады, что он остался в живых?

— Конечно, пусть живет на здоровье.

— Ну, а Спиридонова вы тоже не знаете? — неожиданно спросил капитан, пуская в ход свой последний козырь в этой трудной для него игре.

Ровнова вздрогнула и сразу как-то обмякла. Лицо ее потускнело. Она опустила голову. В пышной, хорошо уложенной прическе не было видно ни одного седого волоса. «Красит, наверное», — совсем некстати подумал Колесников.

В комнате повисло гнетущее молчание. Замятин видел, что его удар попал в цель. Нужно было наносить следующий, но он не знал, как это сделать. Женщина, сидевшая против него, возбуждала жалость.

— Слушайте меня внимательно, Лидия Сергеевна… — капитан помолчал.

Ровнова подняла голову и тут же опустила ее. В глазах ее Замятину почудилась мольба. Это подтолкнуло его продолжить разговор в мягком, доверительном тоне.

— Если на вашей совести нет тяжких преступлений, если в вашем прошлом нет ничего такого, что достойно суровой кары, если вы… Одним словом, мы знаем Спиридонова, знаем, что это за птица, знаем, что вы около 20 лет прожили с ним в Якутске, как законная жена. Мы даже знаем, что он совсем не Спиридонов. Вам знаком этот перстень?

— Да, — тихо ответила Ровнова. — Этот перстень принадлежал Вольдемару.

— Кто такой Вольдемар?

Женщина подняла голову. Глаза ее были полны слез. Колесников налил в стакан воды. Она вяло отвела его руку со стаканом.

— Вольдемар — это Спиридонов.

— Вам известна его настоящая фамилия?

Женщина покачала головой.

— Все звали его Вольдемаром.

— Кто и где?

— В Минске… В гестапо…

— Он что, служил там или как?

— Служил, — со странной интонацией произнесла женщина. — Я никаких преступлений не совершала! — вдруг воскликнула она и упала головой на стол. — Это все война, будь она проклята!

— Тихо! — строго сказал Замятин. — Не нужно нервничать, Лидия Сергеевна. Людей тревожить нельзя. Разберемся, что к чему. Выпейте воды и успокойтесь.

В комнату заглянул врач. Ровнова в это время пила воду.

— Извините, Георгий Максимович, мы скоро закончим. — Врач закрыл дверь.

— Так вы познакомились с ним в гестапо?

— Не-ет, — протянула Ровнова. Голос у нее стал сдавленным и глухим. — Когда меня в сорок втором угнали в Германию, я попала в офицерский дом терпимости в Минске. Жить хотелось, — простонала она. — Если бы я знала, какой ценой придется потом платить за эту жизнь… Там в сорок третьем году я познакомилась с Вольдемаром.

— Он гражданским был или как?

— Кто его знает, ходил в гражданском.

— И его пускали в офицерский дом терпимости?

— Он был там всего один раз. Повар у нас заболел в тот день, вот он и был за него. Русский человек все-таки, я к нему и потянулась. — Ровнова, всхлипнув, закрыла лицо руками.