— Звонила какая-то женщина лет пять тому назад.

— По междугороднему?

— Да нет — отсюда звонила. Интересовалась, есть о нем известия или нет. С отцом говорила.

— Не сказала, кто?

— Нет. Мало у него их было, что ли, баб этих? Уж не живой ли он? — подозрительно глянул на Замятина хозяин.

— Вам знаком этот человек? — Замятин протянул Мякишину фотографию лже-Спиридонова.

Василий Федорович потянулся к серванту, достал очки. Рука, в которой держал фотографию, вдруг задрожала, и он положил ее на стол.

— Живой, значит. — Голос Мякишина был на удивление спокоен и тверд. — Вывернулся, подлец. Постарел, шельма, погрузнел, а был стройненький, как тополек. Любил покрасоваться. Только вот откуда извещение о смерти? Впрочем, — махнул он рукой, — это такой подлец, что мог и сам… — Василий Федорович снял очки, осторожно положил на стол фотографию.

— Если мать увидит… — Лицо Мякишина покраснело, стало угрюмым.

— Я думаю, матери показывать эту фотографию не стоит.

— Правильно! — оживился Мякишин. — Умер он для нее и пусть таким будет. Любила она его, подлеца, не выдержит ее сердце.

— Пусть все останется между нами, Василий Федорович. Дело в том… — И капитан вкратце рассказал хозяину о цели своего приезда в Караганду. Мякишин слушал молча и очень внимательно.

— И что же теперь будет? — спросил он, когда Замятин замолчал.

— Теперь вам нужно будет поехать со мной.

— Зачем? Я не желаю его видеть!

— Надо, Василий Федорович. Без вас мы никак не обойдемся… Дело в том, что он скрывается под чужой фамилией и только вы поможете доказать, что он Мякишин — ваш брат.

— Вот оно что, — протянул Мякишин. — Ну ладно, — вздохнул он. — Я сделаю все, что нужно, только очень прошу вас, больше никому ни слова. Не за себя боюсь, за стариков. Известные мы здесь люди, понимаете. Не вынесут они этого позора.

— Обещаю. — Замятин встал. — Я сейчас в аэропорт за билетами. Думаю, долго мы вас не задержим.

— У меня отгул двухнедельный. Так что время терпит. Вы мне позвоните, когда подъехать к самолету.

Замятин кивком головы попрощался с хозяином и вышел в прихожую. Билеты удалось достать на ближайший рейс. Из Карагандинского управления он позвонил Поленову.

— Очень хорошо, — выслушав его, резюмировал тот. — Забирай с собой Мякишина, а мы уже вызвали брата Спиридонова. Боюсь, что одними легкими кавалерийскими атаками мы не прорвем оборону двойника. Без тяжелой артиллерии не обойтись. Ставка у него слишком крупная и неясностей уйма. Если сам не расскажет, нужно годы убивать на проверку. Боюсь, что Ровнова в его деле пятое колесо в телеге. Заварил ты кашу, капитан, густую и вязкую — ни ног, ни рук не вытащишь.

Замятин улыбнулся и положил трубку. В голосе полковника звучало явное одобрение. В самом деле, кашу он заварил густую. Кто мог подумать, что это дело получит такое длинное продолжение.

За час до вылета Мякишин был уже в аэропорту. Места в самолете у них были рядом. Замятин все порывался расспросить спутника о нем самом, об их шахтерской семье, но не решался, боясь, что эти расспросы Мякишин истолкует в дурную сторону.

Василий Федорович сидел у иллюминатора, полуотвернувшись от своего спутника. Глаза его были закрыты, но он, конечно же, не спал. Замятин сперва читал газеты, а потом решил вздремнуть.

— Я вот что не могу понять, — неожиданно обернулся к спутнику Василий Федорович. — Еду я к брату, которого считал погибшим и который оказался жив, и ничего — пусто у меня здесь, — постучал он по груди. — А ведь все-таки брат, одна кровь вроде бы. Как это получается? — Василий Федорович помолчал. — Все-таки, кажется мне, что главное не то, кто тебе этот человек: брат или еще кто, а как он жизнь свою проживает, как живет он среди людей.

— Кто его знает, Василий Федорович, не все так рассуждают. Ведь ситуации возникают самые неожиданные. Но если затрагивается что-то для нас большое и святое, то мы в таких случаях в основном бываем одинаковыми.

— Вот именно — это я и хотел сказать. Отказаться от отца, матери, от своих родных и даже от своей фамилии… Мыслимое ли это дело?! Нет, Анатолий Антонович, что-то здесь не так, скажу я вам…

Василий Федорович замолчал и снова отвернулся к окну. За всю дорогу он не сказал больше ни слова. В Москве им повезло — сразу удалось сесть в нужный самолет.

На месте они были уже часов в восемь утра. В аэропорту их ждала машина из управления. Замятин завез Мякишина в гостиницу и, строго-настрого запретив ему выходить на улицу, поехал в управление. Полковник сразу повел его к комиссару.

— Заходи, заходи, капитан, — радушно пригласил тот Замятина. Комиссар был на удивление молод, лет этак сорок с маленьким хвостиком. — Садись, в ногах, говорят, правды нет.

Поленов и Замятин сели рядом. Комиссар опустился на жесткий стул, положив суховатые кисти рук на полированную крышку стола.

— Кто будет докладывать?

— Наверно, я, товарищ комиссар, капитан только что с самолета.

— Ну давайте, послушаем.

Поленов говорил долго. Закончив доклад, он решительно сказал:

— Пора ставить точку, товарищ комиссар. Спиридонова можно брать уже за то, что он живет под чужой фамилией.

— А Ровнову? — быстро спросил комиссар.

Поленов пожал плечами.

— Раз с ним связана, то, значит, имеет прямое отношение к его прошлому.

— А если не имеет? И что мы знаем о его прошлом? — Комиссар поднялся из-за стола. — Капитан и его помощники, безусловно, поработали хорошо. Если бы не абсолютное алиби Ровновой, им пришлось бы хуже.

— Разрешите, товарищ комиссар! — встал Замятин.

— Слушаю.

— У меня в кармане фотографии… Спиридонова настоящего. Надо бы представить их Зобину на опознание. Может, он знает его?

— Дело.

Комиссар вызвал дежурного.

— Срочно лейтенанта Колесникова.

Колесников появился минуты через две. Четко отдав честь, он вытянулся перед комиссаром. С Замятиным он успел переброситься мимолетным взглядом. Получив фотографию, он так же четко повернулся и исчез за дверью.

Комиссар проводил его доброжелательным взглядом, чуть приметно улыбнулся.

— Итак, — повернулся он к Поленову и Замятину, — что мы имеем? Первое: подозрительную личность Спиридонова-Мякишина, второе: подозрительную личность по фамилии Ровнова, третье: факт покушения на жизнь гражданина Зобина. Если судить по вашему докладу, то три этих компонента стоят весьма далеко друг от друга. Спиридонова мы можем арестовать хоть сейчас. Здесь полковник, безусловно, прав. А вот Ровнову — не знаю. Ни один уважающий себя прокурор не даст сейчас санкции на ее арест. Да, да, не удивляйтесь, капитан, не даст, потому что в ее образе жизни нет никакого состава преступления. — Комиссар помолчал. — Что из того, что в день покушения она уехала из санатория. У нее железное алиби, да еще бюллетень и запись в поликлинике. Формально мы не должны иметь к ней никаких претензий. Согласны?

— Я полагаю, — неожиданно для себя перебил комиссара Замятин, — что…

— Что, — повторил комиссар интонацию капитана.

— Что Спиридонов не очень-то будет отпираться от обвинения в покушении на Зобина. Мы ведь обязаны сказать ему, что тот остался в живых.

— Обязаны, — подтвердил комиссар. — Но почему он не будет отпираться?

— Если человек так тщательно и сложно скрывает свое прошлое, то у него есть на это серьезные основания. И он совсем не заинтересован, чтобы мы в этом прошлом копались. Дело, которое мы начали, переросло свои рамки.

— Так, капитан, продолжайте.

— Ему выгоднее поэтому сразу признаться и ускользнуть от нас в тюрьму в качестве уголовного преступника.

— Надо полагать, — подал голос полковник, — что у них с Ровновой есть какая-то договоренность в этом плане. Поэтому вполне вероятно, что…

— Ровнова тоже не будет отпираться, — закончил за полковника комиссар.

— Вот именно.

— Что вы предполагаете?

— Начинать со Спиридонова-Мякишина.

— Нет, товарищ полковник, я с вами не согласен.