— Успокойтесь, Лидия Сергеевна, и расскажите все, как было. Главное — не бойтесь нас.

— Хорошо, — подняла голову Ровнова.

Вольдемару удалось перевести ее из дома терпимости в гестаповскую столовую, где он работал поваром. Она работала официанткой. Начальник гестапо разрешил им жить вместе. В полуразрушенной части здания, к которому примыкало гестапо, они нашли целую комнату. Однако ночевал он дома очень редко. Приходил утром смертельно уставший и сразу же валился спать. Скоро она узнала, что он принимает участие в допросах арестованных. Нет, не в качестве переводчика, хотя немецкий язык он знал сносно — нахватался в лагере, где пробыл несколько месяцев. Каким образом ему удалось вырваться оттуда, ей неизвестно. Перстнем своим он очень дорожил. Говорил, что ему подарили его за большие заслуги и за большое мужество. Однажды, когда он спал — она работала во вторую смену — из кармана его брюк вывалился окровавленный кастет. Потом она спросила у него, что это за штука. Он похвалился, что этим кастетом он одним ударом может отправить человека к праотцам и что ни один из тех, с кем он имел дело, не ушел живым. С тех пор она начала его бояться. В его присутствии она испытывала ужас. Он ее любил. По крайней мере, относился к ней очень хорошо. Жили они совершенно изолированно от внешнего мира.

В начале сорок четвертого года один из отделов гестапо перевели в Ригу. Взяли с собой Вольдемара и ее. Там строили какой-то секретный объект. Охрана почти сплошь состояла из офицеров и унтер-офицеров. Она работала в столовой официанткой, он — поваром. И здесь она не видела его ночами. Наверно, он и здесь занимался тем же. Заключенных в лагере было мало — человек двести. Все они были обречены. Они, конечно, знали и ее, и Вольдемара. Однажды ночью он пришел весь в крови. Оказывается, заключенные устроили засаду. Его могли убить, если бы не часовой. Заключенные разбежались. А наутро не досчитались двух. Во время потасовки с руки Вольдемара кто-то сдернул перстень. С тех пор он озверел совсем. Теперь ни одна акция не проходила без его участия. Однажды она видела в окно, как он расправился с заключенным. Подошел к нему незаметно и коротко ударил кастетом в затылок, как боксеры бьют в живот. Он все надеялся найти свой перстень, но кто-то из заключенных сказал ему, что перстень остался у одного из тех, кто сбежал из лагеря. С тех пор он потерял покой. Потом настало время ликвидации лагеря. Вольдемар пропадал сутками. Заключенные были уничтожены все до одного. Потом гестаповцы бежали, бросив их с Вольдемаром на произвол судьбы. Вольдемар сказал ей, что он ничего не боится, потому что у него все чисто. Единственное, что его страшит, это встреча с человеком, который сбежал с его перстнем.

— Когда Ригу заняли советские войска, у Вольдемара, — продолжала Ровнова, — не было никаких документов. У меня был паспорт, который мне вернули, когда я перешла на работу в гестапо. В той лагерной потасовке ему здорово повредили левую ногу, и он начал заметно прихрамывать. Он сам пошел в политотдел одной из частей, назвал себя, сказал, что сидел в лагере и хотел бы вернуться домой, поскольку воевать он уже не может. Те, видимо, запросили часть, в которой он служил, и там, наверно, подтвердили, что был у них такой боец и прочее. Дней через пять Вольдемару выдали временное удостоверение личности, по которому он устроился истопником в госпитале. Меня взяли нянечкой. Он все хотел перекинуться на ту сторону, но немцы были уже далеко. В госпитале он познакомился с капитаном Спиридоновым. Стали они друзьями — водой не разольешь. Вольдемар готовил иногда для врачей обеды, а те снабжали его спиртом, а Спиридонов любил выпить.

Потом Спиридонов выписался из госпиталя и уехал. Вольдемар сказал, что тот подарил ему на память документы. Но он, наверно, убил его. Я считала себя уже человеком погибшим, и поэтому мне было все равно. Хотела сбежать от Вольдемара, но ничего не получилось — он следил за мной постоянно. До сих пор удивляюсь, почему он не убрал меня. В конце сорок четвертого года мы двинулись в Россию. Сразу решили ехать в Якутск. Вольдемар сказал, что там он все устроит, и устроил.

Когда он заболел, врачи потребовали немедленно поменять климат. И мы приехали сюда. Я уже не могла жить с ним и поэтому решила устроиться на работу куда-нибудь подальше от города. Он долго не разрешал мне устраиваться в санаторий, но я настояла на своем. Здесь я уже меньше боялась его. Он запретил мне тогда жить с ним вместе.

Чем дальше, тем больше он боялся встречи с единственным свидетелем своих злодеяний, человеком, унесшим перстень. Сколько раз он говорил, что отдал бы многое, чтобы узнать, что он умер, исчез.

И вдруг я вижу человека с перстнем Вольдемара на руке. Это был тот, который бежал из лагеря. За завтраком он посмотрел на меня очень внимательно, и я решила, что он приглядывается ко мне. Я так испугалась, что заболела на самом деле. Я поехала в город и сразу позвонила Вольдемару. Он меня выслушал и приказал немедленно уезжать, предварительно взяв бюллетень, что я и сделала. Я взяла бюллетень и улетела в Москву. Билет взяла на чужую фамилию, на всякий случай. Где был Вольдемар, не знаю. В Москве мне делать было нечего. Там мне стало еще страшнее, и решив, будь что будет, вернулась обратно. В санатории я узнала, что Зобин умер и что преступники уже найдены. Вот и все.

Ровнова тяжело вздохнула.

— Как-то он сказал, что я для него — единственный человек, рядом с которым он тоже чувствует себя человеком.

— Вам знакома эта личность? — Замятин положил на стол фотографию лже-Спиридонова.

— Это Вольдемар.

— Когда вы в последний раз видели настоящего Спиридонова?

— Перед отъездом. Они пошли в котельную обмывать его выписку.

— Время позднее было?

— Рано утром, часов в восемь.

— Не видели, выходил потом из котельной Спиридонов или нет?

— Не видела.

— Вы в тот же день покинули госпиталь?

— В то же утро.

Замятин замолчал, задумался.

— Лейтенант. — Колесников вскочил. — Посиди-ка с гражданкой Ровновой в красном уголке.

Колесников с Ровновой вышли из комнаты.

Замятин набрал номер телефона Поленова. Тот слушал, не перебивая, потом сказал:

— Молодец, Антоныч! Если все это правда, то миндальничать со Спиридоновым нечего. Позвони комиссару, что он скажет.

Комиссар остался доволен докладом Замятина. Спиридонова нужно брать и немедленно. В КГБ он нигде не проходит, но его придется потом передать им. Что касается Ровновой, то суд определит ей справедливую меру наказания.

Санаторий по-прежнему был тих и пустынен. Капитан попрощался с врачом. Ровнова собиралась недолго. Минут через пять машина капитана уже отъехала от санатория.

— Я вот еще о чем хочу вас спросить, Лидия Сергеевна. Кастет свой Спиридонов выбросил тогда?

— Нет. Он привез его и сюда. Дорогая, говорит, память.

— Может, он у него дома?

— Вполне. Он им дорожит так же, как и перстнем.

Замятин замолчал. Слава богу, подходит к концу и это дело. Устал он за эти несколько дней неимоверно. В самый раз идти в отпуск.

Спиридонова взяли прямо на работе. Он не сопротивлялся, спокойно вытер о фартук руки, спокойно переоделся, спокойно сел в милицейскую машину. Рядом стояла его «Волга» стального цвета. Во взгляде, который он бросил на машину, Колесников увидел сожаление и больше ничего.

В кабинет Замятина задержанный вошел ровным, неторопливым шагом. Глаза, почти полностью спрятанные под набрякшими веками, напоминали две узкие амбразуры. Рыжие волосатые руки слегка подпрыгивали на коленях, куда он их положил, сев на стул. Голова его была почти лысой. Только на затылке курчавилось рыжее облачко редких волос, скорее похожих на пух, чем на волосы.

— Вы в уголовном розыске нашего города, — сказал Замятин. — Есть какие-нибудь претензии по задержанию?

— Претензий нет, — ответил задержанный. Голос у него был глуховатый, но довольно приятный. — Только вот цель мне неизвестна.