Эх, если бы тогда встретилась ему на пути Мадина Тебоевна! Но встреча произошла только год спустя.

…— На сегодня, наверное, хватит, а, ребята? Время уже позднее.

Было около двенадцати. По улице шли ребята из отряда имени Рихарда Зорге. Так называли себя добровольцы-помощники Мадины Тебоевны Цаллаговой, инспектора детской комнаты милиции отдела внутренних дел Промышленного райисполкома.

Решили все-таки заглянуть напоследок в старый пустой дом.

В одной из комнат, в углу, свернувшись калачиком спал мальчишка. Рядом валялись разбитые бутылки из-под водки, бумажные стаканчики, обрывки карт. Компания, видно, была не маленькая, если судить по опустошенным сосудам.

Все попытки разбудить мальчишку оказались напрасными — он был мертвецки пьян. Тогда решили отнести его прямо в детскую комнату.

— Мадина Тебоевна, принимайте!

Уложили его на диван. Решили до утра оставить «гостя» в покое. Последней уходила Мадина Тебоевна. Уже вставила в дверь ключ. Но потом снова вернулась и посмотрела на мальчишку.

Лицо было бледное, пухлые детские губы чуть приоткрыты.

— Совсем ребенок. Как же это с тобой случилось?

Много вот таких маленьких бродяг прошло через ее руки. Разные они были: добрые и наивные, хитрые и озлобленные. Одно роднило их — потребность в ласке. Эта потребность была так велика, что тихий голос Мадины Тебоевны, ее красивое доброе лицо быстро приручали самого «безнадежного» дичка.

На другое утро Мадина Тебоевна пришла на работу рано, надеясь застать своего ночного гостя еще спящим. Она открыла, стараясь не шуметь, дверь, вошла на цыпочках в комнату.

Диван был пуст. Окно распахнуто настежь. Быстро оглянулась. Все на месте. Только шкаф с игрушками приоткрыт. И машины нет. На второй полке сверху стояла красивая новая машина, совсем недавно купленная. Полка была пуста. Целлулоидный заяц таращил свой единственный синий глаз.

Можно было и не искать. Ушел и ушел. Ему же хуже. Да, но сам-то он не понимал этого. Зато знала Мадина Тебоевна: день, час промедления может обернуться исковерканной вконец судьбой. Нет, надо найти.

Дома у нее рос такой же мальчишка. И сердцем она болела за всех мальчишек на свете. Может, позвонить ребятам. Но те сами не знали, кого привели вчерашней ночью. А если сходить в тот дом, где подобрали его. Надежды мало, но все-таки…

Дом был пуст. Ветер гулял по гулким комнатам обрывками газет, хлопал дверьми.

Усталая, недовольная собой, возвращалась она на работу. Посидела у стола. Долго, надсадно звонил телефон.

На следующий день Цаллагова нашла мать Гены. Та крикливо заявила:

— Я отказываюсь от воспитания!

— Но это же чудовищно! Вы хоть понимаете смысл своих слов? Понимаете, что сейчас в эти дни решается судьба вашего, слышите, вашего ребенка? В таком случае, вы письменно подтвердите свое решение отказаться от воспитания ребенка.

— Письменно? Нет! Что я дура, что ли? Мой ребенок, что хочу, то и делаю. Я отдала его в школу, пусть смотрят за ним в школе. Они тоже деньги получают.

— Знаете что, гражданка Шорвич, идите! Идите, но за помощью сюда никогда не приходите. А помощь наша вам еще понадобится!

Цаллагова нашла Генку, привела его к себе в дом, приласкала. Сначала мальчишка смотрел «волчонком», но потом оттаял. Снова пошел в школу, помогал в работе детской комнаты. Показалось, что мальчишка одумался. Мадина Тебоевна отвела его к матери.

Но Шорвич-мать через месяц снова пришла в детскую комнату.

— Не узнаете? — Шорвич как-то странно усмехнулась. — Да, это я. Горе у меня, опять сбежал мой Генка. После того, как вы мне его вернули, побыл с месяц. А муж, отчим, значит, Генке, — и, поймав недоуменный взгляд Цаллаговой, добавила: — это другой, тот тоже сбежал. Вы хорошо знали моего сына, помогите. Христом-богом прошу. Помогите. Один он у меня, единственный.

Поздно, ах как поздно поняла она… Генка Шорвич был в то время далеко-далеко. Готовился к «операции».

Вчера его вызывал Кривой. Новичок не скоро удостаивается такой чести. А вот он удостоился. Генка приехал в Грозный две недели назад. Адрес ему дал Бульдог еще в Орджоникидзе. Он быстро нашел дом, указанный в записке, постучал в комнату, здесь его ждали. Полная, уже немолодая женщина открыла дверь, внимательно оглядела его, взяла протянутую записку и повела в дом.

— Сюда.

Дверь захлопнулась за хозяйкой, и Генка остался один. Духота, усталость одолели и он не заметил, как уснул. Проснулся от чужого взгляда.

За столом сидел средних лет мужчина в клетчатой рубашке, он внимательно разглядывал спящего. Заметив, что Генка проснулся, мужчина уткнулся в газету.

Окончательно проснувшись, Генка вскочил.

— Ты от Бульдога? — спросил незнакомец, не отрываясь от газеты. — Давно его знаешь? Как приехал сюда? Если на автобусе — плохо. Искать будут, нас пошевелят. На попутных надо в таких случаях. И сам черт не найдет. Мать, говоришь, одна?

Генка рассказал всю свою короткую биографию. Сухарь, как прозвал он про себя собеседника, слушал внимательно, не перебивая.

— Ладно, — сказал он наконец. — Завтра пойдем к Кривому. Пока здесь сиди, не выходи — соседи любопытные.

Встреча с Кривым была очень короткой. Генка даже не успел хорошенько разглядеть «хозяина». Задача была ясна — дали адрес: надо было проследить за квартирой — кто, когда выходил и приходил, уточнить время, когда никого не бывает.

— Дело верное. Но смотри, если вдруг поймаешься и расколешься — не жить тебе, — сказал на прощанье Кривой.

От его голоса и слов у Генки мурашки пробежали по телу. Но он быстро отогнал дурные мысли. Хрустящая двадцатипятирублевка в кармане придала ему силы и бодрости.

Но его «сладким мечтам» не удалось сбыться. В кафе к нему подсели двое молодых людей, предложили выпить. Генка пил, морщась, обжигаясь. Что было потом — помнит смутно. Проснулся от ночного холода, где-то на скамейке. Мутило, болела голова, еле дождался утра. На «дело» не пошел ни утром, ни днем — не было сил. Вечером надо было доложить Сухарю о результатах наблюдений, но и туда он не пошел. Только через день, измотанный, голодный Генка постучался в знакомую комнату.

…Его били долго и методично.

— Дисциплина у нас прежде всего. Ты знаешь, что из-за тебя сорвалось дело?

Генка с тоской слушал его. Вспоминал мать, как «пилила» с утра до вечера, вспомнил ребят. Все, казалось, было так давно: и школа, и ребята, и мать.

— Все понял? — прервал его размышления голос Сухаря. — А теперь принимайся за работу.

В общем-то Генке везло, «работал» он чисто. За полгода Кривой и его компания обчистили: два магазина, три ларька «Пиво-воды» и пять квартир. Генке перепало «по мелочи», как он говорил, зато репутацию он свою восстановил.

Но всему есть конец, удаче — тоже. Он попался. И попался, спасая Кривого и Сухаря.

— Расколешься, не жить тебе. — Скрипучий голос Кривого не давал ему покоя, заставлял молчать.

Кончилась эта история для Генки колонией; сюда же пришло первое письмо Мадины Тебоевны.

— Помнит, — с удивлением подумал тогда Генка.

Письмо было очень теплое, она спрашивала о том, с кем сейчас Генка дружит, когда кончится срок, что думает делать по возвращении. Через некоторое время пришло второе письмо, третье. Завязалась переписка.

А что было потом, рассказывают письма Генки, теперь уже Геннадия.